Губы дрогнули у Ивана, и сказал он совсем тихо и грустно:
- Поведай ей, что помню яз ее. Помню…
Иван отвернулся от Данилки, обратясь к Илейке, произнес громко:
- Илейка, к бабке в обитель поедем, коней приготовь и другую одежду. Дорожное-то яз все сыму, оболокусь во все московское…
Илейка вышел, Иван быстро схватил Данилу за руки и, притянув к себе, сказал ему на ухо:
- Передай ей, Дарьюшке-то, помню яз все, век не забуду ее, век…
Голос Ивана задрожал. Отвернувшись от Данилы, сделал знак он, чтобы уходил тот, и, подойдя к окну, крепко ухватился за подоконник.
Не мигая, смотрит он в синее зимнее небо, а по небу быстро несутся, розовея от заката, легкие тучки и мчатся из дали в даль. И растет тоска в душе Ивана, будто все радости уносят с собой мимо бегущие тучки…
Бабку Иван застал в ее келье за сборами в церковь к вечерне.
Ульянушка обряжала Софью Витовтовну, ныне инокиню мать Синклитикию.
Обернувшись к вошедшему Ивану, Ульянушка всплеснула руками и вскрикнула от неожиданности.
- Господи, боже мой! - бормотала она, захлебываясь от радости. - Приехал Иванушка, приехал!..
Бабка медленно повернула голову, и глаза ее зажглись и засияли, освещая бледное, сморщенное лицо. Иван, видя ее в полном монашеском облачении, не знал, что делать и как с ней поздороваться. Он стоял, улыбаясь, но ему становилось грустно: одряхлела как-то сразу Софья Витовтовна.
- Любимик ты мой, - вдруг звонко, по-прежнему, сказала она, - иди ко мне!.. Бабка обняла его, поцеловала и, перекрестив, снова поцеловала. От нее пахло свечным воском и ладаном, и от этого запаха почему-то подумалось Ивану, что умрет скоро бабка. Горькая жалость прошла по его сердцу.
Отвернулся он к мамке своей и сказал с печалью:
- Здравствуй, Ульянушка!..
Пока целовала она ему руку, спросил:
- Что ж, ты келейницей у бабуньки стала?
- Келейницей, келейницей, - затараторила Ульянушка. - Как нитка за иголкой, я за государыней своей: ране в Чухлому и Карго-поле, потом в Москву, а ныне и в монастырь вместе с ней, а там и на тот свет за ней следом пойду, до смерти самой служить ей буду…
- Иди-кось к вечерне одна, Ульяна, - прервала ее Софья Витовтовна, - мне со внуком побеседовать надобно, потому приду, недолог разговор-то у нас будет - не нарушу правил обители.
Когда Ульянушка вышла, бабка села на скамью и сказала Ивану:
- Сядь и ты. Сказывай, как с Шемякой? Ну да по лицу вижу, ушел он от рук ваших. Не помог господь, прогневали его…
- От битвы уклонясь, - сурово ответил Иван, - бежал злодей к Новугороду неготовыми дорогами. За Двиной прошел к Онего-озеру. Все же вборзе конец ему будет…
Бабка чуть усмехнулась, подумала о чем-то и сказала неожиданно:
- Ну-ка стань на колени, благословлю: оженят тя скоро, а на свадьбе яз не буду, - устала от всего мирского.
Вставая с колен, посмотрел Иван опять в лицо бабки и вновь подумал о ее смерти.
- Бабунька, - сказал он дрогнувшим голосом, и ее жалея и себя, - худо нам без тобя…
Он замолчал, а бабка смотрела на Ивана и ждала, что он еще скажет:
- Бабунька, - продолжал Иван, - не гоже такой свадьбе быть. Дитя она, жердочка тонка, а яз мужик совсем…
Софья Витовтовна острым, испытующим взглядом посмотрела на него и быстро молвила:
- Грех-то Адамов познал?
Иван понял, покраснел до корней волос, но ничего не ответил.
- А коли все познал, - продолжала она, - так и то познай, что года через три-четыре и она тобе женой станет, доспеет! Ну а теперь идем к вечерне. Помолись со мной вместе…
Василий Васильевич воротился в Москву веселый и радостный. Радовался он и семье своей, и гостям, и хоромам своим. Послал он тотчас же за духовником, отцом Александром, и возок великокняжий послал в Вознесенский девичий монастырь, за матерью своей.
Через полчаса приехала она, благословила сына, обняла, поцеловала сноху и, прищурясь, сказала:
- Здорова ли? Как младенца-то носишь?
- И не чую его, матушка, - ответила Марья Ярославна, - всего три месяца как понесла, не отяжелела еще…
Поздоровавшись ласково с гостями, мать Синклитикия особенно приласкала Марьюшку и, поглядев в большие и тревожные глаза ее, обняла и молвила:
- А ты, дитятко, не страшись. Внучкой мне будешь - навещай меня. Яз те много притчей и чудес божиих поведаю…
- Будь, государыня, бабкой ее, а ты, Марья Ярославна, будь ей не свекровушкой, а матушкой родной, меня вместо, - жалостно проговорила Настасья Андреевна. - Худо мне: все пухну и дышать трудно…
- Отцы духовные приехали, - сообщил Константин Иванович, входя в трапезную, - в крестовой уж они.
- Идемте, идемте! - сказал громко Василий Васильевич, вставая со скамьи, - веди мя, Васюк.
Впереди всех, как в прежние годы, пошла Софья Витовтовна, но теперь странно было видеть ее дома в монашеском одеянии. Другой какой-то она стала, словно что-то отрезало ее от семьи.
В крестовой были духовные: и отец Александр, и дьякон Ферапонт, и дьячок Пафнутий. Обратил на себя внимание Ивана отец Ферапонт: мрачен он весьма, ни на кого не смотрит. Поет он службу, как всегда, трубным гласом своим. Слушает его Василий Васильевич и сладостно улыбается всякий раз, как только взревет отец Ферапонт.
- Ох, и одарил же господь его громогласием, - сказал на ухо Василию Васильевичу князь Борис Александрович.
- Прямо труба арханделова, - живо отозвался великий князь Василий.
Но вот уже ко кресту приложились все, когда отец Ферапонт, снимая с себя стихарь, закрыл вдруг лицо руками, и могучие его плечи стали содрогаться от рыданий.
В тревоге все обступили его.
- Пошто так? - строго спросила Софья Витовтовна. - Соблазн сие…
Отец Ферапонт открыл лицо, мокрое от слез, и отрывисто произнес, захлебываясь плачем, как малый ребенок:
- Сюды идучи, весть получил… Весть… Отец-то Иоиль… Незлобивый, голубь ласковый… Отец Иоиль преставился богови…
У Ивана будто оборвалось что-то в сердце. Вспомнил он маленького попика с белой пушистой головкой. Тяжко ему, словно в душе его что-то умерло вместе с этим попиком. Огорчен был и Василий Васильевич. Отерев слезу, он истово перекрестился и молвил громко:
- Царство небесное рабу божию Иоилю… Отслужим панихиду ему…
Когда все возвращались из крестовой в трапезную, бабка, задержав сына, проговорила вполголоса:
- Помни, сынок, о Ржеве-то. Вернуть ее надобно от Твери. Не вернем - пред богом и детьми грешны будем. За сим сюды и приехала на сговор-то.
Проси Ржеву… Ну, прощай, сынок, пора мне в обитель вернуться…
Когда проводили Софью Витовтовну в монастырь, пошли родители жениха и невесты в опочивальню Марьи Ярославны, дабы сговор вести, торг торговать о приданом за Марьюшкой, о времени свадьбы и о всем прочем.
- А ты, Ванюша, - ласково молвила Марья Ярославна, - побудь с нареченной-то своей в трапезной, побеседуй. Скушно ей одной-то в чужих хоромах…
Иван остался и, садясь на скамью рядом с Марьюшкой, заметил, как она вся вздрогнула и поспешно отодвинулась подальше.
- Пошто страшишься меня? - спросил ее Иван. - Яз тобе худого не сотворю. Помнишь, как мы с тобой на санках в Твери катались?
Марьюшка, хотя поглядывала исподлобья на него, все же улыбнулась и ответила:
- Помню, но ты был тогда маленькой, а теперь другой. Усы у тобя и борода…
Она вдруг затуманилась вся от печали и, помолчав, продолжала:
- Не хочу тут жить. В Тверь хочу, к матушке. Немощна матушка моя, бают все, умрет скоро…
Голос ее пресекся от слез. Ивану жаль стало эту хрупкую девочку.
- А ты не верь сему, - ласково сказал он, - пошто матушке твоей умирать? Никто, кроме бога, не знает, кто и когда умрет.
Марьюшка успокоилась и внимательно испытующим взглядом осмотрела Ивана, словно незнакомого, но опять улыбнулась и заговорила доверчиво:
- Не хочу яз замуж и в Москве жить не хочу. А ты?
- И яз не хочу жениться, - улыбаясь, сказал Иван, но ему стало обидно и за себя и за эту еще глупенькую девочку.
Ответ Ивана успокоил и ободрил Марьюшку.
- А на санках мы кататься будем?
- Будем.
- А на качелях?
- И на качелях будем.
- Матушка мне сказывала, что, когда замуж выйду, будут у меня дети: мальчики и девочки. Яз хочу девочек. Буду с ними хороводы водить, песни петь…
Она опять замолчала, о чем-то думая, и решительно объявила:
- Все ж, Иване, не надо ни тобе, ни мне никакой свадьбы.
- Истинно, не надо, - невольно улыбаясь, подтвердил Иван. - Ты сего не бойся. Свадьбы нашей до лета не будет…
Долго Иван вел эти странные беседы, в которых детски наивное переплеталось с вопросами о браке и детях, и тяжко ему становилось, когда представлял он себе, что лет пять еще будет он жить с этим дитем, пока вырастет оно.
- Доспеет! - горько повторил он вслух слова бабки.
Шум голосов в сенцах показал, что семейный совет кончился и родители возвращаются в трапезную.
Садясь за стол, Василий Васильевич весело воскликнул:
- Ну, вот и сговорились, слава богу, а доброе дело добрым вином запьем!
Он приказал Константину Ивановичу подать заморского вина и, обратясь к Ивану, пояснил:
- Свадьбу пировать будем летом, в начале июня, а в мае приедут опять к нам сватьюшки с невестой…
Когда дворецкий налил всем чарки заморского вина, Василий Васильевич также весело добавил:
- Ну, выпьем за здравие наших обручеников!
- Дай бог, - заговорили все, чокаясь. - Совет да любовь…