Широко открытыми глазами смотрит княжич Иван на владыку Иону, а сердце его бьется чаще и чаще. Кажется княжичу сном это все, как снилось ему в Ростове Великом, в ночь после пожара. Слушает он, что дальше говорит владыка, но ничего не понимает и только про себя радостно шепчет:
- Будет тата царем!.. Будет тата царем!..
Пришел он в себя, когда все зашумели и двинулись в крестовую. Владыка сам взял под руку великого князя, а Василий Васильевич молвил сыну:
- К матери поспеши, Иване, упреди о сем ее. Да Костянтину Ивановичу скажи, что надобно быти в крестовой всем слугам нашим и чадам их…
Выйдя степенно из крестовой, опрометью бежать бросился княжич по сенцам хором к покоям матери. Не терпелось ему скорей повидать опять матуньку, целовать ей руки, губы, щеки и шею, повидать Юрия, Андрейку, Дуняху, сына ее Никишку, друга своего Данилку и Дарьюшку. Все они видятся ему ясно, и нетерпенье оттого еще больше томит. С разлета распахнул он двери покоев. Сразу замер от радости и счастья, охватив руками нежную, теплую шею. Жадно вдыхал он родной теплый запах тела матери, запах сладостный с самого раннего детства.
- Матунька, - шептал он, - матунька моя!..
Успокоившись от радостного волнения, он сказал матери:
- Тата велел в крестовую идти. Молебная будет.
Марья Ярославна сразу засуетилась, - одеться надобно, Андрейку одеть, да и Дуняхе тоже одеться нужно.
- На виду у всех, Дуняха, стоять будем, - сказала она, - приготовь мне все праздничное, да и сама оболокись покрасней…
Иван, отойдя от матери, подбежал к Андрейке, который вместе с Никишкой по полу ползал. Смешные оба ребятенка - голозадые, в распашонках коротеньких. Засмеялся Иван и, присев на корточки, поцеловал того и другого. Мальцы же сморщились, губы скривили - вот-вот заревут, но Иван загремел погремушками. Маленькие личики застыли на мгновенье, но потом морщинки на них стали расправляться, заиграли на губах улыбки, а руки их потянулись к Ивану. Дал им Иван по погремушке и вскочил с пола.
- Здравствуй, Дуняха! - сказал Иван весело.
Дуняха схватила его руку и поцеловала.
- Здравствуй, Иване! - ответила она. - Ишь, как ты за мало время еще возрос! Будто те уж двенадцатый год идет, Данилку-то перерос совсем…
- Верно, Дуняха, - обрадовалась Марья Ярославна, пряча волосы под волосником. - С тобя ростом стал. Так расти будешь, Ванюша, лета через два тобе боле пятнадцати давать будут…
- Матунька! - воскликнул Иван, вспомнив, что дворецкому надо приказ передать. - Забыл совсем, матунька! Надо Костянтин Иванычу сказать еще.
Тата в крестовую всем приходить велел. Пробегу яз к нему!
Марья Ярославна нахмурила брови.
- Не вместно тобе бегать, сынок, - строго сказала она, - вон Ростопча скажет Костянтин Иванычу…
- Матунька, - жалобно перебил ее княжич, - пусти меня. Яз с Ростопчей, матунька, пойду и сей же часец вернусь…
Усмехнулась Марья Ярославна.
- Данилку повидать хочешь? - спросила она.
- Хочу, - потупясь, ответил Иван.
- Ну иди, иди, да в крестовую не опоздай, - сказала Марья Ярославна ласково и, глядя во след сыну, уходящему с Ростопчей, добавила: - По виду-то через год-два и в настоящие женихи гож, а по душе еще малый ребенок…
В начале марта после Герасима-грачевника, в самый день сорока мучеников, когда сорок пичуг на Русь пробираются, прискакали в Москву вестники от Кутузова. В этот день завтракали все в покоях у великой княгини, ели испеченных из теста жаворонков. Андрейка тоже был за столом и, засовывая в рот хвост хлебной птички, усердно сосал его с громким сопеньем. Юрий шалил, оттаскивая руку братишки от рта, а тот сердился, смешно морщился, топырил губы и готов уж был зареветь во все горло, когда поспешно и радостно вбежал Константин Иванович.
- Государь, - воскликнул он, - старая государыня в Москву едет!
Вестники пригнали. От стана до стана, бают, скакали денно и нощно.
- От кого вестники? - радостно переспросил дворецкого великий князь.
- От боярина от Кутузова, Василья Федорыча.
- Отпустил, слава те, господи, отпустил Димитрей-то матерь мою, - радостно крестясь, сказал Василий Васильевич, а Иван и Юрий, выскочив из-за стола, бросились обнимать и целовать отца и мать.
- Бабушка к нам едет, - кричали они, - бабушка едет!
- Где вестники-то? - спросил великий князь, отстраняя ласкающихся детей. - Пошли-ка их…
- Спят, государь, как в бесчувствии, - ответил Константин Иванович. - Почитай, всю дорогу не спали, токмо на конях сидя дремали. Уж разведал я, государь, пока они не заснули, что государыня-то из Юрьева ноне на рассвете выехала. В Сергиевом монастыре хочет государыня быть, о сем и весть была от нее игумну, отцу Мартемьяну…
- Ты бы, Васенька, - заметила Марья Ярославна, - поехал матушку встретить да кормленье в монастыре устроить.
- Яз и сам о том думаю, Марьюшка, - ответил Василий Васильевич, - а ты собери-ка что получше от узорочья да ладану, коли есть, и маслица лампадного, сколь можно. Ты же, Костянтин Иваныч, обозы для кормленья снаряди.
- Когда, государь, хочешь ехать-то?
- Через день, Иваныч. Не позже. Не спеша поедем. Мне тоже, Марьюшка, отца Мартемьяна повидать надобно.
- Токмо, Васенька, гляди, - вдруг заволновалась Марья Ярославна, - стерегись, Васенька. Как бы опять что не вышло, стражи бери побольше да из воев добрых.
Василий Васильевич рассмеялся.
- Не бойся, - сказал он весело, - Мартемьян-то наш, яз сам его из Вологды в игумны посадил. Шемяка же вон где! В Карго-поле, у Студеного моря, почитай…
- Оно так, государь, - робко присоединился к опасениям княгини Константин Иванович, - а лучше поостеречься, государь. Береженого-то бог бережет…
- Ну что с вами поделаешь, - улыбаясь, воскликнул Василий Васильевич, - возьму с собой воеводу Басёнка и стражу из его конников…
- Лучше того, государь, и быть не может! - обрадовался Константин Иванович и, обратясь к княгине, добавил: - Ну, будь теперь покойна, государыня, Федор-то Василич такой воевода, что мимо его и заяц не проскочит и мышь не прошмыгнет!
На второй день после отъезда обоза с припасами для кормления монастырской братии поехал в Сергиеву обитель и великий князь. Княжич Иван, по желанию отца, ехал с ним в возке и тут же против государей своих сидел воевода Федор Басёнок, а дядька княжича, Васюк, любимец Василия Васильевича, умостился у ног их на сене, постланном для тепла. Часть стражи из конников Федора Васильевича впереди с обозом ехала, а большая ее часть возок великого князя охраняла.
- Не погневись, государь, - сказал, усмехаясь в свою рыжую бороду, Федор Басёнок, когда уж посады московские проехали, - что по мольбе княгини твоей я целую сотню конников взял. Не верит она монахам-то…
- Да ведь оставил яз царевичей в заслон Москве, - молвил Василий Васильевич. - Никого от ворогов не пропустят они к нам, а с матерью Кутузов с нашей стражей…
- А от Шемякиных людей, может, кто будет, - быстро проговорил Басёнок, - сей токмо часец о том и помыслил, государь. Может, княгиня-то умней нас. Кто ведает, что у них на уме…
Княжич Иван вспомнил, что бабка ему говорила не раз; "Богу молись, а монахам не верь…" Теперь вот матунька воеводе о том же сказала. Он задумался и понять не мог, почему все в монастыри ездят, кормленье монахам возят, а сами монахам не верят.
Думал он об этом долго и напряженно, а спросить отца или воеводу не смел. Больше он не слушал разговоров старших, занятый своими мыслями, но так и заснул, не уразумев, зачем монахи нужны, раз им верить нельзя…
Проснулся он уже в селе Братошине, где решено было ночевать, чтобы на рассвете выехать дальше. Уже стемнело. От Москвы с полудня всего пятьдесят верст проехали: дорога уж очень плоха. Из-за оттепелей измаялись кони и кологривы. По всей дороге, в низинах особливо, много зажор было. Луна светила, и в синевато-серебристой мгле Иван хорошо разглядел село, вспомнил его. Узнал, и страшно ему стало. Тогда, будто давным уж давно, ночевали они с Юрием здесь, приехав из Танинского, с охоты на волков.
После ужина Васюк раздел и уложил на пристенной скамье великого князя в отведенном ему и княжичу покое. Уложил потом и княжича у другой стены, на скамейке, а сам лег возле него на полу. Подложив под себя два снопа соломы, он постелил на них азям, а сверху укрылся полушубком.
- Вишь, Иване, - шепнул он княжичу, - добре я постелю свою уладил.
Будет мне, как у Христа за пазухой…
Княжич ничего не ответил ему, но, помолчав немного, шепотом спросил своего дядьку:
- А помнишь, Васюк, как тогда мы ехали с татой?
Он вздрогнул всем телом и добавил:
- Боязно мне!..
Васюк приподнялся немного и, ласково положив руку на плечо княжича, молвил чуть слышно, чтобы не обеспокоить великого князя:
- А что помнить-то все? Прошло худое, и нет его. Спи с богом…
Сказано это было так спокойно и умиротворяюще, что Ивану стало сразу легко и уютно. Чувствуя на плече руку Васюка, он медленно закрыл глаза и вдруг как-то весь растворился в темной теплоте и мгновенно заснул.
Через день, когда все были уже в Сергиевой обители, княжич отпросился у отца в Троицкий белокаменный собор. Игумен отец Мартемьян, седой суровый старик, послал с княжичем своего келейного служку, молодого расторопного Митрофанушку, повелев показать ризницу и вещи преподобного Сергия.
- Узришь, как просто жил сей преславный святитель, - строго сказал княжичу игумен, - а всей Руси указывал. Он и Димитрия Донского впервой ополчил на татар, на Мамая. Благословлял тут он великого князя перед Куликовой битвой, когда князь в поход к Дону шел.