- Истинно так, государыня, - оживившись, ответил дьяк, смакуя варенье, - истинно!
- Дай-то бог, - молвила Софья Витовтовна. - Может, образумит господь племянника-то моего, а твоего мужа, Софьюшка. Пусть помолится. Зря идут у нас усобицы и кровь сирот льется. Миру надобно быть меж князьями. Вот и покойный князь Юрий Димитрич тоже против сына моего мыслил, из Москвы в Коломну заточил, а Москва-то вся и перейди в Коломну… Ну, да что о том баить. Все грешны мы, а яз хочу токмо мира для всех. Хочу, дабы сии качели диаволовы прекратить. Подумай и ты, дьяче, пошто же князи, яко малые дети, на доске качаются: то один вверх, а другой вниз, потом другой вверх, а первой-то вниз летит…
Старуха задумалась, прикрыв лицо рукой, а сама сквозь пальцы за княгиней и дьяком следит. Видит, глупа княгиня-то, ничего собрать в уме не может, а дьяк понял, что его умыслы все раскрыты, но что ему делать - не сообразит.
Встала вдруг Софья Витовтовна во весь рост, могучая, грозная старуха.
Встали и гости.
- Ты, Софьюшка, не гневись на меня, - начала властно старая княгиня. - Ништо не разумеешь ты в государствовании. Ты же, Федор Лександрыч, брось прятки да жмурки, не по зубам ни тобе, ни князю Димитрию укусить меня. Так и повестуй ему слово мое. Буду, когда понадобится, заступницей ему для-ради мира с сыном моим. Токмо мир-то тогда станет, - строго добавила она, - когда князь Димитрий отступит от великого княженья, а сам пойдет в вотчину в свою, в Галич. Вот ему слово мое. А вы будьте здравы…
Софья Витовтовна, слегка кивнув головой, отпустила смущенных и оробевших гостей.
Уж затемно пришел Дубенский к Димитрию Юрьевичу, когда тот и трапезу вечернюю кончил за столом у княгини в покоях. Уйдя от жены, сидел он один и медленно пил крепкий мед.
- Ну что вызнал? - встретил он дьяка вопросом. - Враз сказывай, Федор Лександрыч.
- За мир старая княгиня, - ответил, усмехаясь, Дубенский. - Токмо Москву за Васильем хочет, а тобе Галич жалует…
Шемяка вскочил с места и крикнул:
- Ишь, старая ведьма! Яз в дугу ее согну.
- Не согнешь ее, государь, - тихо возразил дьяк, - из крепкого дуба старуха. Страшно с ей спорить…
Федор Александрович живо и ярко рассказал все, как было, что говорила Софья Витовтовна, и намек ее на Коломну, и то, что сразу она единым взглядом своим все поняла и разгадала.
- Скрыть ништо нельзя от нее, - закончил дьяк. - Брось, говорит, жмурки и прятки…
- Сатана, а не баба! - крикнул Шемяка. - Сквозь землю видит, проклятая! Помню ее еще на свадьбе Василья! Страшная баба. Княжич Иван, бают, в нее пошел…
Димитрий Юрьевич задумался, отошел от гнева и успокоился.
- Думали мы тут с Никитой Костянтинычем, - начал он тихо, - и радости мало с ним надумали. Углич-то, мыслю, токмо отсрочка. Есть вести, что князь Борис обручил дочь с Иваном. Не оставит, значит, Василья без своей помочи. Из слов же твоих разумею, что тетка моя мира хочет и надеянье мне дает на Галич. Ежели она правду баила, то Василей-то из ее воли не выйдет, как она положит, так и будет…
- Истинно, - согласился дьяк, - такая государыня никаких препон не потерпит…
- Ну будя, - перебил его Шемяка, - будя о кознях сих. Утро вечера мудреней. Скажи, где и как Акулинушку ты приютил?
- Али забыл, государь, - повеселел и оживился Дубенский, - моя-то Грушенька - чухломская. Матерь ее здесь просвирней была, а ныне моим иждивением избу собе, как хоромы, построила. У просвирни той Акулинушка с Грушенькой. Дни и ночи ждет тамо твоя лебедушка князя своего…
Засмеялся князь Димитрий, будто моложе стал, нацедил по большой стопе водки себе и дьяку. Выпили разом и охмелели. Забыл все Димитрий Юрьевич, кроме Акулинушки, и чудится нежный голос ее, что звенит, грустит и смеется, и душу и сердце в полон берет.
- Федор Лександрыч, - говорит он тихо и нежно, будто малый ребенок ласковый, - вези меня к Акулинушке… Восемь ден не видал ее!..
Глава 9. Огненная стрельба
В ту пору как Василий Васильевич с воеводами тверскими начал град Углич окружать, силой своей совместно с подсобными полками князя Бориса Александровича, пригнали сюда нежданно-негаданно из далекой Литвы братья князья Ряполовские да брат родной государыни, князь Василий Ярославич Боровский. С ним же из Литвы прибежали и воеводы государевы: князь Семен Оболенский, Федор Басёнок, князь Иван Стрига, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, Русалка, Руно, и многие другие из бояр и боярских детей были тут с полками из московских людей.
Случилось это, когда княжич Иван с отцом и воеводами сидели за обеденной трапезой в хоромах убежавшего Шемякина боярина. Поспешно войдя в покой, начальник княжой стражи объявил о прибытии князей и воевод из Литвы.
- Зови, зови сей же часец, - радостно воскликнул Василий Васильевич. - Всех веди враз!
Но звать было не надобно: двери распахнулись, и княжич Иван увидел и узнал широкоплечего могучего старика с курчавой седой бородой. Это - старший из братьев, князь Иван Ряполовский. Рядом с ним торопливо вбежал белокурый, совсем еще молодой князь Василий Ярославич. Других всех тоже узнал Иван, но задержал невольно взгляд свой на воеводе нижегородском Юшке Дранице. Нравятся Ивану лицо и глаза его - особый человек этот Драница: светлый и печальный, иной какой-то, не как все прочие.
Шумно вошли они все, смеясь и ликуя, но вдруг тревожно остановились и смолкли.
Нельзя было сразу узнать великого князя.
Только ведая, что ослеплен Василий Васильевич, и видя рядом с ним княжича Ивана, признали они в седом старике с изуродованным лицом государя своего.
- Будь здрав, государь! - первым начал Иван Ряполовский, но густой и низкий голос его задрожал и пресекся.
- Иван Иваныч! - крикнул Василий Васильевич, вскочив со скамьи. - Челом бью тобе, княже! Спас и сохранил еси сынов моих милых…
Он радостно плакал и, шаря впереди себя руками, пошел на голос Ряполовского. Тот не выдержал этого и, всхлипнув, как ребенок, бросился к Василию Васильевичу. Обнялись они, лобызая друг друга. От волненья словно окаменел княжич Иван, стоит неподвижно, не отирая слез, а перед глазами его мелькают: и Сергиева обитель, и побег к Ряполовским, и Муром, и встреча с Шемякой, и Углич, где впервые увидел он ослепленного отца. В единый миг все пронеслось перед ним со всеми подробностями.
Очнулся княжич Иван, словно пробудился от тяжелого сна, и видит: веселеют у всех лица, а князь Иван Ряполовский уже гудит:
- Счастлив яз, государь, что род твой княжой уберег. Помог нам господь!..
Обнимается и целуется с Василием Васильевичем шурин его, князь Боровский.
Прошла уже горечь первой встречи с государем, только один Драница все еще стоит, и слезы бегут из его больших красивых глаз.
Не выдержал почему-то этого княжич, обогнул стол, подбежал он к Дранице, обнял его, заплакал и, поцеловав, пошел к Ряполовскому, простиравшему к нему объятия.
В конце трапезы развеселились все, и решено было требовать от Углича, чтобы отворили ворота они великому князю на полную его милость.
- Войска у нас много прибыло, - говорит Василий Васильевич, - и воеводы мои все опять под рукой моей.
- А не отворят, - горячо воскликнул Василий Ярославич, - то приступати надо ко граду!..
Начались военные споры, но Василий Васильевич, видимо, полагаясь более на тверских воевод и переводя разговор на иные дела, заметил кратко:
- О приступе будем думать, когда Борис Захарыч укажет, а ты, Василий, скажи, какие ковы кует для Руси король польской? Пошто он тя и прочих повелел Литве пропустить к собе, а после на Русь отослал?
- Мыслю, - ответил Василий Ярославич, - корысть великая для круля польского межусобия наши. Круль, как и татары, хочет, чтобы мы били друг друга, а поляки земли наши занимать будут…
- Ведомо сие нам, - ответил Василий Васильевич. - Посему ныне Тверь и Москва в союзе, а князь Борис да яз - за един. Дочь же князя Бориса Мария и сын мой Иван обрученики ныне, и в полках моих есть полки брата моего Бориса Лександрыча.
- Да благословит господь союз сей, - прогудел князь Иван Ряполовский. - Яз же, государь, поведаю тобе, что в самой Литве творится.
Приверженцы папы и ксендзы не токмо из ляхов, но и многие из литовцев за папу и за унию везде ратуют. Чины и службы получают знатные да именья богатые, а вотчины их неприкосновенны. А ныне и русских стали они сманивать тем же в ересь…
Потянулись долгие разговоры о Литве и Польше, о папе римском, об унии и прочем. Дела церковные переплетались со светскими и государственными.
Скучно все это стало княжичу Ивану, но все же понял он, что поляки хотят Литву себе взять.
- Куда же Литва-то сама хочет, к нам или к ним? - спросил он у сидевшего рядом с ним воеводы Бориса Захарьевича.
Не сразу ответил Бороздин княжичу: удивил его вопрос отрока.
- Вельми разумно ты мыслишь, - молвил он. - Токмо Литва-то, ведай, не едина, а из разных людей. Паны, литовские бояре за Польшу и латыньство, а черный народ - за Русь и православье. Есть и от бояр и от боярских детей, которые за Русь, и даже вот как Юшка Драница, князю московскому служат…
- Владыка Иона мне сказывал, - произнес задумчиво Иван, - что народ везде за Москву. Лучше всего простому народу за Москвой быть. Москву же сам бог бережет.