- Вставайте, ясновельможный пане! Беда! Несметная сила повстанцев обступила Батурин и требует старшин на расправу, а не то - грозит не оставить в замке и камня на камне.
- Что–о? - воскликнул пораженный, как громом, генеральный судья и, схватившись, стал с тревожной поспешностью облекаться в кольчугу.
- Едва успели поднять мост, - продолжал между тем клеврет, - слышно, что командует ватагами полковник Г острый с дочкою.
- Гострый, ты говоришь?
- Эге, ясновельможный, Гострый.
Побледнел Самойлович, засовывая дрожащей рукой за пояс пару пистолей и пристегивая к боку саблю–дамашовку.
- Если так, то это погано, - забормотал он, - это серьезно… имя Гострого имеет вагу (вес, значение)… Беги разбуди старшину… Забелу… других… разошли моих казачков… Да пусть трубят тревогу!.. Милицию на валы… Стой! Еще к воеводе джуру гони или сам… Пусть шлет зараз стрельцов; в опасные места их поставить, - надежнее, а наших на подмогу…
Горголя быстро вышел исполнять приказания своего властелина, а Самойлович, вооруженный с ног до головы, суетился по покою, не зная, что бы еще захватить. В голове у него метались беспорядочно мысли и заставляли неприятно трепетать его сердце.
- Марианна здесь? О, это сам дьявол в споднице, это змея подколодная, и она непременно меня ужалит, если я не раздавлю ее чоботом! Уж не раз она мне переползала дорогу и не раз разрушала мои планы, мои труды… О, это враг мне, и если я, не доведи Боже, попаду в руки Гострых, то эти звери меня живьем слопают… Да, с ними плохо! Рано я возликовал в своей победе и на лаврах почил!.. Вот и конец моему величию…
В это время заиграли резко на площади трубы и раздался тревожный набат. Самойлович вздрогнул и направился к выходу. У дверей он было остановился на мгновение, задавшись вопросом: "Не зайти ли к жене?", но сейчас же промолвил сквозь зубы: "А, ну ее!" и решительно вышел на улицу.
Набат, трубы и крики разбудили спящий беспечно Батурин. В сумраке холодного, туманного утра замелькали встревоженные тени обывателей, спешивших на муры, на площадь и на башту; всполошенный говор бежал перекатом по улицам и сливался на Замковой площади в немолчный шум, прорезываемый то там, то сям вспыхивавшими криками. На майдане и под зубчатой стеной теснилась уже обеспамятевшая толпа. Все металось безумно: одни взбирались на мур, другие слезали опрометью оттуда, третьи перебегали суетливо с места на место, а из-за зубчатых стен замка, из-за окружавших его валов, с поля несся нестройный, зловещий гул, словно разъяренное море ринулось на валы и ударяло в них грозным прибоем, и этот прибой возрастал в своей силе, поглощая в колоссальном аккорде все слабые звуки заключенной в замке, объятой страхом толпы.
LX
Самойлович протиснулся сквозь волнующиеся ряды и влез на сторожевую башню. С высоты ее открылась широкая равнина, охватывавшая могучим размахом Батурин. Хотя еще при тусклом зимнем рассвете из-под полога белесоватого тумана слабо выделялись окрестные дали, но уже глаз мог ясно различить зловещие черные пятна, окружавшие широким, сплошным кольцом и местечко, и замок.
- Ого! Тысяч за десять, напевно! - вскрикнул генеральный судья, окинув опытным взглядом окрестность. - А у нас стрельцов сотни две, да милиции столько же… а на обывателей надия плоха! Ой, зело скверно! - Он прошелся вдоль амбразур и заметил, что редко в которой торчало орудие.
Изумленный, озадаченный, обратился он за разъяснениями к коменданту замка, дававшему пробегавшим кучкам мимолетные приказания.
- Крепость не приведена в боевой порядок, ваша вельможность! - объяснил комендант. - Нет нигде полной арматы, нет на мурах боевых снарядов, не припасено бревен для отражения приступа…
- Но как же такая беспечность? Это ужасно! Это чудовищно! - возмущался Самойлович.
- Кто же ожидал нападения от своих, и так внезапно? От внешнего врага мы бы успели… В мирное время всегда так велось, - оправдывался комендант замка.
- Но ведь мы погибли! Посмотрите, какое сонмище разъяренных мятежников!.. Через час все это бросится на муры и нас численностью затопит…
- Я велел наскоро вооружить бойницы хоть гаковницами, а армату подвезут и потом…
__________
Саженный самопал, висевший в амбразуре на крюке.
- Спешите! Я вам пришлю стрельцов и надежных казаков… Нужно всех поднять на ноги, каждая минута, каждое мгновенье дороги.
- Головы положим! - вскрикнул комендант и кинулся подвешивать на крюк принесенную гаковницу.
Самойлович пошел спешно в замок.
В гетманской приемной он застал уже собравшуюся на раду генеральную старшину.
- Что делать? - обратились к нему все. - Посоветуй, ясный пане судья, как нам спастись от напастей?
- Дело скверное, - заговорил Самойлович. - Сейчас только узнал, что твердыня не вооружена и не приготовлена к обороне, а в таком разе не устоять горсти наших защитников против тьмы–тьмущей наших врагов.
- Проклятье! Как же так сталось? - вскрикнул кто-то среди оторопевших старшин.
- Уже как сталось, а сталось, - продолжал Самойлович, - лодарство и беспечность! Пока не свистнет над головой аркан татарина, то наш брат и рук не поднимет… Да что уж толковать: "Що з воза упало - пропало!"… А теперь нам всем нужно броситься вооружить муры и бойницы; чтоб успеть в том хоть трохи, нужно занять переговорами бунтарей и протянуть время…
- Так, так; разумно твое слово, пане Иване! - послышались одобрительные отзывы старшины.
- Спасибо, - кивнул головой Самойлович, - только все же это до доброго скутку не поведет, и "Абие смущается дух мой!"… Гострый и его дочка–ведьма - заклятые вороги всякой власти, а нашей в особенности; они за гетмана потребуют наши головы… и коли мы не согласимся отдать их, то эти демоны бурею бросятся на Батурин и омоют нашей кровью муры… Без пекельной сечи не обойдемся - я уверен. Так вот, моя рада: пока я буду забавлять бунтарей переговорами, нужно дать знать стародубскому полковнику в Сосницу, где он теперь обретается, чтоб поспешил к нам на выручку…
- Чудесно, именно чудесно! - обрадовался Забела. - Сосницы - рукою подать; к вечеру Рославец прибудет и разметет эту чернь, как уличный сор.
- А как же дать ведомость пану Рославцу, вот что, друже, придумай! - заметил Самойлович Забеле. - Ведь мятежники окружили Батурин сплошными лавами, через которые удалось бы прорваться незамеченным лишь на ведьме верхом!
- Это плохо! - вздохнул Забела.
- А вот разве что, - соображал вслух Самойлович, - в подвалах, кажись, есть под мурами потайной лаз?
- Есть, есть, - отозвался генеральный обозный, - комендант его знает… Только лаз идет не далеко, лишь до колодцев, что в Лисичьем яру… а там теперь ворог…
- Велелепно, - обрадовался Самойлович, - лишь бы выйти не из ворот, - а там, затесавшись в толпу, можно сказаться и хуторянином, наколотить им гороху с капустой. У меня есть такой пройда, что и черта рябого перебрешет, - так я сейчас к коменданту, а Горголю - в лаз. Вам же всем нужно приняться за вооруженье муров и бойниц. Гайда ж, братове! Все наше спасенье в бодрости и отваге!
- Будь головою нам, друже Иване, а мы за тебя своих не пожалеем! - шумно воскликнули собравшиеся старшины и вышли вслед за Самойловичем на майдан.
Между тем подслеповатое утро рассвело в чахлый день, озаривший своим светом и бледные, встревоженные лица защитников замка, и темные массы осаждающих. Последние безнаказанно теснились уже под валами у самых стен замка и захватывали сложенные там бревна. Среди надвигающихся к крепости масс гарцевала на белом коне Марианна и устраивала ряды, направляя и возбуждая повстанцев.
Несколько вдали, на холме, стоял старый полковник Гострый и давал приказы окружавшим его атаманам отдельных ватаг; выбившийся у него из-под черной шапки клок волос казался издали серебристой змеей, повисшей над ухом, а развевающиеся седые усы напоминали трепещущие у могильных крестов длинные, белые хусточки.
Самойлович, отдавши приказания коменданту, начальникам стрельцов и милиции, вышел с хорунжими и есаулами на площадку над главной брамой, где установлены были два небольших единорога. Осаждающая толпа, заметив генерального судью, приблизилась к браме, из ближайших рядов выделилось несколько всадников с Марианной во главе; у одного из них, у Андрея, на конце копья развевался белый платок.
- Где вы подели нашего гетмана? - крикнул вверх зычно Андрей.
- Мы тут ни при чем, - ответил кротко Самойлович. - Видит Бог Вседержитель! - поднял он руку к серому, свинцовому небу.
- А кто же при чем? - повторил Андрей.
- Сами объявляют в универсалах, что схватили гетмана, как изменника, и отправили в Москву, а теперь - ни при чем! - загалдели окружавшие Андрея атаманы.
- Да это он, панове, и выкопал яму нашему батьку, это он и взвел поклепы на несчастного, чтобы свалить его да вырвать из рук булаву! - подняла голос Марианна, указывая рукой на Самойловича. - Это он - Иуда и Каин! Его первого требуйте!
Помертвел Самойлович и почувствовал, как холодные мурашки поползли у него по спине.
- Клянусь вездесущим Господом, клянусь пресветлыми силами херувимов и серафимов, - говорил он дрогнувшим голосом, - что это дело воевод московских, они проведали про сношения гетмана с Дорошенко, про решение Многогрешного пристать вместе с ним к Турции и ночью ворвались в замок с стрельцами, схватили гетмана и вывезли до света из Батурина в Путивль, а оттуда в Москву… Мы только на другой день к полудню доведались, что гетмана нет в замке.