Взглянул он на Марьюшку, а у той глаза совсем уж слипаются, - спать она хочет, зевает…
Зашумели опять вдруг все, встают из-за столов, ужинать пошли в трапезную, и слышит Иван, что обрученье завтра, в Екатеринин день. Устал он вдруг и, подойдя к Васюку, сказал ему:
- Пойдем спать, Васюк, сомлел яз, нет мне моченьки более…
Много в Тверь народу съехалось. Были тут всякие знатные люди - князи и вельможи, сколько их есть под властию великого князя Бориса, и те, что к великому князю Василию съехались, покинувши Димитрия Шемяку.
Все они в день Екатерины в такой тесноте собрались, что кремлевский собор святого Спаса едва вместить их мог. Сам епископ тверской Илия отслужил молебен и обручальные молитвы читал.
Выйдя из хором княжих вместе с Марьюшкой, увидел Иван народу на дворе множество, а от красного крыльца до самой соборной паперти стоят в два ряда воины и слуги князя тверского и князя московского. На красном крыльце родители благословили обручёника и обручёницу, но в храм не пошли.
Окруженные боярами, князьями и женами их, с дружками, сватами и свахами, сошли Иван с Марьюшкой с красного крыльца и тихо пошли к собору.
Там пели уж молебен священники и сам владыка Илия и диаконы кадили ладаном.
Снова зарябило и будто закружилось все в глазах Ивана от множества народа, глядевшего на него, и теснило в груди от волнения. Но вот остановились они пред алтарем. Падают через окна церковные косые лучи яркого зимнего солнца, словно купаются в голубоватых клубах душистого ладана. У икон, чуть дрожа и мигая, теплятся огоньки лампад и свечей, горят, а не светят при солнечном блеске.
Видит многое Иван, а многое будто мимо проходит. Взглянул он на Марьюшку, что рядом стоит с ним, удивленно раскрыв глаза, видит большое золотое кольцо на тоненьком пальчике и думает, почему кольцо такое большое, а не слетает с ее руки. Смотрит потом на свое серебряное кольцо - и ему кольцо велико, а держится крепко. Повернул он слегка кольцо свое и видит - воском оно внутри облеплено. Вот и Марьюшка свое разглядывать стала - у нее тоже воск налеплен.
Догадался Иван, что кольца их для взрослых делались, а носить их всю жизнь - значит, так рассчитано, чтобы потом, когда обрученные вырастут, носить их могли бы.
Вот подошел неожиданно к обрученикам сам владыка Илия в полном облачении, снял с них кольца и стал читать вслух какие-то незнакомые Ивану молитвы. Потом благословил его и, надевая на палец ему золотое кольцо, бывшее на руке Марьюшки, возгласил:
- Обручается раб божий Иоанн.
Надевая потом на палец Марьюшки серебряное кольцо, бывшее на руке Ивана, опять прочел он те же молитвы и снова возгласил:
- Обручается раба божия Мария!
После этого пели священники и диаконы молитвы, а владыка сказал детям тихо:
- Облобызайте друг друга и, преклоня колени, молитесь.
Иван нагнулся к Марьюшке и поцеловал ее в уста, потянувшиеся послушно ему навстречу. Стоя на коленях и крестясь, Иван думал, зачем все это, и было ему странно все и горько почему-то. Понимал он смутно, что теперь его совсем взрослым сделали, а ему еще так хотелось с Данилкой ершей ловить да щеглят в клетках держать!
На красном крыльце уже обрученных жениха и невесту встретили родители.
- Милые детушки, роженые наши, - причитали обе княгини, обнимая и целуя детей, - сохрани вас господь на долгую жизнь, на счастливую.
Облобызали обрученных и отцы их, повели в трапезную. Там же слуг множество, а вдоль стен стоят девушки-песенницы да гусляры-молодцы.
Полна стала трапезная от гостей. Бояр и князей с женами множество.
Зазвенели вдруг кругом гусельки, словно пчелы жужжат в хоромах. Когда же вошли в трапезную обрученные, девушки величанье запели, поминая князя свет Ивана Васильевича и княгиню свет Марью Борисовну. Посадили жениха и невесту на почетное место, а рядом с ними сели родители.
Взглянул Иван на князя Бориса и видит на нем венец златой с самоцветами, и на княгине его такой же, только много меньше. Подивился он красоте венцов - в первый раз видит он царское убранство. Но ни на что долго смотреть, ни о чем долго думать не мог Иван - все кругом постоянно менялось.
Вот снова запели звонкие девичьи голоса, и стал он слушать слова песни:
Во палате белокаменной, всей расписанной,
Не дубовые столы покатилися,
Не берчаты скатёрки зашумели,
Не пшеничные ковриги сокатилися,
Не златые же братины соплескалися,
Не серебряны подносы забренчали,
Не хрустальны достаканы защелкали,
Во-первыих, наша Марья снарядилася,
Она во белые белила набелилася,
Во алые румянцы нарумянилась,
Пред князьями, боярами поклонилась…
Вдруг смолкло все - вошел в трапезную владыка Илия со священниками, но уж не в церковной, а в простой одежде, обиходной. Встали все, а Илия благословил их трапезу. Князь же Борис вышел из-за стола и, приняв от епископа благословение, посадил его рядом с собой, а священников рассадили с почетом дворецкий и стольники.
Стихло пированье, вместо песен пошли здравицы, а потом инок Фома речь держал, но Иван не вникал в нее, наблюдая в дверях трапезной какое-то потаенное движение, приготовление к чему-то. Из речи же конец он только слышал, когда Фома, голос возвыся, изрек:
- И есть радость нам великая, яко же и предрекохом: "Обрати бог плач на радость". Москвичи радостны суть, яко учинись Москва Тверь, а тверичи радостны суть, яко же Тверь Москва бысть. Два государя воедино совокупишася…
Встал тут из-за стола владыка Илия и все священники с ним и, благословив обручеников и прочих всех, удалился из палаты трапезной. Князь же Борис Александрович провожал его до саней, что стояли у самого красного крыльца.
Как вышли духовные, зазвенели опять гусли, запели вновь девушки.
Зашумели кругом, и в шуме слышит Иван пожеланья себе и невесте:
- День тобе, девка, плакать, да век радоваться!
- Жениху да невесте сто лет жить вместе!
Когда же вернулся великий князь Борис и сел рядом с Василием Васильевичем, видит Иван - пирог на золоченом блюде несут. Боярин ближний князя Бориса взял блюдо от дворецкого, подошел к великим князьям, сидевшим рядом и протянувшим друг другу руки над столом.
- Ждем тобя, сватушка, - сказал Борис Александрович.
Боярин-сват трижды осенил руки отцов блюдом с пирогом. Поставив потом блюдо на стол, разломил он пирог и по куску дал тому и другому отцу.
В это время в дверях шум начался, ворвался в трапезную дружка жениха и, топнув ногой о порог, закричал весело:
- Топ через порог! Брызги в потолок, все черти на печке забились в уголок! Здравствуйте, князь со княгиней обрученные, все князи, бояре, сваты, дружки и все гости честные!
Не успел Иван приглядеться к вошедшему дружке, как подавать яства к столу начали, а стольники и прочие заговорили навстречу поварам и поварятам, идущим с едой.
- Тащится, несется сахарное яство на золотом блюде перед князя молодого, перед тысяцкого, пред сваху княжую, пред большого боярина, перед весь княжой полк…
Сват, что пирог ломал, выхватил у дворецкого блюдо золотое с цельным лебедем зажаренным, изукрашенным и встал перед женихом и невестою, кланяясь и потчуя:
- Резвы ноги с подходом, белы руки с подносом, сердце с покором, голова с поклоном…
Вдруг Марьюшка затерла кулачками глаза и заплакала. Подбежала к ней мамка.
- Плачь, плачь, ясочка, - заговорила она, - поплачешь в девках, в бабах навеселишься…
- Аринушка, - всхлипывая, перебила ее Марьюшка, - притомилась яз… Спать хочу, Аринушка…
- Что ты, бог с тобой, Марьюшка, - всполошилась мамка, - можно ли сие? Потерпи малость, я те на куклу твою любимую новый сарафан сошью…
- Парчовый? - переставая плакать, спросила Марьюшка…
- Парчовый и земчугом весь разошью.
Снова тоскливо стало Ивану, и, поглядев на Юрия, что сидел поодаль и весело ел жареную утку, позавидовал он ему. Данилка опять ему вспомнился и дорога лесная, когда в Переяславль ехали.
Теперь легче ему сидеть - едой, питьем все заняты и на него не глядят со всех сторон. Все же истома какая-то томит его. Смотрит он на князя Бориса и на княгиню его, что одни в золотых венцах сидят, а отец и мать без венцов, как и все прочие. Обидно ему, и вдруг вспоминается бабка, Софья Витовтовна, и смутно, но радостно мысли его складываются, что бабка и без золотого венца была бы тут царицей, может боле, чем сам царь Борис Александрович. Вздохнул он легче, а из уст шепотом сами слова вырвались:
- Милая бабунька, где ты теперь?!
Глава 3. Тверское житье
В день Варвары, декабря четвертого, ударили сразу морозы. Илейка с утра еще обещал княжичам в этот день ледяные горы устроить. Далеко за полдень, когда все уж проснулись от послеобеденного сна, в покой княгини Марьи Ярославны зашли Илейка и Васюк.
- Вишь, как прихватило, - указывал Илейка на слюдяные окна, - снежную гору и полить не поспешь, как вода на ей смерзнет. Враз садись на санки и кати! С ночи еще кругом в бору-то с громом великим, бают, во какие сосны до корня лопались…
Княжичи, сидя у матери в ее жарко натопленных покоях, где был маленький Андрейка и Дуняхин Никишка, едят сладкие маковники с миндальным молоком по случаю рождественского поста. Илейка же и Васюк стоят у дверей и, поглядывая на Василия Васильевича, который сидит тут же на пристенной скамье, ждут, отпустит он или не отпустит Ивана.
Великий князь молчит, но княгиня беспокоится, мороза боится.
- Куды в мороз такой знобиться? - говорит с опаской Марья Ярославна. - Не зря бают-то: "Трещит Варюха - береги нос да ухо". Вишь, вон в окна-то от инея и свету божьего не видать…