- Может, и так, дочка, только теперь ему не в чем обвинить ни Многогрешного, ни Дорошенко. Да и слыханное ли дело, чтобы гетмана лишь по доносу старшины хватали ночью без суда и расправы? Нет, нет!! До такого бесправия еще не дожила Украйна. Вернее то, что Многогрешный выбрался тайно ночью из Батурина в Киев для свидания с Дорошенко,
Андрей присоединился также к мнению полковника, но Марианна стояла на своем.
- Нет, батьку, нет! - повторяла она упорно. - Верь мне, что это дело рук Самойловича. Я узнала его!
Уверенность Марианны подействовала наконец и на Гострого, и на Андрея.
Действительно, исчезновение гетмана было в высшей степени странно, и хотя трудно было допустить такой неслыханно дерзкий поступок со стороны старшины, как ночной арест гетмана, однако сомнение начало закрадываться и в сердце Гострого.
- Прежде всего, - произнес он после минутного раздумья, - пошлем немедленно гонца к Дорошенко.
- Зачем гонца? Я сама поеду! - перебила его живо Марианна, но вдруг лицо ее омрачилось, брови сурово нахмурились. - Нет, - произнесла она отрывисто. - Пошлите гонца, а я поеду в Батурин.
- В Батурин? На Бога, дочка, что тебе в голову приходит? Да если вправду Самойлович заслал гетмана в Москву, так ведь он и тебя схватит и отправит туда же.
- Не схватит! Я проберусь тайно. Разузнаю все и вернусь обратно.
- Тебя знают все. И гонец может сделать то же дело, а когда убедимся в их злодейском вчинке, тогда будем знать, что делать дальше.
Но, несмотря на уверения Гострого и Андрея, Марианна стояла на своем.
Однако ей не пришлось ехать одной в Батурин.
Через два дня в замок Гострого пришло официальное известие об универсале, который старшины разослали кругом и в котором объявляли народу, что гетман оказался изменником и что его арестовали и отправили для суда и расправы в Москву. Вместе с этим известием пришло и известие о том, что старшины схватили предательским образом Сирко и отправили его тоже в Москву.
Вести эти вызвали целую бурю отчаяния и возмущения в замке Гострого.
Дерзкий, неслыханно наглый поступок Самойловича показывал, однако, что Самойлович имел за собой силу, иначе он никогда не отважился бы на такое дело. И если Многогрешного едино за сношения с Дорошенко могли обвинить в измене, значит, Москва решила отвергнуть просьбу Дорошенко. Значит, желанный союз обеих Украйн не мог осуществиться, и Украйна должна была снова предаться на волю бурь, кровопролитий и мятежей.
Но не только в замке Гострого поднялась буря - известие об аресте гетмана вызвало волнение по всей Украйне. Кругом уже кипели народные толпы; смущение и недовольство росло повсюду.
Смятенный народ хотел получить объяснение непонятным своенравным поступкам старшины и, привыкши считать Гострого авторитетным лицом, ждал от него ответа.
К полудню двор гетмана наполнился пестрой толпой. Здесь были и казаки, и жители окрестных деревень, и прибывшие издалека люди.
Стоял пасмурный зимний день, холодный, суровый.
Ледяной ветер нагибал столетние сосны и наполнял своим грозным стоном непроходимый бор, окружавший замок Гострого.
Вся многолюдная масса, залившая двор Гострого, кипела от гнева и нетерпения. Глухой гул смешанных голосов и криков стоял над нею. То там, то сям, словно всплески пены на бурном море, вздымались обнаженные сабли, дреколья и сжатые кулаки, и тогда рев разъяренных голосов закипал еще сильнее.
Толпа ждала появления Гострого и изнывала от нетерпения.
Но вот тяжелые двери будынка распахнулись, и на широком ганке показался Гострый в сопровождении Андрея и Марианны. Он был без шапки, в полном полковничьем одеянии и с полковничьей булавой в руках. За ним шла Марианна; она была бледна, как снег, только глаза ея горели на бледном лице, как два черных бриллианта. Рядом с нею шел Андрей.
Лица всех троих показывали страшное возмущение и твердую решимость.
При виде полковника шум сразу умолк. На дворе стало тихо, как в могильном склепе. Слышно было только, как грозно стонали столетние сосны, окружавшие замковый двор. Дойдя до края ганка, Гострый поклонился на три стороны; в ответ на это толпа молча обнажила свои головы.
- Добрый день, детки! - произнес Гострый громким, могучим голосом.
- Добрый день, батьку! - зашумело ему в ответ множество голосов.
- А зачем собрались, дети? Чего хотите?
- Порады! Порады! - раздалось то там, то сям.
- Порады! - подхватила дружно вся толпа.
- А какой порады? В чем?
В толпе послышался неразборчивый шум и крик, сразу заговорило множество голосов. Но вот отовсюду раздались возгласы:
- Стойте! Тихо! Всем нельзя сразу! Головатый, ты говори! Головатый! Головатый!
Из средины толпы выступил наперед высокий, плечистый крестьянин.
- Ну, в чем дело, сыну? Говори! - обратился к нему Гострый.
- А вот в чем, батьку. Забрали старшины гетмана нашего и неизвестно куда дели. Теперь рассылают кругом универсалы, извещают всех о том, что он изменником оказался. А в чем его измена, никто того не знает, никто того не говорит.
- Да разве смеют старшины такое бесчинство творить? Кто дал им на то право? Сирко тоже схватили! Сами забрали в свои руки всю владу! - закричали кругом разъяренные голоса. - Не дозволим того!
- Не дозволим! Не дозволим! - подхватили кругом все дружно, и сотня голосов слилась в какой-то протяжный вопль.
Но вот Гострый сделал движение рукою, и все крики умолкли.
- Коли вы пришли спросить меня, какую измену учинил гетман, так я вам скажу, что никакой измены за ним не было, а те, что его захватили, сами изменники, и преступники, и предатели отчизны. Гетман дбал только про счастье и добро Украйны, он соединить ее хотел под одной булавой, а те, кому захотелось вырвать булаву из его рук, оклеветали его, чтобы самим на его место сесть. Все это штуки Самойловича! Для того он заслал и гетмана, для того схватил и Сирко, чтобы самому добиться гетманства.
- Не добьется! Не допустим! Бить их всех! - заревели кругом разъяренные голоса. Все смешалось в бешеный крик.
- Стойте! стойте! Пусть пан полковник скажет, что делать! - начали наконец вырываться из этого общего гама одинокие голоса, другие подхватили их, и наконец раздался единодушный крик сотенной толпы:
- Говори, батьку, что делать, тебя послушаем, говори!
- А вот что скажу я вам, дети! - заговорил с воодушевлением Гострый, и черные глаза его сверкнули под седыми бровями. - Коли нам еще дорога и люба отчизна, то не допустим мы, чтобы свои же Иуды ломали так все права наши и безнаказанно творили такие бесчинства.
- Не допустим, батьку! Не допустим! - вскрикнули горячо Андрей и Марианна. - Головы свои положим лучше до единого, а не отдадим Украйны в руки предателей!
- Верно говорит полковница! Пойдем все в Батурин!
- В Батурин! В Батурин! - раздался единодушный крик толпы.
- Так, в Батурин, - продолжал воодушевленно Гострый, - пойдем все в Батурин, дети, и потребуем от старшин ответа: пусть скажут нам, каким правом смели забрать без суда и без ведома казачества гетмана. Пусть вернут нам его или выходят к нам на суд. А коли уж нельзя вернуть гетмана, так мы все станем на раду и выберем гетманом того, кто окажется достойным держать булаву, а не изменника Самойловича, зрадца и предателя отчизны.
- В Батурин! В Батурин! Веди нас, батьку, - все пойдем за тобой! - прокатился от одного конца толпы до другого воодушевленный крик.
В тот же день Гострый, в сопровождении Андрея и Марианны, всей своей надворной команды и громадной толпы народа, выступил из своего замка. Лишь только весть о его выступлении разнеслась по окрестностям, как со всех сторон к нему начали прибывать толпы народа и казаков. Было среди них немало и запорожцев, возмущенных арестом Сирко. Народные массы и так уже кипели кругом и волновались, но у них не было предводителя, и вдруг предводитель явился, и такой блестящий, славный, как Гострый.
Нельзя было теперь узнать уже старого полковника в этом седом герое. Вся давняя мощь и удаль проснулась и заиграла в сердце Гострого.
Словно могучий орел с молодыми орлятами, выступал он с Андреем и Марианной впереди своего отряда. А отряд его увеличивался с каждым днем, с каждым часом. Как ручьи сливаются отовсюду в бурную погоду в тихий горный поток и превращают его в грозную могучую реку, так стремились к нему отовсюду толпы возмущенного народа, и через несколько дней грозная сила предстала пред Батурином.
Мирно почивал Самойлович, убаюкиваемый грезами могущества и славы, венец которой уже мерещился ему въявь. И правда, теперь ему можно было быть совершенно спокойным: недосягаемое желанное становилось не только возможным, но и неизбежным. Крики мятежных, горячих голов не вызвали бури; своевременными, умными мерами частные вспышки ее были подавлены, а заклятые крикуны - или усмирены, или залиты горилкой, и толпа с угасшим ропотом стала подчиняться новой силе. Враги, стоявшие на пути Ивана к власти, были уничтожены, закованы в цепи и увезены в невозвратную даль; вся старшина была закуплена им широкими обещаниями, своевольное казачество было отстранено от выборов, место которых назначалось за пределами родной страны.
В результате выборов Самойлович не сомневался и, ощущая уж в руках своих булаву, мечтал теперь о другой, Правобережной, а вместе с ней и о Фросе, будущей усладительнице державных досугов.
Да, Самойлович мог уже почивать спокойно, предвкушая блаженство и обаяние власти… И вдруг на рассвете дня, назначенного к выезду для избрания гетмана, его разбудил ворвавшийся в опочивальню Горголя и разбудил грубым окликом: