- Не бойся, сыне мой, что целовал крест и крепость дал князю Димитрию. Тот грех на мне и на главах моей братии. Разрешаем тя от клятвы невольныя, благословляем тя на великое княжение московское.
И благословили тут же Василия Васильевича и сыновей его на поход к Москве и сам игумен и все иеромонахи обители Кирилловой. Встал с колен Василий Васильевич радостный, совесть его отцы духовные очистили.
Возрадовались и все бояре, и дети боярские, и все воины, что без греха теперь могут служить государю своему. Трифон же, подойдя к Василию Васильевичу и обняв его, облобызал и повел в келарские палаты, где поместил его с семейством и слугами.
Благословив трапезу, игумен Трифон пошел было к дверям, но вернулся.
Он приблизился к Василию Васильевичу, возле которого сидел княжич Иван, и, склонясь к уху великого князя, сказал вполголоса:
- Все сие для твоего спасения доброхоты твои содеяли - владыка Иона, наш митрополит нареченный, и церковь христианская - за любовь твою к истинной вере и за благочестие. Владыке же аз послал весть о тобе через Тверь с вестовым отрядом князя Шуйского. Князь Борис Лександрыч, да ведомо тобе будет, сносится часто со владыкой…
Глава 2. У дома святого Спаса
В Тверь княжой поезд прибыл к вечернему звону. Князь Федор Шуйский все время сносился через стражу передового полка с кремлем тверским и знал, что князь Борис ждет гостей к ужину.
Когда к граду подъезжали, уже совсем смерклось и стены градские, и башни, и ворота, серея во мраке, сливались в одно пятно с хоромами и церквами. Казался княжичу Ивану весь кремль тверской каким-то огромным холмом, поднявшимся темной глыбой среди снегов. В этой смутной груде строений только вверху, на звездном небе, едва обозначаются церковные куполы и кровли теремов и башенок.
Вдруг у ворот одной из башен ярко вспыхнули смоляные витни на длинных палках, осветив часть стены и башни, словно вырвав их из тьмы, почерневшей еще более от зажженных внезапно огней. Десяток конников, тоже с пылающими витнями, выехав из ворот, подскакали к князю Федору, окружили повозки, и в это самое время грянула со стены пушка, а вслед за ней зазвонили колокола у святого Спаса, что возле хором князя Бориса.
Осветился от огней и княжой двор, выступили из мрака все целиком высокие каменные хоромы, и заиграла позолота на их кровле, заблестели заморские стекла в косящатых окнах, засияли золотые куполы и кресты на ближних церквах.
Когда поезд въехал во двор, княжич Иван увидел, что от самых ворот вплоть до красного крыльца по обеим сторонам дороги стоят в два ряда слуги с горящими смоляными витнями. Красное дымное пламя мечется от ветра на концах палок, и все кругом будто дрожит; вперемежку с тенями перебегают вспышки света по снегу, по стенам, по коням и людям, и ничего из-за этой дрожи непрестанной толком разглядеть нельзя.
Только подъехав к красному крыльцу совсем близко, заметил княжич Иван, как князь Борис Александрович и княгиня Настасья Андреевна с боярами, все в шитых золотом шубах, поспешно сходят с крыльца навстречу гостям. Вот князь тверской и жена его обнимают уж и лобызают князя московского и его княгиню, и говорят они все четверо сразу с радостью и со слезами - разобрать же их слов нельзя.
Ивана и Юрия сильно волнует эта встреча, но молча стоят они оба в сторонке, держась за руки, не зная, что делать. Наконец князь и княгиня, вспомнив о них, обняли и поцеловали обоих поочередно. Затем Борис Александрович, взяв под руку Василия Васильевича, а Настасья Андреевна - Марью Ярославну, повели их вверх по лестнице в покои свои. Княжичи пошли следом, а бояре за ними.
Разбежались глаза у Ивана, когда через тронный покой проходили.
Светло здесь, как днем, - паникадила в потолке с восковыми свечами горят, стенные подсвечники зажжены тоже, и у слуг в руках свечи. Свет от них белый и ясный. Бояре же, дети боярские, дворецкий и даже слуги - все в бархате, парче и шелках, а на дорогих боярских кафтанах райки играют от камней самоцветных, и жемчуг, будто влажный, мерцает нежно белым отливом.
На стенах и потолке тронного покоя святые угодники написаны, а вокруг них цветы и птицы разные. Трон княжой, резной весь и в каменьях, стоит под сенью раззолоченной, а на полу возле него ковры шемаханские постланы.
Увидев тут при ясном свете Василия Васильевича в дорожном кафтане, искалеченного и нищего, заплакал Борис Александрович и, обнимая его, воскликнул горестно:
- Видел яз тя, брата своего, и добровидна, и здрава, и государевым саном почтенна! Ныне ж вижу тя уничиженна, от своей братии поруганна!..
- Истинно, брате мой милой, - с плачем ответствовал Василий Васильевич, - поруган яз, изгнан и нищ, токмо лаской твоей жив ныне! Не обрел яз обиталища нигде. Обрел его токмо в хоромах твоих, у собора святого Спаса.
И плакали все кругом, плакал Юрий, прижавшись к брату, и горячими струйками бежали слезы по щекам Ивана. Но не от жалости эти слезы. Было Ивану почему-то обидно за отца и горько за мать, за себя и Юрия.
Василий Васильевич, успокоясь, отстранился от Бориса Александровича и вопросил:
- Где есть тут святые иконы?
Княжич Иван двинулся было вперед, чтобы повернуть отца лицом к образам, но князь Борис сам взял Василия Васильевича за плечи и подвел к божнице.
Василий Васильевич встал на колени и, воздев руки, воскликнул:
- Похвалю убо всещедра и милостива бога и его пречистую матерь за добродетели брата своего, великого князя Бориса, яко не остави мя в скорби сей пребывати! Преупокоил он мя.
Пал ниц Василий Васильевич, читая молитвы, а потом, крестясь, встал с лицом светлым и радостным. Борис Александрович снова обнял и облобызал его и, взяв под руку, повел в трапезную, а слуги шли спереди и сзади князей и бояр, освещая путь им свечами. Дивились Марья Ярославна и княжичи богатству и великолепию хором князя Бориса. В трапезной же смутило их убранство пышное и обильное. Над столами паникадила висели со свечами, а на потолках и стенах позолота, и писаны везде звери и птицы, листья и цветы. Столы же ломятся от яств и питий, блистая серебром, златом, хрусталем и самоцветами на блюдах, сулеях, кубках и братинах.
- Все сие тата не видит, ни света даже, - с горестью шепнул Иван Юрию, и жаль ему стало отца.
Не видел хотя Василий Васильевич, но все же знал о могуществе и богатстве князя Бориса, чуял он торжественность и великолепие кругом, и печаль его усилилась, а лицо опять омрачилось.
Сели за стол с князьями ближние бояре, и сел с ними любимец князя Бориса - инок Фома, муж весьма ученый, красносказатель и к писанию похвальных словес, писем и на многие иные книжные хитрости гораздый.
Засмотрелся княжич Иван на лик Фомы, благообразный, с большими синими глазами, обрамленный густыми седыми волосами и темной еще бородой. Но инок Фома только скользнул взглядом в сторону княжичей и больше не глядел на них.
Слушая внимательно князей и княгинь, молчал он, и только к концу трапезы, когда гости и хозяева веселей стали и слез больше уж не было, возвысил он звонкий и приятный голос свой и сказал тихо, но внятно:
- Возблагодарим господа бога нашего и за горести и за радости.
Пресечем печали своя и взывания. "Вскую печалуешься, душе? Вскую смущаеши мя?" Восхвалим и блага господни, ибо не оставляет бог нас, рабы своя, без утешения. Ныне и мы, по глаголу псалмопевца Давида, рещи можем ко господу:
"Обратил еси плач мой мне в радость…"
На другой день после заутрени и завтрака отослали княжичей Ивана и Юрия с Илейкой да Васюком на прогулку по кремлю. Родители же их остались один на один с князем и княгиней тверскими, без бояр и слуг. Вышел Иван из покоев с Юрием и дядьками своими, дивуясь тому, что отец не задерживает его, как всегда задерживал и в Угличе и в Вологде при всех беседах с князьями, с боярами и отцами духовными.
В шубах и валенках вышли они на двор. День стоял ясный и теплый, ослепило княжичей яркое зимнее солнышко. Горят, сверкают лучи по снегу, и кажется, будто тает наст на сугробах и крышах, - так легко и радостно дышать снежной свежестью.
- Снегом пахнет, - сказал Юрий и засмеялся от удовольствия.
Иван глубоко вздохнул и тоже улыбнулся весело.
- К оттепели это, - пояснил Илейка, - вишь, ветер-то с полудня тянет чуть слышно, а может, к снегу…
Васюк рассмеялся и добавил:
- А может, и к морозу… Эх ты, человек божий, обшит рогожей…
В это время с паперти церкви Христа спасителя послышалось пение и звон струн. Илейка, хотевший что-то возразить, услышав пение, шутливо отмахнулся от Васюка и воскликнул:
- Айда стихары слушать!..
Подойдя к церкви поближе, увидели княжичи нищую братию у паперти.
Сидят тут пятеро без шапок, в полушубках рваных, замызганных. Трое слепых из них, седые и лысые, но все бородатые, на грецких гуслях-псалтырях играют, а двое зрячие, молодые, поводыри их, с ними вместе поют. Слышит Иван знакомый стих о голубиной книге. Вот поводырь, что помоложе, запевает один чистым высоким голосом:
От чего у нас белый, вольный свет?
Ответ поют все пятеро, складно и благостно, голоса сливая со звоном струн псалтырных:
У нас белый свет от господа,
Самого Христа, царя небесного…
Остановились княжичи и дядьки их у паперти, слушают. Вот опять запел поводырь:
От чего у нас солнце красное?
Снова ответили вместе все пятеро:
Солнце красное от лица божьего,
Самого Христа, царя небесного…