Все посмотрели на ага-бия. Высокие слова произнес он. Они походили на клятву, будто принимал на себя Ерназар заботу о степняках, неприкаянных и обездоленных. Правителем вроде назначал себя. Кому-то по душе пришлось это назначение, кому-то принесло огорчение. Зависть человеческая, говорят, родилась раньше самого человека. Родившись же, не покидала его ни в радости, ни в горе.
Здесь, в юрте гостеприимного Маулена, зависть еще только пускала свои ростки. Еще не понимали джигиты, какова сила ее и какую беду принесет она, распустившись ядовитым цветком. А не понимая, тешили себя желанием испробовать свои силы, примерить шутливо халат бархатный правителя, не подойдет ли он. Вдруг подойдет. Тогда зачем нужен ага-бий?!
Игра тем временем, завершив второй круг, перешла в третий. Джигитам предстояло заслушать сообщения вестников. Установил такую должность Ерназар и считал ее весьма важной. Должны агабийцы знать, что делается на просторах степных, на каракалпакской земле и на земле соседей, близких и далеких. Вестники объезжали аулы, перебирались через Амударью и Казах-дарью, доходили до западного берега Арала. Широким становился для них мир. А чем шире мир, тем понятнее.
Первым всегда рассказывал об увиденном и услышанном главный вестник Генжемурат. Его и поднял с паласа ага-бий.
- Поведай нам, братец Генжемурат, что нового в мире?
Встал Генжемурат. Ладный и статью и лицом был главный вестник. На сокола походил. Как сокол смел и быстрокрыл, за недели какие-то мог облететь степь бескрайнюю. Конь его не знал усталости. Не знал усталости и сам Генжемурат. Понимал, что, собирая по крупинкам новости и рассыпая эти крупинки перед бием и джигитами, он не любопытство праздное утоляет, а раскрывает перед ними двери в мир, чужой и незнакомый. Может быть, завтрашний мир степняков.
Сверстником и другом был Генжемурат ага-бию. Вместе росли, вместе мужали, из одной чаши пили горечь разочарования и сладость удач. Унижение народа было и их унижением, боль народа - их болью. Отроком еще Генжемурат сказал матери Ерназара, мудрой Кумар: "Мы с Ерназаром принадлежим поколению, которое затеряется во мраке, останется в тени других поколений". Мертвая тишина, наступившая после неудачного восстания Айдоса, была так тягостна и так безнадежна, что свет солнца, казалось, померк навсегда. С началом игры "ага-бий" к юноше вроде Оы вернулась опять надежда.
- Начинай, брат! - попросил Ерназар.
- Хурджун мой не слишком велик, - предупредил Генжемурат, - но есть в нем не только просяные зерна, но и жемчужины. Принял я их от купцов, караванщиков, странствующих по земле людей. Самая большая жемчужина подарена мне караванщиками, что пришли с севера. Неспокойно за пределами нашей земли, и люди спешат уйти от непогоды, укрыться в селениях соседей…
- Можно ли верить караванщикам? - спросил Ерназар.
- Надо верить, ага-бий. Если три человека повторяют одно и то же - это истина. Мне же повторили тридцать три.
- И все же?
Генжемурат взял Коран и, опустившись на палас, приложил священную книгу мусульман ко лбу - это означало, что вестник клянется говорить только правду. Когда книга вновь вернулась за пазуху, откуда извлек ее Генжемурат, ага-бий сказал:
- В правдивости твоих слов, Генжемурат, мы не сомневаемся.
- Мои слова - это их слова. Продолжай, брат!
- Казахская степь объята огнем вражды. В ханстве Вокея народ восстал против царских чиновников, хотя сами казахи недавно просили оренбургского генерал-губернатора взять их под свою защиту, так как богатеи притесняют, глумятся над бедняками. Русские вступились за простых степняков. Теперь главы родов натравливают народ на русских. Люди в растерянности, не знают, на чьей стороне правда. А огонь восстания горит, кровь льется…
- Ойбой! - застонали джигиты. Судьба братьев-казахов им была не безразлична.
- Пламя войны полыхает и над Афганистаном, - продолжал между тем Генжемурат. - В прошлом году персидский шах занял город Герат. Когда правитель уступает хоть часть своей земли врагу, он окрыляет этим и других противников. Как воронье налетели в Афганистан инглисы. Говорят, их там больше, чем самих афганцев. Протягивают инглисы руку и к Хиве. Слуги хана выловили одного дервиша, подосланного инглисами. Сейчас этот дервиш сидит в зиндане. Другого инглисского лазутчика поймали русские в Оренбурге…
- Ха-а! - засмеялся Саипназар. - Если тебя послушать, уважаемый Генжемурат, так инглисских лазутчиков придется ловить в каждом ауле, они расплодились как саранча. Может, они и в этой юрте сидят, чай вместе с нами попивают… Просяные зерна, которые ты собрал по дорогам, мне кажутся гнилыми.
- Генжемурат клялся на Коране, - напомнил Са-ипназару ага-бий. - Сможешь ли ты сделать то же самое, опровергая его слова?
- Достаточно того, что я их опровергаю. Главе рода не нужна клятва. Я - бий!
"Вот кто первым предаст наше дело, - подумал с тоской Ерназар. - А за ним пойдут и другие. Хотелось бы угадать имя второго. И третьего. Откроет ли всевышний тех, кто нанесет мне удар в спину? Увижу ли я их лица, прежде чем сам уткнусь лицом в землю?" Клятва, может быть, не нужна бию, - принял вроде бы возражения Саипназара ага-бий. - Нужны слова, заменяющие неправду правдой. Подари нам ее!
- Я не рыскаю по аулам, как степной волк, - заносчиво отбросил пожелание ага-бия Саипназар. - У меня хватает забот в собственном доме.
Люди знали, какой домосед Саипназар, потому улыбнулись насмешливо. Улыбнулся и Ерназар.
- Ты сидишь дома, конь же твой сбил копыта на дальних тропах.
Смутился Саипназар: истина-то известна джигитам. Сделал, однако, вид, будто не понял намека, махнул раздраженно рукой и смолк.
Некому было снова прервать сообщение вестника. Агабийцы ждали новых слов Генжемурата и подталкивали его нетерпеливыми взглядами.
- На западе, за большим морем Каспием, огонь войны горит еще ярче, чем на юге. Им охвачены Дагестан, Эрман, Эзере, Гуржистан. Дагестанский имам Шамиль поднял восстание, хочет править страной сам. Далеко все это от нас, не переберешься за большое море, а увидеть хотелось бы и имама Шамиля, и его джигитов.
- А как живут на востоке наши соседи? - спросил ага-бий. - Там-то, поди, тишина?
- Нет тишины и на востоке. Хан Сержан Касым-улы, который пытался освободить свой жуз от власти русских, убит ташкентским кусбеги. Его знамя поднял младший брат хана Кенесары. Изгоняет русских из собственного жуза. Силы его, однако, ничтожны, и он терпит поражение за поражением. Последняя надежда его - помощь Хивы. К хану хивинскому Кенесары послал гонцов. Их-то я встретил в нашем ауле… Только вряд ли окажет помощь Кенесары хан, в самом Хорезме неспокойно. Недовольные ханом собирают вокруг себя людей, чтобы свергнуть правителя. Есть заговорщики и среди туркмен. Какой-то Аннамурат из Куня-Ургенча готовит нападение на Хиву…
Ухватил это имя Ерназар. Джигит, что предупредил его в Куня-Ургенче об опасности, назвал себя Аннаму-ратом. Так вот каков парень в туркменской папахе! Намерен потягаться силой с самим ханом! Что же он не раскрылся перед каракалпакским палваном тогда? Не захотел? Или не смог? Тайну такую оберегают даже от близких друзей. А Ерназар был просто путником, повстречавшимся в дороге.
- Не подумал ли ты, брат Генжемурат, отчего такое волнение кругом? - полюбопытствовал ага-бий. - Понимают ли люди, чего хотят? Не злые ли силы будоражат народ?
- Подумал, ага-бий. Сила злая есть, она, как змея, вползает в мусульманский мир. Жалит души человеческие…
Насторожились джигиты. О таинственном чем-то заговорил вестник. Таинственное же, да еще в обличий ядовитой змеи, кого хочешь и удивит, и напугает.
- Инглисы - это сила.
Ты уже называл их! - напомнил Ерназар.
- Называл, верно. Только о яде не говорил. Не знал, что яд этот смертельный. Один купец из Индии открыл мне истину. Он сказал: "Нет коварнее существа на свете, чем инглисы. Они проникают на исламские земли в одежде мусульман. Коран знают лучше, чем муллы. Язык их не отличишь от родного нашего. Они приходят к нам как дервиши, ахуны, ишаны, и мы открываем им свои сердца". Вот так сказал мне индийский купец…
- Саипназар! - обратился ага-бий к заносчивому и недоверчивому джигиту, когда вестник передал сказанное купцом из Индии. - Ты все еще считаешь зерна, принесенные Генжемуратом, гнилыми?
Обиженный, что ему, бию, Ерназар предложил поклясться на Коране и тем сравнял его с простыми ага-бийцами, Саипназар не пожелал откликнуться. Будто не слышал вопроса. Порядок требовал, чтобы джигиты подчинялись ага-бию, но и порядок отвергал сейчас Саипназар, и молчанием своим показывал, как безразличны ему правила игры и сама игра. Исподлобья, с вызовом смотрел он на Ерназара.
Да, этот предаст первым, снова подумал с болью ага-бий. Если уже не предал.
- Джигит должен быть мужественным, - издали стал подбираться к Саипназару ага-бий. - Если уронил шапку, не переступай ее, а подними. От этого спина не переломится, зато голова будет в тепле. Переступивший от гордости или упрямства свою шапку погибнет на морозном ветру.
- Я не ронял шапку и никогда не уроню, - процедил сквозь зубы Саипназар. - С чужого могу сбросить. Если шапка Генжемурата слетела, пусть ее сам и поднимает. Зерна же гнилые и поднимать не надо… Кому они нужны? Не поднимется из них стебель.
Предал! Уже не тоска, а глухая ненависть охватила Ерназара. Почудилось ему, будто дело, которое он начал, не восторжествует. Не пойдут за ним джигиты.
Отступать, однако, нельзя было. Те, что сидели перед ним, верили в него пока что и ждали чего-то. Надо сохранить хотя бы это светлое ожидание.
- Какие еще гнилые зерна ты собрал, Генжемурат? Нам, возможно, они пригодятся, - спросил ага-бий. - Рассыпь перед нами, полюбуемся!