- Рассыплю, только это не просяное зерно, а жемчужина. Дорога она мне. Встретил я и подружился с одним путешественником из России. Имя его Николай, это сын Ханыкова. Ему всего восемнадцать лет, а объездил он почти всю Среднюю Азию. Книгу хочет написать про то, как управляются города Востока. Был в Хиве, теперь едет в Бухару. Еще с одним русским я подружился, ученым Грушиным. Исследует Грушин горные породы, ищет сокровища. Приборы у него удивительные, все показывают стрелками. Стоит только поднести прибор к камню, в котором спрятано железо, как стрелка сейчас же повернется. Грушин за своими сокровищами даже ныряет на дно Амударьи. Я сам видел…
- Может, он и у нас что-нибудь найдет? - загорелся надеждой Ерназар-младший. - Степь не обижена богом.
Гостеприимный Маулен тотчас подхватил слова новичка:
- Найдет. Стрелка ему все покажет. Ага-бий, позовите Грушина в наш аул. Встретим как друга, как хана встретим…
Ага-бий вдруг засмеялся, да так громко и весело, что джигиты с недоумением посмотрели на него. Причины для веселья вроде не было.
Торопыга ты, Маулен, а все прикидываешься ленивым да нерасторопным, - сказал ага-бий. - Я еще на берегу Аму услышал твое желание и пригласил Грушина на зияпат…
- Велик аллах! - завопил счастливый Маулен. - Вот это гость! Да будет его дорога без ветра, день без облака, ночь без темноты.
Будет, - заверил Ерназар.
Много было сказано, многое было узнано нынче, а ага-бию казалось, что не хватает еще чего-то. Он посмотрел на весело оживленных джигитов, не зная, продолжить игру или остановить ее, заняться котлами, где уже небось перепрело мясо. Остановить всегда легко, продолжить трудно. Трудно, потому что не готовы ага-бийцы к принятию дурных известий. А в хурджуне с новостями, что принес Генжемурат, есть и дурные, печальные. Пусть будет как в жизни, решил Ерназар: радостное и печальное вместе.
- Из дальних странствий вернемся в родной дом, - сказал ага-бий. - Что в наших аулах, чем живут земля и народ каракалпаков?
- Земля наша цветет. Зерна будет много, рыбы - тоже. В озере у подножия горы Кусхан серебрится вода от сазанов. Сами в руки просятся. Весна была дождливая, травы густо покрыли степь, теперь скот сыт. Сбор налога хану идет по всем аулам. Денег у народа, однако, мало, и лишь два рода - кенегес и мангыт - расплатились со сборщиками. Остальные пока в долгу у правителя Хорезма. Нелегко людям, но не ропщут, трудятся, живут по законам шариата. За тот лунный месяц, что прошел со дня последнего зияпата, один лишь степняк нарушил закон.
- Кто этот степняк? - встревоженно спросил Ерназар.
- Агабиец. Он среди нас, в юрте Маулена-желтого.
- Что сделал он?
- Похитил у вдовы из рода бессары двух коров и продал их в Хиве. Вчера вернулся в аул с полной сумой денег и на коне ага-бия…
- Касым! - вспомнил происшествие на хивинской улице Ерназар.
- Касым! Вот он! - Генжемурат показал пальцем на джигита, сидевшего у стены.
- Клятвопреступник! - загремел голос Ерназара. - Выходит, не тебя оклеветали хивинцы, а ты их оговорил! Судья Фазыл, вели связать вора!
Касым, почуяв близкую расправу, кинулся к двери, но двое джигитов преградили ему путь. Через минуту он был уже связан и лежал на пороге юрты, жалостливо скуля и прося пощады.
- Есть еще нарушитель шариата. Саипназар! С людьми обращается как со скотом, плеть в его руке не отдыхает. Нынче утром с ним хотел поздороваться его работник, так Саипназар вместо руки сунул ему ногу.
И третий нарушитель закона - мулла Шарип. Он наказывает детей, пуская в ход палку и даже нож. Накурившись дурманной травы банг, он разрезал пятки сыну Шукирбая. Всю жизнь мальчик будет хромать…
- Нет больше провинившихся? - спросил вестника Ерназар.
- Нет, ага-бий!
Тогда начнем суд. Фазыл, какое наказание достойно вора?
Хоть и считался Фазыл судьей, но никого еще не судил и никому не назначал наказания. Впервые он должен был решить судьбу близких ему людей. Бледный, растерянный, стоял он перед ага-бием, не зная, что сказать, какой вынести приговор.
Ты сам назначь наказание! - прошептал дрожащими губами судья.
- Братья! - обратился к джигитам Ерназар. - Судья отказывается судить вора. Придется мне объявить приговор. Вору Касыму отрезать ухо. Так поступали наши предки, когда среди степняков оказывался человек, похитивший чужое добро.
- А-а! - завыл Касым. - Пощади, великий ага-бий! Пощади!
- Режьте! Оя обрек детей вдовы на голод, нет ему пощады.
Плеточники выволокли Касыма из юрты, все еще кричащего, и там, не на глазах джигитов, отсекли острыми ножами ухо.
Ерназар подождал, пока не стихли вопли и стоны Касыма, и, когда вновь наступила тишина в юрте, объявил второй приговор:
- Саипназару вернуть столько ударов плетью, сколько он нанес своим работникам!
Саипназар не поверил сказанному. Не ослышался ли? Кто смеет наказывать бия за обыкновенную затрещину, нанесенную слуге?
- Э-э! - промычал он. - Шути, ага-бий, да знай меру.
- Если нужна мера, то определим ее по обычаю прошлого: восемнадцать ударов плетью. И нанесут их новички: Ерназар-младший и Мадреим. Приступайте, джигиты!
Судья Фазыл наклонился к ага-бию и прошептал обеспокоенно:
- Правильно ли поймут люди твой приговор?
В гневе страшном пребывал Ерназар, никакие предостережения не могли остановить его. Он отмахнулся от судьи:
- Когда вода прорывает плотину, ее не вычерпывают ковшом, а кладут камень в промоину. Пусть плети будут камнем.
Джигиты принялись стягивать с Саипназара чапав.
- Не троньте, я сам! - зарычал бий. - Черная кость и белая кость не могут соприкасаться.
Он скинул с себя чапан и в сопровождении Ерназара-младшего и Мадреима вышел из юрты. Наказание Саипназар должен был принять там же, где принял его Касым.
Тревожное безмолвие воцарилось в юрте. Напуганные решительностью ага-бия, джигиты опустили головы, боясь глянуть на Ерназара. Им казалось, что в гневе он способен учинить расправу над всеми. Ведь каждый был в чем-то виновен, у каждого на душе лежал грех, малый ли, большой ли, и попадаться на глаза в такой момент ага-бию не следовало.
Гнев ага-бия не был, однако, слепым. Он карал лишь тех, кто нарушил закон степи, предал дело, которому клялись служить агабийцы. И, увидев испуг в глазах джигитов, поспешил успокоить их:
- Не для утоления жажды мести собрались мы сюда. Мысли наши светлые, намерения добрые. Но доброту нашу превращать в зло никому не дано. И тот, кто попытается это сделать, лишится не только уха, как Касым. Он лишится права быть нашим братом. Он лишится имени каракалпак!
- Наказанные сегодня остаются в нашем кругу? - спросил Генжемурат.
- Остаются. Отец, наказывая своего сына, разве изгоняет его из семьи? Он учит его наказанием…
- Значит, мулла Шарип, разрезая пятки мальчику, тоже учил его?
На лицо Ерназара вновь легли хмурые тени.
- Он не наказывал, он тешил свое злое сердце чужим страданием, - сказал Ерназар. - Страдание ребенка будет отомщено!
Фазыл вскрикнул испуганно:
- Великий ага-бий! Ты намерен судить муллу, слугу божьего?
- Да. Но не слугу божьего, не муллу, а человека по имени Шарип. И этого человека вы сейчас приведете сюда. Судить будем все!
Руки Фазыла дрожали, он весь трясся будто в лихорадке.
- Не ты приведешь. У тебя не хватит мужества, судья Фазыл. Это сделают есаулы…
Ерназар поискал глазами есаулов, но нашел только Асана.
- Брат Асан! Доставь сюда Шарипа. Суд начнем, после третьего намаза.
3
Не простая потребность души в странствиях привела турецкого ахуна в Хиву.
Хорезм - святыня восточных мусульман. Посеять здесь, среди народов Средней Азии, зерна ненависти к русским, к России, посеять и взрастить - вот ради чего пришел в Хиву турок.
Целый год бродил в этих краях, приняв обличье нищего дервиша, - высматривал, вынюхивал, старался проникнуть в думы и чаяния людей. Чего хотят, чем дышат, чем дорожат, что ненавидят они.
Он не брезговал ничем, даже попрошайничеством. Однако все, что собирал, раздавал голодным и сирым - странникам, дервишам, калекам. Так завоевывал он доверие людей, проникал в их дома и в их сердца. Спустя год он проник в ханский дворец и представился кое-кому из свиты хана как ахун из дружественной единоверной Турции. Сумел понравиться влиятельным сановникам и получил должность муллы в медресе. Никто не признал бы в холеном, красивом, важном мулле нищего дервиша, грязного и убогого, даже те, у кого он получал пристанище или милостыню, кто, жалеючи его, клал в его хурджун лепешку, мелкую монету или ненужную, отслужившую свое одежонку.
Пошли в гору дела ахуна. Он снискал себе славу ясновидящего. И делал все, чтобы молва о нем разнеслась далеко и широко, особенно среди черношапочников. Ему необходимо было обосноваться среди них. Каракалпакские земли простирались на северных границах ханства; каракалпаки соседствовали с казахами, имели с ними давние и прочные отношения, как и с татарами, и с башкирами. Это нельзя было не брать в расчет в будущей, неминуемой, войне с Россией…
В пору своих скитаний, воспользовавшись добросердечием Кумар-аналык, ахун дважды ночевал в ее доме. Тогда-то он и узнал об "ага-бии".
В Хиве ахуна с Ерназаром свел случай: ахун как раз направлялся к главному визирю, чтобы испросить позволения присутствовать на приеме казахских послов. О том, что они прибыли к хивинскому хану за помощью для борьбы с русскими, гудела вся Хива. Ахун хотел воспользоваться случаем и поведать великому хану свой "сон". "Сон", предвещающий, что грядут важные для государства события.