У Алексашки заняло дух. Вот он кто, купец Савелий!. Он глядел в писаное, но говорил, видно, по заученному:
- "…всем и каждому отдельно, кому об этом следовало знать, а именно полковникам, а также сотникам и всей черни… и строго напоминаем, что мы имеем старую дружбу с народом Великого княжества литовского…"
Алексашка слушал и в мыслях спрашивал себя: в какой водоворот попал? Если Савелий лазутчик Хмеля, кто же Шаненя? Он-то ремеслом занимается. Сени завалены лямцем, кожей, пенькой. На шестах подвешены новенькие седелки. Возле пуньки, в пристенке - мастерская. Ремесленник… А купец читал:
- "…случается, что казаки там на постое, чинят великое своеволие, нарушают мир и дружбу… потому посылаю двух товарищей, чтоб они о в сем доносили полковникам и сотникам… а за своеволие казаки те наказаны будут…"
Закончив читать, сложил листок, спрятал в потайной карман, взял ложку, начал хлебать квас. Нахлебавшись, вытер ладонью усы и спросил:
- Все уразумел?
Подперев голову кулаком, Шаненя сидел в раздумье. Наконец шумно втянул воздух.
- Вовремя гетман универсал прислал. Случается всякое, и тогда ропщет люд. Но то - забудем. Хлопы ждут черкасов, Савелий.
Савелий приподнялся и, перегнувшись через стол, прошептал с жаром в самое лицо Шанене:
- Гетман Хмель послал загоны на Белую Русь. Не сегодня - завтра объявится. Идет сюда храбрый казак Антон Небаба… Гаркуша под Речицей встал… - Доложив руку на плечо Алексашке, заключил: - Тебе надобен коваль - бери!
Шаненя и не посмотрел на Алексашку.
- То, что Небаба идет, мне уже ведомо. Передали люди добрые. - Повернул русую голову, испытующе осматривая Алексашку. - Издалека идешь?
Алексашка вздрогнул под пристальным взглядом. Лицо у Шанени большое, смуглое. Крутой лоб, широкие черные брови, нос с горбинкой. Подбородок и мускулистую шею скрывает подстриженная борода. Глаза у него, будто шило, колют.
- Из Телехан, говорит… - рассмеялся Савелий. - Пан послал с наказом и жеребца отменного с седлом хлопу дал…
- Полоцк… Оттуда… - зарделся Алексашка.
- Это другое дело! - Савелий удовлетворенно хлопнул ладонью по столу. - Я - воробей старый. Не проведешь. А чего покинул град Полоцк?
- Лентвойта порешил… - Алексашка перекрестился.
- В Пинске во веки веков не найдут, - успокоил Шаненя. - А куда путь держал?
- К казакам надумал.
- Казаки сюда придут. Оставайся у меня. Харчей хватит. Шесть талеров в год платить буду. Ну что, сговор?
Алексашка кивнул.
- Пора мне в путь. - Савелий встал.
- Заночевал бы, отдохнул и на зорьке поехал, - предложил Шаненя. - С колес не слезаешь.
- Бремя не ждет, Иван. - Савелий поднял полу и вынул грамоту. - Эту тебе оставлю. Ее люду читать надобно, дабы чернь и ремесленники знали правду.
- Спасибо за доброе слово. Будешь на Черкасчине, скажи при случае гетману, что белорусцы вместе с нами, под одни хоругви станут и рубиться будут не на живот, а на смерть.
Вышли из душной хаты. Савелий залез на телегу, долго ворошил мешки с золой. Наконец, нашел один, запрятанный подальше. Развязал и вытащил сорок соболей.
- Держи, - протянул Шанене. - На железо…
Шаненя закачал русой головой, но ничего не ответил, взял соболя.
Начало лета 1648 года было солнечным и сухим. Ни одного дождя не выпало. Стали жухнуть в полях хлеба. Обмелели Пина и Струмень. Каждый день с тоской поглядывали мужики на белое от зноя небо и с тревогой - на хаты, что прижались одна к другой в тесных улочках: упаси господь, обронится искра - пойдет шугать огнем весь Пинск! Боязно было Ивану Шанене раздувать горн в кузне. Все сухое вокруг, как порох может вспыхнуть.
Под вечер Шаненя вышел из хаты, поглядел на небо и обрадовался. Со стороны Лещинских ворот тянулись на город густые, сине-лиловые облака, и над лесом за Струменью сверкали молнии. Куры раньше времени торопливо попрятались в сарай. Резкий, сухой удар грома внезапно расколол тишину.
- Закрой комен, Устя, - сказал Шаненя дочке. - Собирается гроза.
- Боязно, - шмыгнула носом Устя.
- Ховайся на печке, ежели боязно!
- Чего девку бранишь? Бабы люд пужливый… - добродушно махнул Ермола Велесницкий. Он поднялся и толкнул засовку.
Ермола живет через три дома от Шанени. Пять лет назад он переехал в Пинск из Речицы, поставил хату, занялся портняжным ремеслом. Есть у Велесницкого челядник Карпуха, которому Ермола платит с мыта - за каждое пошитое изделие. Деньга у Велесницкого водится. Мужик он не скупой и по воскресным дням любит посидеть в корчме, которую открыл бойкий лавочник Ицка напротив базара… В корчму Велесницкий ходит не один, а зовет с собой Ивана Шаненю и шапошника Гришку Мешковича, угощает обоих брагой и пирожками с капустой. Шаненя в свою очередь потчевал Велесницкого и Мешковича. А Гришка был скуповат, в корчму ходил неохотно. Шаненя добродушно посмеивался над скупостью шапошника. Гришка не принимал слова к сердцу. Может быть, еще и потому без желания шел в компанию Мешкович, что баба его хворает второй год, а во дворе бегает пятеро детишек, которых надо досматривать.
Велесницкий уселся на лавке возле оконца, сцепив на животе большие жилистые руки.
- Что сказал Савелий?
- А что ему сказывать?. Его забота ведома.
- Про Небабу?..
Несколько раз сверкнула молния, озаряя хату зловеще-голубоватым светом. И в тот же миг снова коротко и резко ударил гром.
- О, господи!.. - тихо прошептал Ермола и, крестясь, отодвинулся подальше от оконца.
Пошел густой и частый дождь. Все вокруг затянуло серой, туманистой дымкой. Возле окошка проскочила быстрая тень. Загремела клямка двери, и в хату ввалился Гришка Мешкович.
- Едва не прихватило, - поеживаясь, усмехнулся он.
- Ладный дождь, - Шаненя посмотрел в оконце. - Кабы на денька два… Не повредит.
- Хлебный, - Гришка Мешкович снял шапку, пригладил путаные волосы, и увидел незнакомого человека, сидящего поодаль, в темном углу. - Не свататься ли пришел?
- Нет, - проворчал Алексашка, подвигаясь на лавке ближе к свету.
Алексашка отвернулся к окошку. От неприятного разговора выручил Шаненя.
- Холопы бросают хаты и бегут в загон Небабы. Маентки и фольварки жгут, а панам секут головы… Вот и все вести.
- Под Гомелем? - вытянул шею Гришка Мешкович.
- Там, да и в других местах…
- Сказывал Савелий, чернь вилами и косами дерется яро, а все же сабли… Просил сабли и пики ковать.
- Из чего ковать? - хмыкнул Велесницкий. - Железо надобно.
- И я говорил ему. А Савелий свое: купить надо.
- Найти его можно, да за что купить?
Помолчали. Алексашка понимал, какое наставление привез Савелий. Понимал и то, что на сабли требуется отменное железо. У панов сабли отличные. Из немецкой стали кованные. Разве такую сталь найдешь в Пинске?
Шаненя словно перехватил Алексашкины мысли:
- Железо есть у пана Скочиковского.
Шановного пана Скочиковского в Пинске и далеко за ним знают. Вот уже десять лет, как пан Скочиковский в железоделательных печах плавит болотную руду. Вначале у пана была одна печь, а потом стало их семь. Четыреста пудов железа в год получает Скочиковский из печей. Сказывают, что железо у него покупает для казны ясновельможный пан гетман Януш Радзивилл. В Несвиже льют из него ядра к пушкам, куют алебарды и бердыши. Теперь, когда Хмель разбил коронное войско под Корсунем, пан Скочиковский соорудил еще две печи. Много железа надобно Речи Посполитой, чтоб вести войну с черкасами.
- Скочиковский железо не продаст, - заметил Мешкович. - Не станет пан голову свою на плаху класть… Чтоб потом этим железом смерд ему голову снял?
- Продаст! - возразил Шаненя. - Тайно продаст хоть черту! Жаден пан не в меру. А недавно заимел пару гнедых. Прислал хлопа, чтобы сбрую заказать. Сбрую сделаю, тогда и потолкуем с паном…
- Затеяли мужики громкое дело… - пожал плечами Мешкович. - Не знаю только, что из этого получится.
Шаненя настороженно посмотрел на Велесницкого. У того приподнялась и замерла бровь:
- А что ты, Гришка, хочешь, чтоб получилось?
- С кем за грудки беремся, Иван? - прищурил глаза Мешкович. - С панством? Пересадят на колья всех. Вчера войт пан Лука Ельский привел в Пинск рейтар. Все в латах. Мушкеты висят… Неужто с вилами да с пиками на них?
- Не пойму твоей речи… - встал с лавки Шаненя.
Гришка Мешкович замялся, но продолжал:
- Старики еще помнят, как пятьдесят год назад Наливайка брал Пинск. Захватили мужики город, разбили маенток епископа Тарлецкого. Он ведь был зачинщик Брестской унии… А потом что? Наливайку свои же казаки выдали… И закачался Северин на веревке в Варшаве…
- К чему это все, Гришка? - не стерпел Шаненя.
- Я не ворог, Иван. - Мешкович постучал кулаком по груди. - Как бы хуже не было? Пока есть, слава богу, хлеб и ремесло. Другой раз и перетерпеть можно панское лихо.
- Не буду! - Шаненя заскрипел зубами. - И Ермола не будет. И Алексашка. Спроси у него, что чинят иезуиты в Полоцке? Он тебе расскажет. А в Гомеле что деется? А в Слуцке? Прошелся Наливайко с саблей - полвека были покладисты паны, шелковые были.
- Опять казаки? - не унимался Мешкович. - Казаки про свою землю думают. А на Белую Русь идут не затем, чтобы тебя боронить. Чужими руками жар грести надумали. Туго им стало - сюда подались. Кончится война, и уйдут к себе в степи. А тут хоть пропади пропадом!
- Брешешь! - сурово перебил Шаненя. - Черкасы на Белой Руси выгоды не ищут. Пожива им тоже не нужна. Не татары. А то, что сюда подались, нет дива в этом. Нам туго будет, мы к черкасам пойдем. Помни, стоять нам вместе с Украиной!