- Отчего же вы за такое бесправье не схватили самих воевод? Отчего же не бросились в погоню за лиходеями? - кричал Андрей, и его громовый голос не только возбуждал наступавшие ряды мстителей, но и смущал высыпавших на муры милиционеров.
- В погоню уже было поздно пускаться, а напасть в Батурине на царских стрельцов не хватило сил, да и было бы то уже явным клятвопреступным бунтом противу царского величества, противу нашего благословенного Богом державца… Как же дерзнули б мы на такое страшное дело без рады всех полков, всего народа и всей Украйны?
- Брешет он все, - крикнула своим отрядам Марианна, - ни одному слову этого аспида верить не можно! Это через его вероломство, клянусь вам, и Многогрешный погиб.
- Что же ты, пане, сваливаешь все пакости на стрельцов да на воевод, - обратилась она снова к Самойловичу, - а сам-то что теперь чинишь? Оправдываешь в универсалах разбой и насилие тем, что якобы гетман был действительно зрадником! Да ведь без громадского суда, по нашим статутам, не можно и простого казака связать, как собаку, и вышвырнуть на погибель, а не то гетмана? Да после этого всех нас будут шквырять батожьем, а вы станете оповещать, что так, мол, и след. Требуйте, братове, - повернулась она круто к своим, - всю старшину на суд, а коли она на суд к нам не выйдет, так разнесем и гнездо этих запроданцев, перевертней!!
- Старшину подавай сюда всю, а не то - всем погибель! - гаркнули на предложение Марианны атаманы, и на этот крик откликнулись перекатным эхом сомкнутые лавы мятежников.
Самойловичу почудилось даже, что и меж рядами защитников замка глухо пронеслось: "Что ж, - это правда!"
- Я передам ваше желание старшине и сейчас же принесу вам ответ, - промолвил он атаманам Гострого и быстро удалился с площадки над брамой.
А Марианна между тем поскакала на своем аргамаке вдоль стен и валов замка, покрикивая:
- Выдайте вашу старшину, выдайте, коли хотите спасти свои животы: старшина вас запродала в неволю!
Эти возгласы производили впечатление на милицию, а главное - на обывателей Батурина, и недовольство старшиной начинало охватывать толпившиеся группы, прорываясь то там, то сям сдержанным ропотом.
Время шло. Собравшиеся перед брамой атаманы повстанцев ждали решения генеральной старшины, а остальные готовились к приступу. Массы строились в густые колонны и надвигались со всех сторон к онемевшей, в ожидании смертельного боя, крепости. В передних лавах виднелись лестницы, наскоро смастеренные из древок копейных; во главе каждого отряда развевался цветной стяг, а по рядам колебались и перекрещивались блестящие линии копий, так что растянутые отряды издали напоминали какие-то ползущие чудовища, покрытые иглистою щетиной.
А внутри замка вдоль стен и бойниц бесшумно строились защитники крепости, обреченные на верную смерть. Многие шептали беззвучно молитвы и крестились нетвердою рукой. В бледных их лицах и в тусклом огне глаз отражалась тупая покорность судьбе; но в иных группах ропот и блуждающие взоры обнаруживали отчаянную решимость на все, ради спасения… Только те, что суетились еще около амбразур и тащили на себе к ним орудия, только те и казались теперь более бодрыми и равнодушными ко всему.
На внутреннем же дворе замка, у самой почти брамы стоял уже, в ожидании страшной минуты, причт церковный с хоругвями и иконами; во главе его находился и замковый священник, в полном облачении и с распятием в руке. Мрачным, погребальным настроением веяло от этих крестов и хоругвей; всякий проходящий преклонял пред ними колени и с оборванным вздохом отправлялся молча к своему посту.
Вот вышел наконец и Самойлович из замка, мрачный, взволнованный, и направился к священнику взять у него благословение и напутствие…
А атаманы Гострого все ждут еще по ту сторону брамы решения старшины. Уже не раз они требовали с угрозами у осажденных ответа и получали на то от них: "зараз"; уже не раз и от Гострого, и от Марианны слышались понукания не медлить и действовать, но они все еще ждали… Наконец терпение истощилось, и атаманы приказали подступившим отрядам: добывать силою замок и разгромить Батурин.
Загудела толпа, заколыхались энергически копья, засверкали обнаженные сабли…
Уже передовые ряды бросились было с бревнами к главным воротам, уже пронесся было вихрем бранный клич: "На погибель!" и отразился слабым откликом с замка: "До зброй!", - как на вышке брамы появился вдруг Самойлович и взмахом платка остановил неприятельское движение.
- Рада генеральных старшин объявляет вам, шановные, любые братья, - заговорил он вкрадчивым голосом, - что она тронута вашей заботой о судьбе гетмана; ее изумляет лишь то, что родные, единоверные братья подходят к своим братьям с дреколием, а не приглашают их любовно на раду? Ведь гибель гетмана - наше общее горе, так давайте его сообща и обсудим - без бранных криков, без бряцанья мечей, без потоков родной и дорогой всем нам крови… А коли окажется кто виновным, то и покараем того, только не сгоряча, а по правде… Запал всегда с кривдой в союзе, и, в конце концов, они несут гвалт и кайданы; а тихая да спокойная рада - вечная подруга правды и святого Божеского суда…
Самойлович перевел дух, а среди притихших мятежников раздались сочувственные отклики: "Добре! По правде! Что и говорить - голова!"
- А за гетмана я еще добавлю, - поднял снова голос Самойлович, - что только что пришло к нам известие: гетман наш оправдался и едет назад к нам с булавой…
Поднявшийся при этом радостный гомон обнаружил, что слова Самойловича произвели впечатление, а он продолжал: - Так вот, мы ворота вам откроем, как нашим друзьям, а вы выберете атаманов и пришлете их к нашей старшине на обсуд, где, когда и про что должна быть общая рада?
- Горазд! - отозвались было некоторые из атаманов.
Но Марианна, слушавшая с непреклонной злобой Самойловича, остановила резким возражением их миролюбивый порыв:
- Не доверяйтесь ни в чем этому лису! Он намастил медом язык, чтоб заманить вожаков наших и замкнуть браму за ними… И о гетмане все он наплел, набрехал!.. Коли по правде, по–братски чинят, то пусть распахнут они настежь ворота и впустят нас сперва в замок, а потом и атаманы наши столкуются с их старшиной, а не то - пусть ихня старшина выйдет за браму и вот здесь побеседует с нашей о раде.
- Верно! Правду говорит панна Марианна! Ее только и слушать! - раздались отовсюду дружные крики и слились в общий гул. - Слава Марианне! Долгий век ей!
Самойлович стоял, как приговоренный к смерти, бледный, с искаженными чертами лица и кусал себе до крови губы. Опять эта ведьма сломала искусно им придуманный план, опять она вдохнула недоверие и злобу в эти смирившиеся было сердца… О, как он ненавидел ее, как призывал все силы ада на ее голову!
В это время из-за синевшего леса эхо донесло до него слабый отзвук далекого выстрела. Самойлович вздрогнул, в глазах его сверкнул злорадный огонь, вокруг тонких губ зазмеилась дьявольская улыбка…
- А! - прошептал он. - Пробрался-таки! - И не будучи в состоянии сдержать клокотавшего в груди бешенства, при виде спокойно и гордо стоящей Марианны, махнул головой стрельцу, что стоял тут же, у единорога.
Стрелец приложил моментально дымящийся фитиль к затравке орудия, и вдруг, неожиданно для всех грянул потрясающий выстрел.
Снаряд направлен был на то место, где стояла Марианна; но она была слишком близко, и ядро, перелетев через ее голову, вырвало лишь из ближайшей лавы трех человек…
LXI
Как после первого удара из нависшей черным пологом тучи наступает зловещая тишина, а потом вдруг разрешается она адским грохотом и крушащим все ураганом, так после минутной тишины, оцепенившей мятежников, вдруг вспыхнул взрыв негодования, пронесся громовыми раскатами по рядам войск и зажег местью сердца.
- За смерть - смерть! Отомстим! - заревела толпа и ринулась неудержимым потоком к стенам крепости.
Грянули с высоты их арматы и гаковницы, укрылись пеленой белого дыма брустверы валов и верхи башен, засвистели, зашипели, загоготали ядра и пули, но смертоносный град только в дальних рядах находил свои жертвы, а для теснившихся под валами ватаг был безвреден: штурмующие отряды уже были вне огня и безнаказанно готовились к приступу - подносили лестницы, бревна, хворост; а задние шеренги открыли между тем по крепости беглый мушкетный огонь, вынесший сразу из орудийной прислуги нескольких гармашей.
Гулкий грохот армат, беглый треск рушниц и мушкетов, гул страшных ударов в ворота, лязг стали, бранные крики, стоны, проклятья - слились в какую-то адскую какофонию, потрясавшую чудовищными взрывами воздух.
Положение крепости с каждым мгновением становилось ужаснее; наверху у валов и стен не было ни бревен, ни колод, ни камней, ни смолы; остановить напор врага было нечем… На одного защитника было двадцать нападающих…
Самойлович сразу понял свой возмутительный промах, вызванный ослепившею его яростью, и теперь стоял в отчаянии, с помутившимися глазами, с смертельным холодом в сердце; почти теряя сознание среди ужасов ада, он спустился вниз с башни и наткнулся на потрясающие картины: со стен то там, то сям падали со стонами жертвы и разбитыми, кровавыми трупами распластывались на площади; к этим трупам припадали с воплями матери, жены и сестры, а соседние группы отскакивали с искаженными лицами и натыкались снова на летящее сверху растерзанное тело, кропившее их теплою кровью.