Девушка несмело нагибается за халатом и достает из кармана синенькие корочки. Подходим к девчатам и мы с Костей. Я смотрю на черноволосую и поражаюсь голубизне ее глаз. Она очень красива, и, главное, наивна, как ребенок. Эти качества незнакомки смущают не только меня, но и Чары. Он рассматривает билет и не знает, что ему делать дальше.
- На каком факультете учитесь? - спрашивает Чары. Голос его дрожит.
- На третьем курсе исторического,- все так же растерянно отвечает она.
Чары устремляет беспомощный взгляд на меня.
- Это по вашей части, товарищ Природин,- говорит он и передает мне студенческий билет.
Я беру его. Рассматриваю. Чтобы не показаться в этой смехотворной обстановке чучелом, спрашиваю у девушки еще суровее своего друга:
- Значит, Глинкина? А зовут Тоней? Это точно?
- Ну, если вы не верите студенческому билету, то я не знаю. Моя фамилия - Глинкина, а это - мои подруги. Мы живем вон в том поселке, возле моста.- Девушка показывает в ту сторону, где высвечивают тополя.
- Ладно, продолжайте купание,- милостиво разрешаю я.- Заодно и мы с вами побултыхаемся.
- Нет уж, спасибо, нам пора,- обиженно говорит Тоня.- Нас ждут дома. Мы приехали из города на каникулы...
Тоня и ее подружки берут халатики и, надевая их на ходу, отправляются по песчаному бережку к поселку.
- Да куда же вы, девушки? - потерянно окликаю я. Тоня останавливается и озорно машет пальчиками:
- Между прочим, важный преступник прячется у нас! Так что, будет время, заходите!
- Девушки! - умоляюще зову я.- Вернитесь, девушки! Мы вам цветов принесли. Мы хотим с вами познакомиться!
- Как-нибудь в другой раз! - опять насмешливо откликается девушка и прикладывает пальчики к губам.
- Вот это девчонка! Давайте пойдем в поселок,- предлагаю я друзьям.- Приглашает же сама!
- Охлади свой пыл,- спокойно советует Чары.- Не думаю, чтобы у такой красавицы не было парня.
Я соглашаюсь с Чары, но на сердце у меня неспокойно. Мы раздеваемся и начинаем купаться. Костя и Чары тотчас, забыв о девчонках, вымеряют дно: ныряют на глубину, достают камни. А мне не до купания. Я все время смотрю в ту сторону, куда ушли девчата, и думаю: "Может быть, догнать?"
Наверное, я так и сделал бы, но побоялся показаться перед друзьями смешным.
С озера мы возвратились вечером...
Ночь над Хурангизом лунная. Голубоватый поток света заливает горы и долину. Я сижу в ленинской комнате у открытого окна и в каком-то необычайно сладостном томлении сочиняю сказочную балладу. На тетрадном листе, вверху, я вывел - "Куткудукская баллада" и пытаюсь загнать в рамки строф призрачно-дурашливое видение. Перед глазами у меня тихое озеро. Шелестит на ветру камыш, плещутся волны и вдруг - таинственные звуки превращаются в мягкую речь и из воды на берег выходят русалки... Я пишу строчку за строчкой, посмеиваюсь над собой, удивляюсь - какие иногда бредовые мысли лезут в голову. Я сочиняю и думаю: Тоню надо сделать самой красивой русалочкой и чтобы она осыпала меня поцелуями и брызгалась водой. Глупейшее желание и престранное благодушие постепенно настраивают меня на скептический лад. Я понимаю, что со мной творится что-то неладное.
И началось это не сегодня и не вчера: раньше. Наверное, с год назад, когда я приехал сюда на службу. Вероятно, эта сказочная долина и голубые крылья "илов" околдовали меня. Здесь я почувствовал себя словно на другой планете. До этого солдатская служба казалась мне тяжким бременем. В армию я ушел добровольцем, надеясь попасть на фронт, но мечты мои не сбылись. Я попал в запасной стрелковый полк, три месяца готовился, чтобы занять место в маршевой роте, но тут кончилась война. Потом целый год, с утра до поздней ночи ежедневно осваивал строевую службу, чтобы сделаться младшим командиром. Трудное это занятие: тревоги среди ночи и марш-броски, утренние тренажи "лежа заряжай", строевая подготовка на плацу, да так, чтобы носок сапога взлетал под сорок пять градусов, изучение оружия и тактики. Может быть, все это далось бы мне гораздо легче, если б запасной полк дислоцировался вот в такой долине, как эта. Но мы стояли в голой степи. Только злой ветер да верблюжья колючка обитали по соседству с нами. А когда я оказался в долине Хурангиз, да еще на аэродроме с самолетами, - я ошалел от счастья. И оно не покидало меня ни на минуту.
Летние рассветы гремели соловьиными трелями в вишневых садах, голубые дни на аэродроме захлебывались ревом моторов. Штурмовики взмывали в небо, мчались "на бреющем" над садами и кишлаками, сверкали высоко под солнцем, заходя "в пике". Летчики, воздушные стрелки, механики, мотористы, прибористы, радисты толпились на аэродроме: каждый занят своим, но все до единого связаны с чистым летным небом.
Здесь впервые, сразу после моего прибытия в полк, я повстречался с Чары и Костей. Оба они были в зеленых шерстяных пилотках, в хромовых сапогах и бриджах. У обоих на груди сверкали орденские колодки. Чары спросил у меня, откуда я родом. А когда узнал, что я ашхабадец, то схватил меня в свои объятия и хохотал, как мальчишка, радостно повторяя: "Умора, наконец-то я встретил земляка! Он из Ашхабада, а я - из Мары! Это почти рядом!" Тут же я узнал, что Чары и его друг Костя - фронтовики, бывшие пехотинцы. Оба побывали в Берлине. Их полк, изрядно потрепанный войной, отправили в тыл, в Среднюю Азию. Одна из рот, состоящая сплошь из молодежи, была зачислена в офицерское училище. Но затем училище расформировали и берлинцев направили в штурмовой авиационный полк.
2.
Утром прыжки с парашютом. Первым поднялся в воздух инструктор парашютной службы. Произвел показательный прыжок, затем, сбросив с плеч ремни, сказал довольно:
- Погодка отличная, прыгать можно!
К "По-2" направились стрелки первой эскадрильи. Во вторую кабину сел Мирошин. Поправил лямки, улыбнулся, подморгнул приятелям, все мол в порядке, не в первый раз. Летчик вырулил машину на старт, стартер дал отмашку, и "кукурузник", пробежав сотню метров, взмыл в небо. Несколько кругов над аэродромом, и вот уже заданная высота. Задрав головы, стоим и ждем, когда выбросится Мирошин. Вот "По-2" встал на нулевую скорость, принял, так сказать, позу для выброса парашютиста. С земли видно, как Мирошин вылез на крыло, сделал два шага вперед, словно оттягивая самое страшное, самое жуткое мгновение - падение в голубую пропасть, затем перевалился на бок и вдруг... Было совершенно непонятно, что произошло. Мирошин повис вниз головой, а "кукурузник" накренился в левую сторону. У нас на всех один бинокль. Мы рвем его друг у друга, подносим к глазам, чтобы побыстрее узнать, что случилось.
На старте взвыла сирена. Не прошло и минуты, как в полную готовность пришли пожарные машины. Из санчасти подкатила машина скорой помощи. Командир полка только было сел в свой "виллис" и уже направился в штаб, но узнав, что произошло ЧП, вернулся на аэродром. Подойдя к рации, "батя" спрашивает:
- Кто пилотирует "По-2", доложите!
- Старший лейтенант Кандауров,- слышится в ответ.- Как быть, товарищ командир? Машину выровнять невозможно, слишком большой крен.
- Спокойно, товарищ Кандауров. Крепче держите штурвал, не дайте свалиться машине. Что со стрелком? Жив? В сознании?
- Так точно, в сознании! Повис вниз головой. Зацепился за трос карабином. Дотянуться ему рукой до троса и отцепиться невозможно. Хватается руками за воздух, а за крыло схватиться никак не может.
"Батя", не снимая наушников, подзывает инструктора парашютной службы.
- Старший лейтенант, берите полотнище, мобилизуйте всех, кто есть на аэродроме. Попробуем поймать парашютиста.-Тут же он кричит по рации:-Кандауров, скажите парашютисту, чтобы достал нож... Примерно на стометровой высоте пусть обрежет ремни. Иного выхода не вижу. Действуйте!
Мы, как угорелые, несемся к посадочному знаку "Т". Это огромное полотнище. И это единственное - во что мы можем поймать бедного Ваньку Мирошина. Между тем "По-2" медленно снижается над аэродромом. Нетрудно догадаться, что произойдет, если стрелок не сможет отцепиться от самолета. Легкий "кукурузник", снизившись, непременно врежется в землю, и вряд ли спасутся от неминуемой гибели люди. Уже подбежав к "Т", мы все, словно по команде, останавливаемся. Чары что-то кричит.
- Смотрите, смотрите!
"По-2" прямо над нами. С земли видно, как Мирошин, раскачиваясь, пытается схватиться за крыло. Ох, как хочется помочь ему, но как? Как?! И мы кричим ему вразнобой:
- Держись! Не падай духом! Главное, спокойствие!
Вряд ли Мирошин нас слышит, поскольку мотор "кукурузника" громко стрекочет. Но мы видим, как Мирошин все настойчивее проявляет жизнеспособность. Вот он словно прилип к крылу, копошится, взбрыкивая ногой, видимо, лезет на плоскость.
- Неужели хочет залезть назад, в кабину? - недоумевает стоящий рядом со мной Костя.
- Нужда заставит - залезешь,- отзывается Чары. Но нет, Мирошин оказался сообразительнее нас. Он подтянулся, схватившись за трос, отцепил карабин и камнем полетел вниз, а на трехсотметровой высоте раскрыл парашют. Прошелестел белый сверкающий купол.
Стрелок, словно на гигантских качелях, закачался из стороны в сторону, с превеликим трудом успел погасить размашистую амплитуду и приземлился на краю аэродрома. Мы ринулись к нему. Две машины - пожарная и скорой помощи - догнали нас и оставили позади. А вот и командирский "виллис" мчится к месту приземления. Целая толпа пожарников и медработников окружила парашютиста: не понять - все ли в порядке? При виде командира полка все расступились. Мирошин стоит бледный, белее стены, а медсестра заставляет его выпить налитый в кружку спирт.
- Пей! - властно приказывает "батя", видя, что в лице парашютиста нет ни кровинки.