Почти неделя прошла, а полки Василия Васильевича, московские и тверские, все стоят еще под Угличем. Крепко сидят угличане - не отворяют ворот великому князю и на увещеванья воевод отвечают дерзостью и насмешками. На глазах воевод угличане град свой укрепляют, новые градские стены возводят, будто только еще ждут прихода вражеского войска, а не стоит оно под самыми стенами Углича. Наконец, дерзость свою до того довели, что и посады угличские сами зажигать стали, чтобы не давать прикрытия для осаждающих, а воевод - ни тверских, ни московских - совсем не хотят и слушать.
Вернулись воеводы к Василию Васильевичу, и сказал ему старший из Бороздиных:
- Ништо не содеем мы с ними по-доброму! Глухи, яко аспиды. Затыкают уши свои, не хотят и слушать речей государевых!
Княжич Иван нахмурил брови и ждал, что скажет отец. Всякий раз, когда он ждал ответа отца, боялся, что тот скажет не то, что ему самому хочется.
Василий Васильевич, как всегда, думал долго, а на его слепом, будто окаменевшем лице нельзя было прочесть никаких мыслей и чувств.
- Борис Захарыч, - молвил, наконец, подняв голову, Василий Васильевич, - яз разумею так. Пусть охотники из полков наших заимают посады углицкие и гражанам жечь их не дают, а которые зажечь успели - вели гасить…
- Яз так же мыслю, государь, - согласился воевода и добавил: - А опричь того, бей челом, государь, брату своему, Борис Лександрычу, прислал бы он нам пушечника своего Микулу Кречетникова. Сей пушечник таков в хитрости огненной стрельбы, что и среди немцев не обрести такого!..
Лицо княжича просветлело, и, не удержавшись, сказал он отцу:
- Вчера еще наш воевода Юшка Драница баил мне, что он не токмо к посадам, а и к самым градским стенам подойдет…
Василий Васильевич улыбнулся, гордо поднял голову и сказал громко:
- Пусть ныне же идут охотники с воеводой Драницей, а ты, Борис Захарыч, посла отпусти к великому князю из своих тверичей. Да повестует он Борис Лександрычу слово мое: "Без тобя, брате, и малый град не отворится мне. Зело крепок Углич, и пушек у них много. Суди сам, брате, как быть".
- Исполню днесь же приказ твой, государь, - ответил, кланяясь, Борис Захарьевич, - токмо хочу попытать тя о воеводе Дранице, не скороверен ли и не похваляется ли зря?
- Нет, Юшка наш, - ответил Василий Васильевич, - вельми хитер в ратном деле и храбрости великой…
- Тата, - воскликнул княжич Иван, - вот Юшка сам пришел!
- Будь здрав, государь, - молвил Драница, кланяясь всем. - Повели мне, государь, со своей сотней ко граду пойти. Хочу препоны им учинить к укреплению тына круг башни.
Юшка Драница, высокий, статный человек с красивым лицом в густой темной бороде, весело обводил всех большими серыми глазами, в глубине которых поблескивали какие-то искорки. Напоминали эти глаза княжичу Ивану глаза отца, когда тот, бывало, шутил и смеялся. Но вдруг стало Ивану тоскливо и больно, когда он, обернувшись к слепому отцу, увидел, что тот, будто зрячий, улыбается и говорит с довольной усмешкой:
- Вот, Борис Захарыч, Юшка-то у меня словно в душе прочел, - и, обратясь к Дранице, добавил: - Иди твори по разуменью своему, и помоги тобе господь бог!..
На другой день, как только рассвело, княжич Иван выехал верхом вместе с воеводой Борисом Захарьевичем в поле под Угличем. Стали они на холме, откуда смутно виднелись стены и башни града углицкого. Чуть только заря загоралась, а над полем, словно туман, тянулась то серая, то белая мгла, ползла по снегам пятнами.
- В такую зимнюю рань, - сказал княжичу Борис Захарьевич, - особливо сон одолевает ночную стражу. По собе то ведаю. Как ночь-то не поспишь, врага поджидаючи, так под утро и глаза не глядят. Разрази тут гром, а и то заснешь. Не зря Драница-то в такую рань пошел. Разумеет и знает он ратное дело-то…
Воевода вдруг смолк, вглядываясь в снежные поля сквозь мглу, и, указывая на стены крепости, быстро и взволнованно заговорил:
- Гляди, гляди, Иване! Справа, там вот, возле башни. Вишь, ползут по двое али по трое, доской прикрывшись…
Иван, напрягая зрение, разобрал с трудом среди снега маленьких человечков почти у самого тына, вбитого у ворот башни. Они двигались, выставляя перед собой широкую доску. С другой же стороны, возле того же тына, уже собралась небольшая кучка таких же маленьких человечков, а посреди них трепетали едва заметные язычки пламени.
- Витни у них из просмоленной пакли, - проговорил дрожащим голосом воевода, - успеют ли токмо частокол зажечь…
В этот миг густой дым повалил от тына, а на стенах града пошла суетня и беготня. Замелькали лучники и пращники, метали стрелы и камни, потом дым выскочил в разных местах башни, и через некоторое время донесся до Ивана гром пушек и пищалей.
- Успели! Успели! - весело закричал воевода. - Добрые вои!
Дрожа от волнения, княжич Иван видел, как гуще и гуще клубился дым, окутывая уже почти весь частокол, а из него все длиннее и шире вырисовывались огненные языки, жадно облизывая бревна, вбитые в землю стоймя. Крепко стискивая в руках узду, княжич жадно следил за маленькими человечками, которые, снова прикрываясь досками, бегом отступают от града, рассыпаясь по всему полю. Некоторые из них вдруг кувыркаются и падают.
Одни из них остаются лежать неподвижно, другие катаются или ползут по снегу. Многие воины подбегают к убитым и раненым, хватают и выносят их или волокут подальше, куда долететь не хватает силы ни у стрел, ни у камней.
- Ну, слава богу, ушли все и своих унесли, - сказал радостно Борис Захарьевич.
- А пушки да пищали их могут побить! - крикнул с тоской княжич Иван.
- Не бойся, Иване, - утешал его воевода, - пушки-то и пищали добро бьют токмо по гущине войска, когда оно на приступ идет, а Драница-то разумен, ведет своих, вишь как! Словно горох рассыпал. Пушечникам приходится по двум, по трем человекам целить. Все едино, что комаров стрелами бить… Гляди, тын-то у ворот башни весь занялся, теперь его и тушить нельзя. Воды к нему не привезешь, а снегом огня не уймешь. Зело скор и храбр ваш Юшка!..
- Тата любит его, - заговорил Иван, не отрывая глаз от поля боя, но его перебил Борис Захарьевич.
- Хочешь, - крикнул он, загоревшись боевой страстью, - поскачем к ним? Послушаем, что Драница сам нам скажет.
Они тронули с холма сразу крупной рысью, а потом поскакали, радуясь, как пламя, увеличиваясь и разгораясь все больше и больше, приближается к стенам башни. Вот растворились ворота, оттуда выскочили маленькие человечки с топорами и ломами и стали рубить и ломать то, что сами недавно строили.
- Вот бы борзо ударить на них сей часец конникам, дабы и ворот затворить не поспели! - крикнул на скаку Борис Захарьевич.
Проскакав с полверсты, они встретили воинов, отступавших от града.
Узнав тверского воеводу и княжича Ивана, они поклонились и сказали печально:
- Прогневали мы господа! Воевода наш стрелой пробит в грудь…
Застыл весь сразу от горести княжич Иван, не сказал ни единого слова и, забыв о времени, не знал, сколько ждали они с воеводой, пока не принесли на широкой доске Юшку Драницу. Бледен был молодой воевода как мел, а в груди торчала большая толстая стрела, - из самострела была пущена и даже кольчугу пробила. Раненый медленно открыл глаза на приветствие Бориса Захарьевича и, узнав воеводу тверского и княжича, улыбнулся тихой и горькой улыбкой. Потом, сделав усилие, сказал слабым голосом:
- Башня-то у них, где мы тын сожгли, вельми ветха… На нее приступ ведите, а пушек она и вовсе не выдержит.
Закрыл он глаза, помолчал и, взглянув на княжича, тихо молвил:
- Скажи отцу, Иване, не так сталось, как я мыслил. На все воля божия… Прости мя, господи…
Он поднял руку, чтобы перекреститься, но рука, задрожав, упала, как плеть. Закрыл лицо руками воевода Борис Захарьевич, а воины заплакали, и полились слезы у княжича Ивана. Всхлипнул он вдруг, но, тотчас же сдержав свои рыдания, молча поехал вслед за Борисом Захарьевичем.
На третьи сутки прискакали к Угличу конники тверские, а за ними в тот же день на ямских лошадях примчались дровни с пушками и со всяким для огненной стрельбы припасом под начальством славного пушечника Микулы Кречетникова. Обрадовались ему воеводы Борис и Семен Бороздины, как светлому празднику, а Василий Васильевич и того более.
- Сам бог послал мне столь милого брата, друга столь могучего! - воскликнул он громко и, обратясь к сыну, добавил: - Век помни, Иване, услугу сию от тестя своего…
- Повели, государь, совет доржать, - молвил воевода Борис Захарьевич. - Надобно за ночь все изготовить, а наутро почнем ко граду приступать.
Совет длился самое малое время. Воеводы тотчас ушли, и княжич Иван, отпросившись у отца, пошел с ними в сопровождении Васюка.
- Учись ратному делу, Иване, - сказал Василий Васильевич, - а тобя, Борис Захарыч, молю яз, не оставь сына моего попечением, убереги от всякой беды…
- Гребта моя, государь, о нем, как о сыне родном будет, - кланяясь, промолвил воевода.
Когда же Васюк поцеловал руку Василия Васильевича, тот тихо шепнул ему:
- Храни его, Васюк.
- Как зеницу ока хранить буду, - так же тихо ответил Васюк, - богом клянусь.
Когда княжич Иван вышел во двор из светлой горницы боярских хором, где остановились великий князь Василий Васильевич и воеводы, показалось ему, что кругом непроглядная тьма. Но немного спустя в этой тьме, будто туман, забелел снег на земле, а небо обозначилось темной синевой, среди которой рдели и словно золотыми ресницами мигали далекие звезды. Млечный Путь жемчужной дорогой разостлался поперек ясного неба. Будто колючей рукавицей мороз провел по щекам, и княжич зябко вздрогнул и потянулся, чувствуя за спиной под полушубком холодные струйки.