- Я тоже так думаю, Гришка, - вмешался молчавший до сих пор Велесницкий. - У нас с черкасами единый шлях: под руку московского царя.
- Не знаю, - вздохнул утомленно Мешкович. - Каждый мыслит по-своему. Ты саблей с паном говорить хочешь, а я, думаю, - добрым словом. Живой человек живого понять может…
Мешкович встал с лавки, подошел к оконцу. Не мог различить сквозь мутное стекло, прошел ли дождь. Сверкнула молния, и раскат грома, казалось, встряхнул хату. Мешкович отпрянул от оконца. Но дождя уже не было. Лиловая туча тяжело поплыла за высокую крышу иезуитского коллегиума.
- Надо идти, баба хворая лежит, - засобирался Мешкович.
Шаненя и Велесницкий понимали, что баба - только отговорка. Не хочет Гришка продолжать начатый разговор…
Разговор в хате, свидетелем которого стал и Алексашка, внес сумятицу в его голове. Он и представить не мог, чтоб был разлад между мужиками. Оказывается, не все так просто, как думалось.
- С казаками разом… Осилим панов или нет, а разом…
Облегченный, протяжный вздох вырвался из груди Шанени. В первый раз, когда встретился в корчме с Савелием, уже тогда понял, что меряться с панами силой - надо иметь отвагу. Но соглашался с тайным посланцем гетмана Хмельницкого, что под лежачий камень вода не течет…
Смеркалось. В небе медленно ползли густые тучи. От них веяло холодом. А на горизонте справа и слева, и за Струменью-рекой сверкали молнии и долетали до города глухие, далекие раскаты грома. И казалось Ивану Шанене, что не молнии, а сабли сверкают и гремят кулеврины в хмуром и всклокоченном небе Белой Руси.
Глава пятая
Алексашка прижился в хате Ивана Шанени. Оказался Иван человеком добрым, работящим. Ремесло свое знал хорошо и, видно, потому в Пинске был всеми уважаем. Сбруя, которую делал Шаненя, была отменной. Для нее Иван доставал кожу мягкую и крепкую. Товар свой Шаненя не стыдился показывать и чужеземным купцам. Те хвалили. Алексашка к сбруе не касался. Во дворе Шаненя соорудил небольшую кузню, поставил горн. Как вначале и говорил ему, задумал делать дробницы на железном ходу. На таких нынче приезжают немецкие и курляндские купцы. В подтверждение своего намерения привез два воза углей, молоты, клещи и корыта для закалки железа.
Баба Иванова, Ховра, дала Алексашке порты, рубаху, сделала сенник и достала из сундука две постилки. Харчевался Алексашка Теребень за одним столом с хозяином. Жил в довольстве, но часто вспоминал родной и теперь далекий Полоцк. Сжималось от боли сердце. Там он родился и вырос, там овладел ремеслом. Там померли мать и отец. Вспоминал Фоньку Драного Носа. И чувствовало Алексашкино сердце, что сведут с ним иезуиты счеты за лентвойта. Бежать бы им вместе… Была в Полоцке и дивчина Юлька, которая приглянулась Алексашке. Знал Теребень, что и он ей мил. Да что теперь вспоминать о невозвратном! Заказана ему дорога в Полоцк. Пусть бы хоть чем-нибудь конопатая и молчаливая Устя напомнила ту, далекую…
С утра до полудня Алексашка возился в кузне - переделывал горн. Не понравилось, как сложили его. Мех был плоским и круглым. Алексашка сдавил его дубовыми шлеями и вытянул кишкой. Он стал узким, и ветер в нем упругой струей ходить будет. Держак сделал более длинным - легче качать. Когда закончил работу, насыпал углей, задул горн. Тяжело ухнул мех. Запахло углем и окалиной, как там, в Полоцке. Улыбнулся Алексашка: веселее стало на душе.
С полудня в кузне делать нечего. Пошел в хату. Шанени с утра не было дома. Ховра возилась на грядах. Алексашка отмыл от угля руки, сполоснул лицо и сел у стола на лавку. Пришла в хату Устя, отодвинула заслонку в печи, в глиняную миску налила крупнику. Миску поставила перед Алексашкой.
- Иван не говорил, скоро придет?
- Не говорил, - Устя пригнула голову.
- Ну, ты сегодня разговорчивая.
Показалось Алексашке, а может, и не показалось: зарделась Устя. Споткнулась, выходя, о порог. Алексашка вослед:
- Гляди, лоб не расшиби.
Устя уже из сеней:
- Не твое дело!
Алексашка ел крупник и думал про то, что жизнь в Пинске во много раз тревожней, чем там, в его родных краях. Ворота в город заперты… У ворот часовые денно и нощно с алебардами и бердышами. По городу разъезжают рейтары. Три дня назад через Северские ворота кони втянули две кулеврины, стреляющие четырехфунтовыми ядрами. Одну оставили тут же, вторую потянули по улицам к Лещинским воротам. Пушкари хлопотали возле кулеврин, раскладывали ядра, расставляли ящики с пыжами. Не на шутку всполошилось шановное пинское панство, услыхав про поражение под Пилявцами…
Сытно поев, Алексашка встал из-за стола. Делать было нечего. Вышел за ворота и улицей подался в город.
На базаре и возле корчмы людно. Вдоль торговых рядов купеческие повозки. Глазастая детвора в изодранных рубашонках вертится возле лошадей, рассматривая гривастых и лохмоногих тяжеловозов. Мужикам и бабам охота знать, что привезено в Пинск. В тонких дощатых ящиках обычно держат блону. Дорогая штука для мужицкой избы. Загребница тоже не с руки. Бабы сами ткут тонкое льняное полотно. Его скупают купцы в Пинске за гроши и везут в неметчину. Там серебряные талеры получают. А вот капцы - стоящий товар. Ни того, ни другого Алексашке не надо. Вошел в корчму. Пахнет брагой и пирогами. За двумя дубовыми столами - мужики. Шум и смех!
Третий раз заходит в корчму Алексашка. Тут собираются мастера и челядники всех цехов. Многих Алексашка уже знал по именам. Широкоскулый, лобастый Парамон - из скорняжного цеха. Шустрый и крикливый Карпуха пошивает порты и армяки у Велесницкого. Приметил еще подслеповатого Зыгмунта. Этот лях пану Скочиковскому байдаки мастерит. Но что русскому мужику, что белорусцу или ляху от пана одна ласка.
Алексашка нащупал в поясе грош. Достал его и положил Ицке в протянутую ладонь. Тот улыбнулся, оскалив зубы.
- Налей браги. - Хотел еще попросить пирожок, но махнул и повторил. - Браги. Не кислая?
Ицка заморгал и с достоинством, нарочито громко сказал:
- В корчме у Ицки брага всегда свежая и сладкая. Но если ты хочешь кислую, можешь идти к Хаиму… - Ицка налил половину оловянной кружки. - Это тебе без платы. Понравится - налью полную.
Алексашка выпил. Брага действительно была резкой и сладкой. Крякнул от удовольствия и поставил кружку. К корчмарю подошел Карпуха..
- Лей еще, пане жид!
- Какой я тебе пане? - обиделся Ицка. - Давай плату.
- Лей в долг. Все отдам.
- Когда это ты отдашь, чтоб тебя волки драли!
- Не отдавал разве? - закричал Карпуха. - Говори, не отдавал?
- Ну, отдавал. Ну, и что?
- И за эту отдам.
Ицка почесал пейсы, потом поковырял в носу, вспоминая, сколько должен Карпуха.
- Полтора гроша. Слышишь?
- Слышу, пане. Лей!
Алексашка взял кружку и, покосившись на скамейки, которые были заняты челядниками, прижался к стене. Парамон поднял сонные глаза, подвинулся и кивнул:
- Иди, садись, человече…
Алексашка присел на край скамьи. Парамон раздавил на покатом лбу налившегося кровью комара, отпил браги и продолжал:
- Хлеба нонче уродило много. Будет, слава богу. А начнет куничник его делить… Подымные - отдай. Попасовые - отдай. На квартяных - тоже дай…
- Челядник не пашет, не сеет, - ответил Алексашка. - И про хлеб ему думать нечего.
- Как же нечего?! - возмутился Парамон. - Рот у челядника не зашит. Не будет у куничника хлеба, где взять челяднику?
- Свет велик…
Парамон положил тяжелую ладонь на Алексашкину голову и ткнулся бородой в самое ухо:
- Ты брось! Теперь не убежишь. Теперь никуда не денешься…
Он хотел было что-то сказать еще, да замолчал: вылез из-за стола захмелевший Карпуха, пустился плясать.
- Не топочи!
Парамон дернул за руку Карпуху. Тот обозлился и, брызгая слюной, полез на Парамона с кулаками. Мужики схватили Карпуху, посадили на лавку, поставили перед ним недопитую брагу.
- Что, схизматики, боитесь?
- Это ж ты схизматик, - смеялись мужики.
- Ничо-оо, - Карпуха рубил кулаком воздух. - Придет!.. Он тут, недалече…
- Кто придет? - допытывался Парамон, хотя хорошо знал, о ком говорил Карпуха.
- Небаба придет!.. Понял?
- Ты, Карпуха, сейчас ни мужик, ни баба… Пей брагу!
- Буду пить! За Небабу!.. За веру христианскую!..
Карпуха поднял кружку и с размаху ударил по столу. Брага плеснула на стену, на бородатые лица мужиков.
- Шальной! - проворчал Парамон, вытираясь подолом рубахи.
- Придет в Пинск Небаба - обниму и поцелую, как брата!
И вздрогнули в корчме мужики от сурового голоса:
- Поцелуешь?!
Обернулись к дверям и замерли: рыжеусый капрал и стража. Съежился, обомлел за столом Алексашка - сразу узнал Жабицкого. Как молния, пронеслась горячая мысль: искали и нашли его, Алексашку. И тут же овладел собой - Жабицкий знать его не может. Только если по приметам. Опустил Алексашка голову. Во рту пересохло, а в виски, словно молотом, стучит кровь.
- Поцелуешь?.. - снова спросил капрал. И приказал страже: - Веревку!
Два стражника вытащили Карпуху из-за стола и скрутили ему руки. Карпуха не противился, только сопел. Мужика увели. Несколько минут в корчме стояла тишина. Кто-то тяжело вздохнул.
Алексашка вышел из корчмы с тяжелыми мыслями. Почему Жабицкий оказался в Пинске? Искал он Алексашку или это случай? Куда повели Карпуху? Может быть, чтоб высечь батогами? Стража пошла в шляхетскую часть города.