Мирошин вздрагивает от знакомого властного голоса и пьет, глупо улыбаясь. Пьет большими глотками.
Случай с Мирошиным вызвал разноречия среди командного состава. "Батя", например, снисходительно посмеивался, а замполит, подполковник Бабаев, говорил о хладнокровии и завидной выдержке стрелка. В целом же в полку несколько дней царила атмосфера настороженности. Было такое ощущение, что вот-вот заговорят о Мирошине где-нибудь в "верхах", и тогда наш штурмовой, гвардейский получит соответствующую оценку. Обстановка разрядилась самым неожиданным образом. Однажды утром, войдя в свой кабинет, полковник Ребров только было взялся за бумаги, как на пороге появился замполит.
- Здравия желаю, Олег Евсеевич. Читали о нашем Мирошине? Вот, полюбуйтесь. Целый очерк.
"Батя" даже не посмотрел, кто автор корреспонденции, пока не прочитал ее от первой до последней строчки. И лишь увидев внизу мою фамилию, потускнел:
- Черт те что,- выругался он удрученно.- Кто уполномочил этого Природина писать в газету?
- Олег Евсеевич, это вы зря,- упрекнул командира Бабаев.- Написано складно. Фальши никакой нет. К тому же, как я заметил, к очерку приложил руку кто-то еще. Тут и цифры точные, и оперативные выкладки. Думаю, прежде чем напечатать очерк, редакция консультировалась... Может быть, даже в дивизии.
- Уму непостижимо, Маха Магомедович, ну какой же это героизм! Стрелок вынужден был спасать себя, вот и спасся! Любой бы на его месте поступил точно так же!
- Вы, Олег Евсеевич, заговорили о вынужденности,- тихонько начал Бабаев.-Но разве не вынужденная обстановка - первое условие для рождения подвига? Давайте не будем уходить далеко, а вспомним, как стали героем вы. Вылетая на боевое задание под Керчью, вы даже и не подозревали, что встретитесь с тремя "мессершмиттами". Вы вынуждены были вступить в неравный бой.
- Ну вот еще, нашел пример,- обиделся "батя".
- Ладно, замнем для ясности,- сказал замполит.- Если хотите, я приведу с десяток примеров, когда люди становились героями благодаря тому, что их вынуждала обстановка!
Спор, наверное, продолжался бы долго, но в это время раздался телефонный звонок. "Батя" поднял трубку и услышал голос командира дивизии: "Поздравляю, Олег Евсеевич! Ишь как твоего питомца отметили! Молодец! Объяви Мирошину от моего имени благодарность. И всему личному составу полка".
- Слушаюсь, товарищ генерал,- растерянно ответил Ребров, положив трубку, покачал головой и виновато улыбнулся.
В тот же день на полковом построении "батя" в точности исполнил приказание командира дивизии. Личный состав, приняв поздравление, хором ответил: "Служим Советскому Союзу!". А Мирошина вызвали на середину каре и объявили благодарность.
О моей корреспонденции не было сказано ни слова, но все равно я праздновал победу.
- Вы - комсомолец, товарищ Природин? - спрашивает замполит, пригласив к себе в кабинет.
- Так точно, товарищ подполковник!
- Очень хорошо. А давно пишете?
- Так точно, давно. Со школьной скамьи.
- Что, если мы, то есть командование полка, доверит вам одно серьезное задание? Возьметесь? Сейчас я вам покажу...- Бабаев распахнул дверцы массивного шкафа и из бумаг и папок достал огромный альбом в бархатном переплете.- Тут вся история нашего полка,- сказал он, поднимая с пола выпавшие фотокарточки.- Вот если б вы взялись написать историю полка!
- Не знаю,- вырвалось у меня беспомощно.- Сумею ли?
- Вот и я тоже так подумал,- признался с некоторым огорчением Бабаев.- Парень вы вроде способный, но слишком молодой для такого дела.
- Почему же молодой? - обиделся я. - Пушкин в двадцать лет уже поэму "Руслан и Людмила" написал.
- Ну так то - Пушкин,- скептически усмехнулся замполит и опять спросил: - Может, попробуете?
- Попробую...
- На аэродром будете ходить только в дни полетов, остальное время в вашем распоряжении.
- Товарищ подполковник,- осмелел я,- разрешили бы мне по средам посещать заседания литературного объединения при городской газете.
- Ну, что ж, это, пожалуй, можно,- подумав, согласился замполит.
3.
В среду я отправился в Хурангиз. Пригородный поезд с полчаса волочился по долине, минуя речушки и пожелтевшие сады, и остановился перед зданием вокзала. На привокзальной площади людно. Толпы у автобусных остановок, возле базарчика, возле магазинов, парикмахерских и около чайханы, которая вольготно раскинулась около широкого арыка. С одной стороны дощатые настилы и кошмы, с другой - жаровни с пряным шашлыком. Из чайханы несется одуряюще звонкий голос певца и бренчание струн. Пируют, разумеется, бывшие фронтовики. Среди полосатых таджикских халатов видны гимнастерки. Около них образуются компании. Люди с интересом слушают их, поют для них лучшие песни. И вообще, если присмотреться, то бывшие военные - всюду.
Вскоре я добрался до двухэтажного дома, в котором размещается редакция хурангизской газеты. В коридорах тишина, лишь где-то постукивают пишущие машинки. В секретариате мужчина в кителе без погон спрашивает:
- У вас стихи?
- Я приехал на собрание литобъединения. Наш замполит звонил редактору.
- Слышал о таком разговоре. Но занятия в семь, рановато приехали.
Действительно, до семи еще целых три часа. Дерзкая мысль, которая не покидала меня всю дорогу, пока ехал сюда, вновь обжигает сердце. "Надо найти Тоню Глинкину: это ведь не очень сложно!" Спросив у прохожих, где находится пединститут, шагаю мимо больших фонтанов у гостиницы, минуя кинотеатр, выхожу на базарную площадь. Снова толпы у прилавков и суета невероятная. Обогнув шумную толчею, спешу к подъезду института.
У входа группа студенток с учебниками. Судя по всему, занятия только кончились. Спросив у девушек, где общежитие факультета истории, спешу туда. Одна из студенток вызвалась меня проводить.
- А вы к кому?
- К Глинкиной.
- Знаю, знаю такую. А вы кто ей... Брат или?..
- Не брат и пока что даже не "или". Просто знакомый.
Мы взбежали на второй этаж. Девушка отыскала нужную комнату, отворила дверь и церемонно доложила:
- Глинкина, принимай гостя.
В комнате четверо девушек. Все удивленно переглянулись.
- Вам кого? - спрашивает Тоня, отходя от зеркала, перед которым она только что прихорашивалась.
- Вас,- неуверенно выговариваю я.
- Меня? - удивляется девушка и хлопает глазами. Остальные смеются.
- Ну, святоша! Только говоришь, что у тебя никого нет, а посмотри, какой красавец пожаловал!
- Вы серьезно... ко мне? - строже спрашивает Тоня.
- Ну, тогда, на озере... Помните? Я документы у вас проверял!
Девчонки расхохотались еще громче, а Тоня залилась румянцем.
- Да, кажется, припоминаю,- соглашается она и направляется к двери.- Давайте-ка выйдем, тут все равно не дадут поговорить.
Мы останавливаемся возле лестничных перил.
- Зачем вы пришли? Опять, что ли, документы проверять? - спросила Тоня.
- Нет, не за этим, - отвечаю стесненно. От волнения у меня все дрожит внутри.- Я в редакцию приехал. На заседание литобъединения. Я сочиняю стихи.
- Ну и о чем у вас стихи? - спрашивает Тоня.
- Обо всем... О небе... О любви... Пойдемте со мной?
- На литобъединение? - растерянно переспрашивает Тоня.- А это во сколько? Мне вечером в библиотеку. Она только до десяти работает.
- Успеете, я провожу вас. Пойдемте?
Пока мы разговариваем, дверь комнаты все время открывается и девчата поглядывают в нашу сторону и хихикают. Тоня нервничает. Отвлекаясь от нашей беседы, она бросает выразительные взгляды на подруг.
- Вы не обращайте на них внимания,- просит она, мило улыбаясь.- Я ведь им рассказала о том случае на озере. Хотите, познакомлю? Идемте в комнату! Девочки,- говорит она с нарочитой дерзостью, чтобы окончательно побороть смущение.- Это действительно он. Познакомьтесь.
- Вождь революции... Марат,- говорю я и подаю руку каждой в отдельности.
- Француз? - с недоумением спрашивает одна, в мелких кудряшках.
- Не совсем, - мигом отвечаю ей.- Я - гренландец.
Вот Тоня знает. Нас вместе с ней эвакуировали с гренландского ледяного материка.
- Как! Вы и раньше были знакомы? - опять наивный вопрос.
- Мы с айсберга на санках вместе катались,- вру напропалую и не знаю, куда несет меня дурацкая моя фантазия.- Тоня однажды чуть не скатилась в Гренландское море. Помните, Тоня?
Но Тоня и не собирается поддерживать меня:
- Ну и врунишка! Девочки, надо его напоить горячим чаем, может, отойдет. А пока пусть вспоминает, как оттяпали голову Дантону.
- Марат не мог об этом знать,- заявляю я, садясь к столу.- Марат погиб на год раньше Дантона.
- Мамочки, посмотрите, он даже об этом знает. А я не могла ответить, в каком году погиб Марат, и получила неуд!
- Марат бессмертен,- тотчас заявляю я и чувствую, что запас моей фантазии иссякает.
- Ну а чем вы там у себя занимаетесь, кроме того, что шутите? - спрашивает девушка в кудряшках, по имени Оля.
- Да, правда. Расскажите, Марат, как вы там живете, - просит Тоня. - Мы каждое утро слышим, как ревут моторы ваших самолетов. А чем занимаетесь вы сами?
- Мы заставляем реветь моторы! - восклицаю я патетически.- Мы поднимаем многотонные крылья в небо. Разве этого мало?
- Ну, а досуг как проводите?
- На досуге в основном занимаемся диспутами,- опять несет меня куда-то в сторону.- Недавно, например, выясняли "что есть жизнь?".
- Чего тут выяснять-то? - говорит опять кудрявая Оля.- Жизнь есть жизнь. По-моему, всем давно ясно: "Кто не работает, тот не ест!"