- Это худо, - с сожалением заметил Шаненя. - Знать должен…
Глава шестая
Целый вечер Алексашка просидел на берегу Пины. Свежо возле реки, тихо. В такое лунное время любит играть на воде рыба. Иная выскочит из воды, сверкнет чешуей, и снова уходит в воду. Рыбы в Пине и Струмени много, да ловить ее боязно: смотрят за рекой экономы пана Луки Ельского. Поймают - не миновать плетей и клейма.
Второй день Алексашке нет работы - уехал Иван Шаненя за железом. Алексашка уже знает, что дермезы и дробницы на железном ходу Шаненя делать не будет. Неделю назад отковали две оси для передков, несколько швореней и поставили на виду, у дверей кузни: если придет кто, пусть смотрит.
Мысли Алексашки прервала Устя:
- Алексаашка-а!..
Приподнялся нехотя, подошел к хате.
- Соскучилась?
- Чуть не плачу! - фыркнула Устя. - Папаня приехал. Сказывал, чтоб в кузню шел.
Шаненя возле кузни распрягал вспотевшего коня.
- Едва дотянул воз, - жаловался Иван. - А дробницы словно пустые. Двадцать пять пудов железа запросто спрятались.
- Далеко брал?
- Далече… Давай снимем с воза, да побыстрее.
Железо перенесли в кузню и завалили мешками с углем. Потом присели на завалине.
Шаненя долго сидел молча. Алексашка понимал: неспокойно у него на сердце. В мужицких хатах все чаще говорят о казаках, которые должны прийти на выручку от панского гнета, и будет на Белой Руси вольница, как на Дону. Но в разговоры эти мужики не верят. Иван Шаненя решил сходить к православному владыке епископу Егорию. Владыка увел Шаненю в свою опочивальню и до полудня просидел с ним взаперти. С гневом рассказывал Иван о том, что чинят иезуиты. Епископ Егорий слушал, потупив седую голову.
- Знаю, человече. И патриарху Никону будет ведомо…
От Егория шел с легким сердцем. Теперь Карпуха разбередил душу снова.
- Пойдем-ка спать. Завтра на зорьке застучим…
На зорьке оба были в кузне. Шаненя приподнял горбыль, прижатый к крыше, и вытащил завернутую в тряпку саблю. Бережно вытер рукавом сверкающее полотно и, сжав деревянную рукоятку в широкой, сильной ладони, приподнял ее над головой.
Сабля была не длинная, с необычно широким полотном, вдоль которого от рукоятки и до носка тянулись две узенькие, ровные полоски. Возле рукоятки - сверкающие медью усы. Таких сабель Алексашке не приходилось видеть, хоть в Полоцк разный чужеземный люд заглядывал.
- Где такую раздобыл?
- Долгая история, - Шаненя рассматривал сверкающее полотно: не появилась ли ржавчина. - От деда досталась. Дед с Наливайкой ходил…
- Не на Руси кована, - заключил Алексашка, рассматривая саблю. - Железо отменное.
- Откуешь такую? - Шаненя хитровато прищурил глаз.
- Нет, пожалуй, - признался Алексашка и щелкнул ногтем по полотну. - Тут пазы. Их на станке делали… Такой станок видел в Полоцке. За кузней конь по кругу ходил и вертел дышло. От дышла привод на шестеренках. Он стружку снимает и паз точит. Заморский станок…
- А без пазов?
- Ежели без пазов, так откую.
Долго возились с углями - отсырел за ночь трут, и Алексашка насилу выбил из него искру. Раздул в ладонях и подсунул под сухую бересту. Та затрещала, свернулась в колечко, задымила и вспыхнула. Заухкал кожаный мех, и сразу запахло сладковатой гарью березовых углей. Алексашка закачал сильнее, и после каждого взмаха в лицо ударяла теплая упругая волна. Теребень подхватил клещами железо, проворно расшевелил им угли и сунул его поглубже. А рядом воткнул длинную ось, которую отковал несколько дней назад.
Пока железо разогревалось, Шаненя на доске прикидывал угольком размеры и контур сабли, топтался по тесной кузне, потом вышел и долго свистел Полкану - лохматому чуткому псу. Тот примчался, завилял хвостом, затерся ласково о ноги хозяина. Шаненя накинул на шею собаке веревку и конец прицепил к двери.
- Должно быть, готово, - Алексашка вытащил из горна железо. Бросил на наковальню и быстро застучал молотом, повторяя после каждого удара: "Га!., га!., га!.." Дождем сыпались белые искры.
- Мягкое, - неодобрительно покачал головой.
- Что поделаешь! Еще раза три выколачивать придется, - решил Шаненя. - Воздуха в нем много. А пан Скочиковский хвалил, что лучшего не найду…
Дважды Алексашка нагревал железо и выстукивал молотом. Потом калил, отпускал, снова калил и старательно выбивал. Покрылся испариной лоб, взмокла рубаха на плечах. Только к полудню вытянул железо в нужную длину, заострил конец, слегка выгнул в полудугу. Раскалил последний раз в горне и бросил в длинное деревянное корыто. Запузырилась, зашипела вода. Алексашка вынул из корыта саблю, долго рассматривал ее. И вдруг вздрогнул, круто повернувшись к двери. В одно мгновение бросил саблю в корыто. Выхватил из горна красноватую ось и яростно застучал по ней молотом.
Дверь в кузне заскрипела и знакомый голос спросил:
- Кто тут есть?
- Тьфу, напугал! - Шаненя уставился на Велесницкого. - Крадешься, словно кошка.
- Неужто испугался!
- Сам знаешь… И собака не тявкнула. - Шаненя отворил дверь. На щеколде болтался обрывок веревки. - Сбежал пес!
Велесницкий осмотрелся в кузне.
- Оси куете?
- Оси… - Алексашка достал из воды саблю и подал ее Ермоле.
Велесницкий повертел саблю.
- Будет рубать?
- Голову, пожалуй, сбросит, - усмехнулся Алексашка. - Только этого мало.
- Неужто? - рассмеялся Велесницкий. А я думал, что большего и не надо.
- Она панскую саблю выдержать должна.
- А выдержит?
- Сейчас посмотрим.
Алексашка неторопливо обмотал тряпкой черенок. Потом к наковальне обухом приставил топор.
- Отойди в сторону. Кабы в глаза не отлетело…
Велесницкий и Шаненя отошли к двери. Алексашка поднял саблю над головой, прицелился и, ахнув, опустил ее на топор. Втроем склонились над саблей.
- Слабовата, - с сожалением заметил Алексашка, ощупывая грубыми пальцами глубокую зазубрину. - Еще раз отбивать надо…
- Не бедуй, - успокаивал Велесницкий. - На пики разве?
- На пики железо в самый раз. Завтра ковать буду. Пика - дело не хитрое.
Алексашка снова встал к горну. Ходит дышло вверх и вниз. Тихо охает мех, и белым жаром вспыхивают угли. Стучит Алексашка молотом по сабле, выбивая воздух из металла. Плотнее становится железо. Стучит и думает, какая чудесная сила хранится в ржавых болотах Полесья! Саблями и пиками обернется панам собственная земля. Стучит Алексашка молотком. Устал за день, ломит спину, а дух бодрый. Когда закончил, бросил молоток, вытер вспотевшее лицо и, наклонившись к кадке, вдоволь напился холодной воды.
- Теперь должно покрепчать. Попробуем потянуть на камне.
Шаненя вертел ручку точила, Алексашка водил лезвие.
- Три не выковать в день? - спросил Велесницкий.
- Трудно, - Алексашка подумал. - Вот если б еще одного челядника найти.
- Да-а, - задумчиво протянул Ермола. - Было б за четыре недели сто сабель. Как потребны они!..
Алексашка спрятал саблю под хлам, забросал это место углями. Долго гремел железом, выбирая полоску на пики. Велесницкий и Шаненя вышли из кузни, присели на колоды неподалеку. Алексашка прикусил губу: доверять-то доверяют, а все же есть и такие речи, которые слушать ему не положено. Хоть и гремел железом, стучал, а разговор все же доходил до него. Слушал и не представлял, что в нем тайного? Долго говорил Велесницкий о некой братской школе, что имеется в Пинске. Участники братства там читают вирши и проповедуют христианскую веру. А пинский ксендз Халевский домогается от владыки Егория, чтоб братскую школу ту закрыли, а детей христианских отослали в римский коллегиум для обучения.
- Не быть тому! - сурово прервал Шаненя.
И еще Велесницкий называл некого Афанасия Филиповича, именуя великим мужем. Будто привез тот Афанасий Филипович в Пинск мудрую книгу, которую сам сложил и отпечатал в Вильне. А книга та направлена против унии.
И еще слыхал Алексашка разговор про то, что на всей Белой Руси застучали ковали. Холопы нападают на королевские дозоры и забирают порох. С мушкетами и саблями мужики не особенно ловки, а вот уж косы и топоры держат крепко. Под Слуцком, а может, под другим городом, ибо Алексашка не расслышал, мужики пришли к пану и миром просиди, чтоб уменьшил на один день барщину. Пан обещал подумать. А назавтра деревня была полна гайдуками. Троих мужиков на колы посадили. Услыхав о расправе, чернь окольных деревень схватила косы и обложила гайдуков. Одни бежали, других покололи. Потом имение перетрясли, нашли квиты попасовые, подымные, поборовые, сложили в кучу и огнем попалили…
- Славно! - похвалил Шаненя.
Потом Иван еще что-то говорил Велесницкому, но что - тут уж Алексашка совсем не слыхал.
За неделю так намахался молотом Алексашка, что к воскресенью не чувствовал ни рук, ни спины. Вставал на зорьке и дотемна не вылезал из кузни. Помогать Шаненя не мог, занят был седельной работой. Все пятнадцать сабель и десяток пик Алексашка выковал своими руками.
В это воскресенье Алексашка спал больше обычного. Раскрыл глаза - в хате светло. Лежал, растянувшись, в сладкой истоме. Скрипнула дверь. В хату вошла Устя, поставила на лавку ведро со студеной водой. Алексашка видит из-под полуприкрытых век ее крепкие загорелые ноги. Устя отбросила сползающие на лицо волосы, повернула широкое конопатое лицо. На лавке лежала рубаха Алексашки. На груди дыра, пропалил у горна. Устя осторожно, чтоб не разбудить Алексашку, приподняла рубаху, посмотрела и положила на место. Алексашка не сдержался.
- Может, зашьешь? - и раскрыл глаза.
Устя вспыхнула.
- Кто прожег, пусть и чинит!.. - и бросилась к двери.
- Устя, обожди!