А Карпуха, словно прощаясь, обернулся возле ратуши. И до корчмы долетел свирепый голос Жабицкого:
- Пшел!..
- Теперь ему все, - вздохнул на крыльце Ицка, вытирая передником руки. - Ай-яй! И брагу выпил, и рассчитался…
За домом войта Ельского - рейтарский двор. Возле конюшен хата без окон. Втолкнули Карпуху, наддали в спину. Ударился он в столб дыбы, прошел хмель. Капрал впился колючими глазами:
- Хочешь жить, смерд вонючий? Отвечай, да не думай лгать! Откуда тебе известно, что придет в Пинск Небаба?
- Мне неведомо, пане… Говорят так…
- Кто говорит? - Лицо Жабицкого побагровело.
- Люди, пане… Только и говору в городе про Небабу…
- Целовать будешь разбойника? Братом ему стал и змовой с ним связан? Говори!
- В какой же я змове, пане? Я его ведать не ведаю.
- В змове! - закричал Жабицкий.
- Помилуй, пане… Я ж пьян был. Сдуру…
- На дыбу! Будешь говорить, смерд…
Карпуха не успел опомниться. Его схватили, развели руки, привязали к столбам жесткими веревками и растянули. Хрустнули кости. Страшный крик огласил хату и оборвался. Свесилась тяжелая голова…
Карпуху сняли с дыбы и на голову плеснули ковш холодной воды. Пришел в себя, раскрыл мутные глаза.
- В змове?
- Смилуйся, пане… - прошептали сухие губы.
- Говори, от кого слыхал про Небабу?
- Мужики… в корчме говорили…
- На дыбу!
Снова подвесили Карпуху. Показалось ему, что рвут горячими щипцами тело. Изо рта и ушей пошла кровь. Все завертелось перед глазами, перевернулась вверх полом хата…
- Все, пане капрал! Больше ничего не скажет, - заметил палач, снимая ремни.
Жабицкий заскрипел зубами.
- Выбросить падаль!
Когда Карпуху развязали, он снопом свалился на пол. Подвели телегу. В нее стражники положили Карпуху и повезли за ворота шляхетного города…
Усадьбу свою негоциант пан Скочиковский поставил у самой Пины на меже шляхетного города и ремесленного посада. Хоть далекий род пана был мужицкий, Скочиковский презирал чернь и селился от нее подальше. Но и в шляхетный город не попал. Зато теперь со злорадством думал, что все же заставил шановное панство кланяться и подавать ему руку - не могут обойтись без его железа. Сейчас у Скочиковского хватает денег, и он все чаще подумывает о том, чтоб у ясновельможного пана графа Лисовского купить болотную землю возле деревни Поречье, под Логишином. В болотах тех железа много. Там хорошо бы поставить железоделательные печи. А потом по Ясельде и Струмени железо сплавлять на байдаках аж до Киева, где будут брать его за милую душу.
Дом Скочиковского высокий, добротный, обнесен крепким частоколом. Живности всякой полон двор, и холопы едва управляются с нею.
Утром Шаненя застучал в калитку, и пять злющих псов сразу же залились лаем. Выскочил холоп, разгоняя собак.
- Кто стучит? - спросил, не отбрасывая щеколду.
- Седельник Шаненя до ясновельможного пана Скочиковского, - ответил Иван. - Открой.
- Заходи!
Холоп открыл калитку.
- Не порвут? - хмуро покосился Шаненя на собак.
- Вон! - топнул холоп, и псы лениво отошли в сторону.
- Скажи пану, Шаненя пришел.
Через несколько минут на крыльце появился пан Скочиковский в широких синих портах и нательной рубахе. Из сафьянового мешочка он вынул щепотку зелья, затолкал пальцем его в ноздрю и чихнул. Вытирая слезу, уставился на Шаненю.
- Сбрую принес? Показывай!
Шаненя развязал мешок и, вытащив ременную сбрую, положил ее перед паном. Серебром сверкнули на солнце заклепки на падузах, загорелись искорками золотистые звездочки на седелке и уздечке. Старое, сморщенное лицо пана Скочиковского застыло в довольной улыбке.
- Пришел, ясновельможный пане, с делом к тебе.
Скочиковский согласно мотнул лысой головой.
- До Скочиковского все теперь с делом ходят. Скочиковский всем надобен. Дело у тебя большое, малое ли?
- Видно, не малое, - подумав, ответил Шаненя.
- Пойдем в покои.
Чутье у Скочиковского острое: если б дела не было - не нес бы Шаненя сбрую, а прислал челядника. Пан показал Шанене на скамейку, сам сел в кресло, накрытое медвежьей шкурой, и полез в карман за зельем. Шаненя выжидал, когда Скочиковский отчихается.
- Задумал я, пане ясновельможный, попытать счастье в новом цехе, - начал с достоинством Шаненя.
- Ну?
- Большой спрос нонче на дермезы и брички с железным ходом. Покупать будут, только давай.
- Что правда, то правда. Спрос есть.
- Вот я и нашел себе мастерового, молодого, работящего мужика. Коваль отменный. Мех раздобыл и поставил. А теперь и железо надобно, пане.
- Железо теперь в цене, - загадочно усмехнулся Скочиковский, сгоняя с лысины назойливую муху. - Куда ни сунься, везде железо, железо, железо…
- Так, пане ясновельможный. В неметчине рыдваны давно на железном ходу, с рессорами.
- Мне дела нет до неметчины. Там пускай хоть чертей на рессоры сажают. Сколько тебе железа надо?
- Сто пудов.
- В своем уме ли, пан седельник? Я за год четыреста пудов делаю. А время теперь, сам знаешь, какое. Все до фунта на казну идет. - Скочиковский понизил голос до шепота: - Сеймом приказано пушки и ядра лить, мушкеты делать… Схизматик в образе Хмеля грозит Речи Посполитой… Пять пудов еще могу дать. Да и то, чтоб… - Скочиковский приложил дрожащий палец к сухим губам.
- Об этом думать и говорить нечего, шановный пане, - успокоил Шаненя. - У меня язык за семью замками. - Скажи, что казна платит за пуд?
- Сколько там платит! - пан Скочиковский показал кукиш. Наморщив лоб, отвел глаза в сторону. - У казны не особенно возьмешь. А пока его выплавишь…
Шаненя знал, что пан берет у казны по два талера за пуд, но говорить о своих прибылях негоциант не хотел. Кроме того, в Несвиж и Варшаву Скочиковский отправляет железо на своих лошадях, за свой кошт.
- Три пуда, это два дермеза, - высчитал Шаненя. - Я по два талера и пять грошей уплачу. На первых порах тридцать пудов дай. А через месячишко еще тридцать.
- Столько железа десять цехмейстеров не выработают. А у тебя же один коваль. - Пан презрительно сплюнул. - Ты мне голову не морочь!
- А на сбрую, а на седелки, а на уздечки, - начал загибать пальцы Шаненя. - Инструмент делать надо. На одни молоты и клещи не меньше трех пудов пойдет.
Долго молчали. Скочиковский супил лоб, изрезанный мелкими морщинами.
- Ладно, когда брать будешь?
- Хоть сегодня.
- Но, гляди, чтоб… - и снова приложил палец к губам.
- Вот крест… - Шаненя подумал, что пан Скочиковский запугивает его, хоть у самого душа дрожит. Шаненя запустил руку в мешок, достал связку соболей, поднял их, повертел. Соболя были один в один, шелковистые, бурого цвета с белыми пятнышками на груди. У Скочиковского будто отняло речь. Таким соболям знал цену. И, словно между прочим, заметил:
- Ладный мех… А все плачешь, что деньгу не имеешь.
- Деньги нет. А соболей дочке на свадьбу берег. Да не выходит… Это тебе первый расчет, паве. - Шаненя свернул пустой мешок и вышел на крыльцо.
Скочиковский ковылял следом.
- Завтра до полудня чтоб в рудне был. С приказчиком разговоров не веди и глаза ему не мозоль. Сам приеду…
Шаненя кивнул. Косясь на псов, что лежали под акацией, высунув розовые языки, пошел к калитке.
Под вечер детишки с шумом прибежали в хату Гришки Мешковича.
- Тише! - сурово крикнул Мешкович. - Раскудахтались.
Самый старший, Васек, шмыгал носом и говорил, запыхавшись от быстрого, бега:
- Возле канавы дядька лежит пьяный… И весь в крови…
- Кто это может быть? - удивился Мешкович.
- Не наш…
- Сходи посмотри, - тихо сказала баба и заворочалась со стоном на полатях.
- А ты лежи, - в ответ проворчал Мешкович. - Бражничают, а потом бьют рыло на камне. - Гришка воткнул иголку в холст, положил недошитую шапку на стол и, не снимая фартука, тяжело поднялся. Детвора пустилась за ним следом.
На пыльной траве возле канавы с зеленой заплесневелой водой неподвижно лежал мужик. Мешкович подошел ближе, всматриваясь в измазанное кровью лицо, присел.
- Карпуха!
Тот раскрыл глаза, оскалил зубы. На губах его засохла красноватая слюна. Он застонал часто вздрагивая. И вдруг слабо, прерывисто, засмеялся.
- Ты чего, Карпуха?..
Страшное предчувствие овладело Мешковичем. Он покосился в сторону шляхетного города, наморщил лоб.
- Беги, Васек, зови Ивана Шаненю!
Мальчишка стрелой пустился по улице. Тотчас возле канавы стали собираться мужики. Расступились, когда широко ступая, подошел насупленный Шаненя. За ним - Алексашка и Ермола Велесницкий. Прибежал Парамон.
- Он про Небабу… Братом называл, - рассказывал Парамон.
- Отбили мужику память.
- Куда его теперь?
- Понесем в мою хату, - решил Шаненя.
Мужики подняли Карпуху. Положили его в сенях.
Устя, намочив тряпицу, боязливо вытирала лицо Карпухи. Алексашка наблюдал со стороны, как украдкой смахнула девка слезу и приложила конец платка к покрасневшим глазам. "Сердобольная все же", - решил Алексашка.
Вечером он рассказывал про то, что происходило в корчме.
- Как вошел капрал - подумал, что по мою душу. Ох и лютовал Жабицкий в Полоцке!
- Разве в одном Полоцке? По всей Белой Руси лютуют, - проронил сквозь зубы Шаненя.
- Как же очутился капрал в Пинске?
- Рейтар привел. Если лютый сам, у войта надежным псом будет.
- Значит, случай. Теперь с ним часто видеться буду, Да, слава богу, не знает меня.