Отец Мартемьян благословил княжича, дал поцеловать руку и добавил ласково:
- Иди с богом, Митрофанушка все тобе покажет, а наипаче иконописание.
Сам он сему ныне учится. Ученики у нас остались от Рублева-то Андрея…
Княжич ушел в сопровождении Васюка и Митрофанушки, оставив отца с игумном и воеводой Басёнком. У крыльца келарских хором, откуда вышел Иван, приметил он трех конников из стражи и пеших человек пять в полном вооружении. У Троицкого собора и внизу, у Пивной башни, где прятался Иван с Юрием два года назад, тоже были конные и пешие воины.
Снова тревога овладела Иваном, воспоминанья охватили тоской его сердце. Схватившись за руку Васюка, он прижался к дядьке и спросил вполголоса:
- Пошто вои кругом?
Васюк ласково усмехнулся и сказал весело:
- Брось, Иване. Ждет ноне государь матерь свою…
- Бабунька приедет, - оживился княжич и, сразу успокоившись, спросил: - А когда она будет?
- А бог ведает. Ноне ждут…
Не договорил Васюк, бросился к старику монаху, крикнув на ходу:
- Глянь, Иване! Пивной старец, спаситель наш…
Подбежав к монаху, Васюк радостно возопил:
- Благослови, отче Мисаиле!..
Облобызав руку пивного старца, сказал он поспешно:
- Отче, княжич Иван туточка…
Иван, узнав старого монаха, подбежал к нему, обнял и поцеловал его.
Вдруг снова вспомнился ему в этот миг весь страшный тот день. Мелькнули темные подземные покои, переодеванье в монашеские рясы и отец на, голых санях. Задрожал он от боли и страха, но сразу успокоился, увидев сияющую, радостную улыбку отца Мисаила.
- Ну и вельми же возрос ты, Иване! - весело восклицал старый монах. - Помню, и в те поры велик был, а ныне выше плеч моих!
Увидев Митрофанушку, он крикнул:
- И ты с княжичем?
- Отец игумен повелел, отче, - ответил Митрофанушка, - иконы и стенописания Рублева показать и ризницу. Ризы преподобного…
- Поди-тко ты в Пивную башню. Там отец Никифор у меня сидит. Возьми ключи у него, - сказал старец и, обратясь к Ивану, разъяснил: - Отец-то Никифор - пономарь и ключарь у Троицы.
Отец Никифор почти бегом прибежал вместе с Митрофанушкой - хотел видеть он княжича Ивана, будущего великого князя московского. Княжич не знал пономаря, но приветливо ответил на его поклон.
Гремя ключами, отец Никифор торопливо отпер железные врата собора и первым впустил княжича. Приблизившись ко гробу Сергия, все благоговейно опустились на колени, а пивной старец, отец Мисаил, пропел вслух небольшой отрывок из акафиста преподобного.
- Наперво в ризницу, - заявил отец Мисаил, когда все встали с колен, помолясь в соборе у гроба преподобного.
Но Иван невольно задержался перед иконостасом, где на царских и боковых вратах сверкали красками, как сияющие радуги, иконы письма Андрея Рублева. Тут застал их всех пришедший поспешно сухонький старичок протоиерей с трясущейся головой, настоятель собора. Благословив Ивана и прочих, сказал он глуховатым, но все еще нежно звенящим голосом:
- Прошу тя, княже, в ризницу.
Не выходя из собора, пошли они внутренним узким проходом, которым ризница соединяется с храмом. Ивану было все это любопытно вначале, но потом наскучило - вещи преподобного не трогали его.
Он довольно равнодушно смотрел на ризы, кресты и остроносые башмаки Сергия, на ложку его и посох.
Только деревянная чаша для причащения понравилась ему. Никогда княжич не видал деревянных чаш, а только из серебра и золота. На этой же чаше по багряному полю мелко-мелко были писаны иконы, изображая Христа, богоматерь и Ивана Предтечу…
Княжич устал, голова закружилась немного, и стал он позевывать. В это время прибежал в ризницу монашек от игумна звать княжича. Иван безразлично встретил этого посланца, но, услышав, что приехала старая государыня, невольно воскликнул:
- Отпустите меня к бабуньке!
И, не дожидаясь ответа, бегом устремился к выходу, сопровождаемый Митрофанушкой и с трудом поспевавшим за ними Васюком.
В сенях Ивана встретила мамка Ульяна. Увидев питомца своего, всплеснула руками она и воскликнула:
- Куда ж ты растешь-то тако, Иванушка!
Но тотчас же заплакала от радости, охватила его за шею руками, целовала и бормотала сквозь слезы:
- Ишь, мамку свою перерос! Да и пора: ты вверх, а я уж вниз расту, соколик мой ясной. Господи, не чаяла, не гадала и свидеться…
- Бабунька где? - целуя мамку, спросил Иван.
- Беги, беги, солнышко, - улыбаясь радостно, затараторила Ульянушка, - у игумна бабунька с татой…
Но Иван не дослушал и не помнил, как пробежал по сеням к трапезной.
Софья Витовтовна вскочила со скамьи, увидев внука.
- Иванушка! - вскрикнула она и замолчала, крепко обнимая княжича.
Она не могла говорить, и только радостные слезы бежали у нее по щекам. Но, быстро овладев собой и отодвинув немного внука, она, улыбаясь, сквозь слезы смотрела в его лицо, а княжич всхлипывал и повторял без конца:
- Бабунька милая! Бабунька…
Софья Витовтовна посадила его рядом с собой на скамью и, перекрестив, сказала строго:
- А теперь сиди смирно и слушай. Мне с татой и с отцом Мартемьяном о делах говорить надобно.
Иван сразу успокоился и замолчал.
- Говори, сыночек, - обратилась Софья Витовтовна к великому князю.
- Так вот, матушка, - продолжал Василий Васильевич прерванный разговор, - яз за услуги его и помощь после обрученья подарил ему Ржеву…
- Ржеву? - воскликнула Софья Витовтовна.
- Ржеву, - твердо продолжал Василий Васильевич. - Надобны мне были еще полки его и огненная стрельба, дабы Шемяку давить, дабы тобя, матушка, десницей Борис Лександрыча от полону изнять!
Василий Васильевич смолк. Лицо Софьи Витовтовны осветилось лаской и нежностью.
- Ништо, сыночек, ништо. Не плачу о Ржеве-то яз. Будем судить да рядить о наделке невестином, так сама яз с князь Борисом баить буду о том.
Может, он и своей доброй волей Ржеву-то вернет. Москва, сыночек, берет, а своего никому не дает…
Она замолчала и, вспомнив о Шемяке, потемнела и задумалась.
Василий Васильевич, чувствуя неловкость и желая обратить разговор на другое, сказал:
- Мы тут с воеводой Басёнком опасались, как бы худа какого от Шемякиной стражи нам не было, ан боярин-то Сабуров и все его дети боярские били челом на службу мне, и яз принял их, матушка…
- Ништо, ништо, сыночек. Не голый, чаю, придет Сабуров-то. В пути он не раз мне о том баил.
Маленькие глазки игумна Мартемьяна сверкнули из-под седых бровей мрачным огоньком.
- Сабуров-то мужик умной, - молвил он, - а за Шемякой ныне добра не наживешь. Знает боярин, где шубку шить можно. По ветру идет…
Игумен усмехнулся недоброй улыбкой и, обратясь к Софье Витовтовне, продолжал:
- Истинно ты, государыня, баила - не голый боярин-то. Вотчины у него коло Галича и в иных местах богаты. Боится он, что могут взять их и без его воли…
Мартемьян рассмеялся и добавил:
- На Шемяку-то у него нетути боле надеянья. Скорометлив Сабуров-то…
Софья Витовтовна горестно вздохнула и молвила тихо:
- Молилась яз о смирении гордыни Димитрея. Хочу и тут, у гроба преподобного Сергия, о том же молить, искусив еще раз господа бога. Как ты, сыне мой, о том мыслишь?
- Мыслю, матушка, что Шемяку смирит токмо смерть. Вельми зол, завистлив и горд он. Нет у меня веры в смиренье Димитрия.
- Так и яз в дороге с горестью уразумела. Право ты мыслишь. Хошь то и грех великой…
- Государыня, - сурово вмешался Мартемьян, - а того боле велик грех народ свой и землю христианскую разорять хуже татар нечестивых! Смерть злодею. А ежели и грех это, то не зря же сказано: "Не согрешишь - не раскаешься, не раскаешься - не спасешься…"
Иван не понимал ясно, о чем разговор идет, но почему-то тяжко ему стало, потянуло вдруг к мамке Ульяне. Захотелось слушать веселые присказки и шутки доброй старухи, слушать причудливые светлые сказки о богатырях, о святых угодниках и о посрамленье нечистой силы…
Встал Иван потихоньку и вышел из покоев игумна.
Глава 13. Первый поход
В лето тысяча четыреста сорок восьмое на говение Филиппово, ноября двадцать девятого, когда все княжье семейство за трапезой было у великого князя, примчались в Москву государевы ямские вестники от Новгорода Нижнего, старого. Узнав об этом, князь Ряполовский Иван да воевода князь Стрига-Оболенский прибежали из своих хором на двор княжой пеши - времени не было коней седлать. С дворецким Константином Ивановичем, испугав Марью Ярославну, ворвались они в трапезную, прямо к столу.
Крестясь на иконы и запыхавшись, они еле переводили дух, трудно от одышки говорить им было. Наконец Иван Ряполовский крикнул хриплым голосом:
- Государь, татары!..
Вздрогнул великий князь, окаменели все сразу за столом. Побледнели и отец, и бабка, и матунька, а Иван вдруг вспомнил, как в княжии хоромы ворвались татары с сотником Ачисаном, вспомнил он отцовы кресты-тельники в руках басурмана. Страшно ему стало, задрожали руки и ноги.
- Какие татары?! - взволнованно крикнул Василий Васильевич.
- Казанской орды, - тяжело отдуваясь, ответил князь Иван. - По Волге пришли к Новгороду Нижнему…
Василий Васильевич вздохнул свободнее, но все же был еще бледен, и губы его чуть-чуть вздрагивали.
- Садитесь, бояре, - глухо молвил он. - Сколь поганых-то? Куды идут?