В это время вдруг зазвонили в колокола на звоннице - так пришлось по чину церковному, - и не слыхать стало пения нищих.
Пошли было княжичи дальше, да звон прекратился вскорости. Иван, любя пение духовное, повернул назад, к паперти.
Нищие успели пропеть уж многое из вопросов и ответов и пели теперь на другой уклад.
Поводырь подряд пропел пять вопросов, повторяя уже пропетое ранее:
От чего у нас ум-разум?
От чего наши помыслы?
От чего у нас мир-народ?
От чего кости крепкие?
От чего телеса наши?
На все это, также подряд, впятером опять, под звон гуслей-псалтырей нищие ответили:
У нас ум-разум самого Христа,
Самого Христа, царя небесного.
Наши помыслы от облак небесных,
У нас мир-народ от Адамия,
Кости наши от сырой земли,
Кровь-руда от Черна моря…
Неожиданно подошел тут плешивый юродивый. Бьет он в ладоши, будто крыльями петух, кричит по-петушиному, клохчет, кудахчет по-куриному. Не понравилось это Ивану и Юрию, быстро пошли они прочь, а дядьки за ними, бросив нищим в шапку деньгу, где она звякнула о другие. Не скупились молящиеся, выходя из храма.
Княжичи направились к большой башне - стрельне с воротами и подъемным мостом. Не доходя немного до ворот, встретили они князя Федора Шуйского, наместника кашинского, ехавшего верхом на коне к хоромам великого князя Бориса Александровича. Узнав княжичей, Шуйский спешился и отдал поводья сопровождавшему его стремянному.
- Будьте здравы, - сказал он, кланяясь.
- Будь здрав и ты, - отвечали княжичи и, отдавая поклон, нерешительно добавили: - Покажи нам, Федор Юрьич, стены и пушки, будь добр…
Шуйский пошел с мальчиками к воротам башни и, вызвав начальника караула, повел их по внутренним лестницам башни на широкие стены, рубленные из крепкого столетнего дуба.
- Наши стены, - говорил им, показывая дорогу, начальник караула, молодой еще пушкарь, - хоть и не каменные, как ваши московские, да крепостью и камню не уступят. Пушек же у нас больше, да и пушки много лучше. Вишь, вот какая, и ядра какие дородные к ней - каменные, железом перетянутые…
Княжичи, особенно Юрий, с жадностью разглядывали действительно большую пушку из толстых железных полос, сваренных между собою, а для крепости - с пятью приваренными к ней железными кругами-обручами. Первый, самый большой круг, - у самого дульного среза, а последний, самый маленький, - у казенной части, где заряд кладут. Между ними еще надето три круга разной величины, ибо пушка от казны к концу дула расширяется трубой.
Васюк долго разглядывал пушку, даже щупал ее руками, заглядывал в жерло и пробовал качать двойные подставки, на которых лежит пушка.
Особенно же он разглядывал стойки, наглухо к крепостной стене приделанные возле казенной части.
Васюк даже поманил к себе княжичей.
- Верно, - молвил он, - пушки их подобрей наших. Вон тут как подогнано! На стойках-то железная заслонка никуда не отойдет. Вплотную она, а когда, значит, порох и ядро в пушке, а ты запалишь зелье, огонь от запала весь вперед пойдет, назад же разве чуть заметную искру выбросит.
Дивно, княжичи мои, сие изделано, и пушка больно уж велика!
Молодой пушкарь засмеялся весело - доволен, что похвалили, - и снисходительно добавил:
- У вас пушки-то и пищали еще от старых времен.
- Вестимо, - вмешался князь Федор Шуйский, - еще прадед ваш, князь Димитрий Иваныч, под конец живота своего вывез от немцев арматы и огненную стрельбу. Дед твой, Василий Димитрич, тоже привез много пищалей железных, а наш государь и ныне из Немецкой земли все вывозит, что есть там доброго…
Ивану стало обидно.
- Приедем в Москву, - сказал он сурово, - тата велит фрязинам да немцам еще больше пушек привезти…
- Вот правда, Иванушка, - обрадовался Илейка, - дед твой часы самозвонные на дворе у собя поставил, а нонешний государь наш и огненной стрельбы сколь хошь достанет. Москва, брат, все купит: как ни разоряют ее, она все богата…
Васюк разгладил важно бороду и сказал весьма гордо и уверенно:
- Может, у нас, на Москве-то, и свои еще кузнецы да котельщики пушки изделают. Народ-то наш вельми переимчив.
Князь Шуйский усмехнулся и, махнув рукой, пошел со стены, но княжич Иван даже повеселел от слов Васюка. Он уже не смотрел больше на пушки, а думал, как бы это хорошо все в Москве делать. Несколько раз он взглядывал с любовью на Васюка, а когда сходили с кремлевских стен, не утерпел и, показывая рукой на кремль, сказал своему дядьке на ухо:
- Созовем мы в Москву кузнецов да котельщиков - и своих, и немцев, и фрязинов, и все у нас лучше ихнего будет!..
У самых хором встретил княжичей дворецкий - послан был за ними.
- Кличут вас родители ваши, - сказал он почтительно, - и государь наш у княгини своей вас ждет.
Проходя через малый покой возле тронной палаты, увидел Иван за столом инока Фому, а перед ним развернутую книгу. На листе же книжном разглядел нечто синим, черным и золотом писанное. Подойдя ближе, увидел княжич рисунок того, о чем дьяк Алексей Андреевич, учитель его, рассказывал.
Жадно глядел он в книгу, где писано как будто и по-церковному, и буквы похожи, а прочесть нельзя. Рисунок же Иван сразу понял: изображены на нем горы земные бурого цвета, и плывут они на синем океане, и небо над ними синее. Солнце тут писано золотом в двух видах: одно солнце с лучами вокруг, внизу гор, другое - над горами сияет…
Будучи памятлив, вспомнил княжич слова Алексея Андреевича и сказал вслух, громко и отчетливо:
- "Солнце течет днем над землею, а в нощи по окияну низко летит, не омочась…"
Инок Фома широко открыл глаза и спросил с удивлением:
- Откуда ты ведаешь, что здесь по-грецки написано знатным философом христианским, преславным Козьмой Индикопловым?!
- Учитель мой мне сказывал, - ответил Иван, - но книги сей грецкой никогда яз не видал…
Оживился инок Фома, доволен.
- Книжен еси, отроче, - сказал он ласково и стал ему показывать и другие изображения, что были в греческой книге: всемирный потоп и Ноев ковчег, столпотворение вавилонское и смешение языков, царство небесное, ангелов, движущих звезды, и прочее.
Загляделся княжич Иван, заслушался, но все же и сам задавал вопросы, вызывая ответы…
- Княже, - вдруг услышал он, чувствуя, что кто-то взял его за рукав, - княже, государи наши ждут тобя…
Оглянулся досадливо Иван на дворецкого, и тот смолк смущенно, увидев гневный блеск в больших черных, не детских совсем глазах. Заметив это, усмехнулся инок Фома и, сложив книгу, молвил:
- Надобно идти, Иване. Другой раз покажу тобе еще иные книги. Сей же часец иди к государям нашим, и аз с вами.
Прошли они прямо на половину княгини великой Настасьи Андреевны. Тут за столами со сластями, медами и водицами сахарными сидела княгиня, принимая гостей по-семейному. Рядом с ней - Марья Ярославна с Андрейкой на руках, а с другой стороны - Василий Васильевич и князь Борис Александрович.
Ни бояр, ни князей в хоромах не было, только слуги княжии, дворские.
Помолились княжичи и дядьки их на образа и поклонились всем. По приглашенью княгини инок Фома и княжичи сели за стол, а Илейка и Васюк отошли к стенке, где стояли все прочие слуги.
- Государь Василь Василич, - сказал инок Фома, - зело разумен сын твой Иван, и от книг ведает он многое. Не как отрок, а как муж зрелый…
Улыбнулся радостно Василий Васильевич.
- Надежа моя ты еси, Иване! - молвил он с нежностью и, обращаясь к Фоме, добавил: - Дьяк у меня есть вельми ученый, Лексей Андреич. Учит добре он Ивана.
Стали мужчины говорить о науках и книгах, а Иван поглядывал на Марью Ярославну, взглядывал и на девочку лет пяти, что сидела возле нее. Такой знакомой показалась ему девочка, и вдруг вспомнился ему осенний сад в Переяславле, вспомнились и клетки щеглиные, и багряная рябина, и Дарьюшка, что в саду там горько так плакала. Только эта девочка волосами темней, а глазами светлей Дарьюшки. Почему-то грустно стало Ивану, и закрыл он глаза.
- Ванюша, Ванюша, - услышал он ласковый голос матери. - Подь сюда к нам. К Марьюшке ближе иди…
Встал Иван, подошел к матери и чует, что все глядят на него.
Обеспокоило это его, смутило, а понять он не может, чего от него хотят.
Марьюшка смеяться и шалить перестала, смотрит внимательно на него детскими глазами и даже рот чуть приоткрыла от любопытства.
- Ванюша, - сказала чуть дрогнувшим голосом Марья Ярославна, - отроковица сия - невеста тобе…
- Дочка моя Марьюшка, - подхватила Настасья Андреевна, - отрок сей - жених тобе…
Обе княгини заплакали от радости и обнялись, а Иван стоял, ничего не понимая, но, взглянув на чужую ему девочку, вдруг опять так ясно вспомнил Дарьюшку и с тоской спросил:
- Зачем мне невесту? Не хочу…
Замелькали кругом усмешки и улыбки, а Марья Ярославна сказала строго:
- Так, Ванюша, по закону божию надобно. Вот и меня так же за тату выдали. Так всем людям святая церковь велит. Вырастете, будут и у вас детки…
Защипало в глазах у Ивана, и подумал он: "Лучше бы вместо сей чужой девочки выдали за меня Дарьюшку, если уж так нужно".
Посадили его рядом с Марьюшкой, и неловко ему, - опустил он глаза. Щемит сердце, знает он, что никогда не видать ему Дарьюшки, будет с ним всегда эта вот девочка, как матунька около таты.
Шутят кругом, пьют здравицы, смеются. Вот уж и свечи зажгли, а Иван понимать перестал, что кругом происходит, сидит, и только нет-нет да и поглядит по сторонам, не смотрит ли кто на него. Неприятно, когда на тебя все смотрят, как на диво какое.