Глава четвертая
Купец был дивный. Высокий, сухой, с пушистыми пепельными усами. Из-под мохнатой смушковой шапки настороженно поглядывали большие черные глаза. Купец напоминал Алексашке филина. Телега его завалена всякой всячиной: мешками с золой, высохшими овчинами, железным скарбом. За дробницами на поводу шел здоровенный и злющий лохматый пес. Купец не говорил, откуда и куда едет, только спросил Алексашку:
- Далеко до Пиньска?
- Верст десять, наверно, будет.
- Попутный, значит?
Алексашка замялся, но тут же сообразил:
- Попутный.
- Жеребец у тебя ладный! - Купец понимающе посмотрел на буланого, потом задержал глаз на Алексашкиной рваной одежде, прищурился и ничего не сказал.
Чтоб не приставал больше купец, Алексашка пояснил:
- Пан наказ дал в Пинск, еду вот.
- Кто пан-то?
- Телеханский, - не моргнув, выпалил Алексашка.
Купец откровенно рассмеялся:
- Пан телеханский, а по лунинецкому шляху едешь! Ой, хлопец, врешь ты складно.
- Не знаю я, как эти шляхи называются! - разозлился Алексашка. - Чего пристал?
- Да господь с тобой! Мне все равно. Скажи лучше: в твоих краях соболей не продают?
- Продают, - наморщил лоб Алексашка. Тут же вспомнились полоцкие базары и ярмарки. - Купить можно, лишь бы деньга была.
- Почем просят?
- Говаривали, двадцать штук вместе - три рубля грошей, - сказал наугад Алексашка.
- О-о! - протянул купец и, надвинув на лоб шапку, почесал затылок. - Корова по статуту Великого княжества литовского сто грошей, и не больше. А ты вон куда!
- Не я продавал. Слыхал так. Я ремеслом занят.
- Что умеешь?
- Ковальское дело. Топоры варил. На дермезы оси ковал.
- Паны ладно платили?
- Ведомо, плата у них одна.
- Остер ты на язык! - усмехнулся купец. - Теперь паны не очень гроши бросают. Деньги на большую войну копят. Указ короля такой: с каждой хаты по десять злотых.
Алексашка ничего не ответил. Было жарко, и буланый шел неспокойно - досаждали оводы. Алексашка подумал: купец ушлый, по свету колесит и, видно, знает, что где деется.
- У нас тут тихо.
- Ты откуда знаешь, если дальше панского двора не хаживал? Ты православный?
- Какой же еще!
- Белорусцы народ податливый. Паны из него вон сколько крови выпили. Люд молчит. К покорству приучен… Скажет тебе пан голову о колоду расшибить - расшибешь. Чего молчишь?
- Будто тебе пан не укажет! - обиделся Алексашка.
- Я - вольная птица. Захочу - в неметчину поеду. Захочу - в московское царство. Я про чернь речь веду. Глянь, что на Украине деется. Стало казакам муторно от шановного панства - под хоругви стали. Но если, упаси господь, одолеют паны, знай: во сто крат горше на Белой Руси люду будет.
- Что люду остается…
- Сабли ковать! - Купец испытующе посмотрел на Алексашку. - Я пошутил… Что делать? В Пиньске знаю седельника Ивана Шаненю. Ему коваль нужен был позарез.
- Зачем седельнику коваль? - Теребень прихлопнул ладонью овода на упругой шее буланого.
- Надобен, раз ищет. Дермезы будет делать.
Алексашка промолчал. К чему такие речи ведет купец? Что предлагает он? Бежать от пана с седельнику? Призадумался Теребень. Случай в самый раз подходящий.
- Посмотреть можно, - уклончиво сказал Алексашка.
Купец теперь шагал молча, держась рукой за дробницы. Поношенные и подшитые капцы мягко ступали по теплой, пыльной дороге.
В полдень выехали из леса и увидели вдали Пинск. Над низкими крышами хат возвышались белокаменные громады церквей и костелов. "Как в Полоцке…" - подумал Алексашка, глубоко вздохнув. Когда приблизились, стал различать деревянную стену, что кругом опоясывала город. Увидел и ворота. Возле самой стены оказался ров, заполненный зеленой, затхлой водой. Проехали мост. Возле ворот - часовые с длинными, сверкающими на солнце алебардами.
- Кто такие? - лениво крикнул один из них.
- Купец Савелий из гомельского княжества. За мехами и золой пожаловал.
- Куда путь держишь? - допытывался часовой.
- Ведомо, в славный град Пиньск.
- А ты, смерд?
- Мой, - ответил купец, кивнув на Алексашку.
Часовые отвели тяжелые ворота, и телега загрохотала по деревянной мостовой.
Вот он, Пинск! От Северских ворот прямые, тесные улицы с хатами, крытыми соломой. Лучами сходятся улицы к центру - шляхетному городу, который вырос на высоком берегу Пины - Васильевской горке. Здесь костел - громадина, большой монастырь, иезуитский коллегиум. Позади ратуши - между коллегиумом и монастырем - дом пинского войта полковника пана Луки Ельского. Хоромина огорожена забором из камня. За домом войта мост через Пину. А там - шлях на полудень, в широкие украинские степи.
Шумен и люден Пинск. Много тут разных цехов - скорняки, ковали, шапошники, седельники, шорники, оружейники, золотари. И все изделия на базаре. Сразу бросилось Алексашке в глаза то, что одёжки здесь люд пошивает по-своему. Порты более роскошные, на разные цвета крашены. Даже красные видал. Рубахи расшиты и сильнее отбелены. Видно, лен здесь получше.
День был базарный. По узким улицам к центру города шли мужики и бабы. Грохоча по мостовым и поскрипывая, тащились повозки с живностью. По тому, как уверенно ехал купец, Алексашка понял, что в Пинске он бывал. Из проулка свернули на главную улицу, которая вывела к площади. В центре ее помост. Возле помоста - толпа. Над головами людей пять всадников со сверкающими на солнце пиками. На помосте колченогий, дюжий детина в синей посконной рубахе с закатанными до локтей рукавами. В руках у него плеть. "Секут…" - подумал Алексашка. Помахивая плетью, детина кричит хрипло и протяжно:
- Тащи-и Ива-ашку-у!..
Два гайдука вытолкали на помост Ивашку и начали срывать с него рубаху. Ивашка покорно повалился на топчан, вытянув вперед длинные, жилистые руки. Гайдук прихватил руки ремнем, а сам уселся на Ивашкины ноги. На помост по шатким старым ступенькам взобрался старый, плюгавый чтец, а может, писарь магистрата.
- Тишей! - гаркнул детина. - Сказку читаем!
Чтец высморкался на помост, вытер нос рукавом и, щурясь, загундосил. Помятый листок дрожал в хилой руке.
- А подмастерье Ивашка удрал от цехмистера… а господ своих не почитал… а словами паскудными обзывал и задолжал пану два злотых…
- Где же взять ему те злоты? - послышалось из толпы.
- Тишей! - детина помахал плетью.
А чтец дальше гундосил:
- А судом магистратовым предписано сечь нещадно Ивашку тридцатью плетями и, наказав, в долговую тюрьму посадить…
Ивашку отхлестали быстро. Не успел купец повернуть коня, как долетел с помоста истошный вопль. На лоб мужику приставили раскаленное клеймо с четкой надписью "ВОР".
- Что крал? - придержав поводья, склонился Алексашка к какой-то брюхатой бабе.
- Под мостом в Пине рыбу ловил… - вздохнула баба и, перекрестившись, заплакала.
Алексашка следом за купцом свернул на одну улицу, потом На вторую. Остановились у небольшой хаты с двумя оконцами. Купец толкнул ветхие ворота, и они раскрылись. Заехали во двор.
Из хаты вышел рослый, широкоплечий мужик с русой подстриженной бородой. Такие же русые волосы подстрижены на голове в кружок. Он был в синей холстяной рубахе, перехваченной бечевкой, синих штанах и капцах на босу ногу. Неторопливо посмотрел на купца, на Алексашку, в большой сильной ладони зажал бороду.
- Не ждал? - Купец снял шапку.
- Нет, - признался хозяин и колко посмотрел на Алексашку.
- Коваля тебе привел: Хлопец дюжий и жилистый.
Алексашка ухмыльнулся: говорил купец так, будто все было решено и договорено.
- Идите в хату, - пригласил Шаненя.
Хата у Шанени небольшая. У дверей, в углу - печь. От печи до стенки полати. Чисто выскобленный стол в углу, лавка и дубовый сундук. Пол дощатый. В хате порядок. От печи на Алексашку уставилась дебелая баба, из-за ее спины выглядывала девка.
- Сходи, Устя, воды. Мужики умоются с дороги, - сказал Шаненя девке. - А ты, Ховра, доставай из печи и потчуй.
Устя принесла воду. Умывались во дворе, над дежкой. Устя черпала коновкой и лила на руки Алексашке.
- Студеная! Иль из криницы?
Устя не ответила. Алексашка глянул на девку и не захотел больше спрашивать: толстогубая, с острым, как у сороки, носом, рябоватым лицом.
А в хате на столе уже ждали преснаки, толченый лук с квасом, просяная каша. Сели мужики за стол, а бабы вышли из хаты.
- Как оно житье-бытье в Пиньске? - купец затолкал в рот пахучий преснак и шумно хлебнул квасу.
- Работой паны не обижают. Ходко идет сбруя.
- Что ж, прибыль добрая! - обрадовался купец. - А начнешь брички и дермезы делать - пойдут и талеры.
- Тебе, Савелий, ведомо, что на моих бричках далече не уедешь… - Шаненя затеребил бороду. - И еще, в обиду не прими, чернь стала побаиваться казаков.
- Про это я знаю. - Купец опустил голову. - Шановное панство молву пустило…
Внимательно слушал Алексашка разговор и не мог понять, что к чему? Совсем стал непонятным купец Савелий.
- У молвы язык длинный и острый.
- Зря, Иван, верит люд. Хмель не ворог Белой Руси…
Купец положил ложку, вытер о штаны ладони и расстегнул широкополый армяк. Непослушными пальцами долго теребил полу, наконец, оторвал край подкладки и осторожно вытянул аккуратно сложенный листок. Не торопясь, старательно вытер рукавом край стола и положил листок.
- Слушай, что повелевает гетман Хмель казакам…