- Пытлив ты больно, - баба отвернулась и завозилась у печи. Она поставила на стол миску крупника. Мешкович поел. Видно, от усталости потянуло на сон. Но поднялся.
- Добрая ты, - сказал ласково и вспомнил свою Марфу. - Сбережет тебя бог!.
Ночевал Гришка Мешкович в копне сена. Было душно, всю ночь мучила жажда и спал плохо. Виделись страсти. Казалось, летел куда-то в пропасть. Рано утром поднялся и зашагал по холодку. Шел и дивился тому, что ноги становились тяжелее с каждым шагом, а в голове все больше шумело. Подумалось, что после смерти Марфы слаб стал и стар. К вечеру совсем выбился из сил. С трудом добрался до деревни. Мужик пустил в хату и предложил трапезу. От еды отказался и завалился на солому.
Утром сообразил, что не в усталости дело. Вся спина, грудь, ноги горели огнем. "Захворал", - решил он и попросил у мужика браги. Ее не оказалось, Но у кого-то хозяин все же раздобыл келих сивухи.
- Отлежись, - посоветовал он.
- Не могу. Идти надобно.
- Твоя воля, - пожал мужик плечами.
- Далеко ли до Горваля?
- Далеко. Скоро будет место Житковичи. Потом, сказывают, за сто верст место Калинковичи. А там останется недалече. Верст еще с половину сотни.
Шел Гришка Мешкович, и жаркой голове не давали покоя мысли: дойти бы быстрее, найти Гаркушу. А там бы отлежался в хате или черкасском лагере.
Верст за двадцать до Калинковичей Гришку Мешковича настигли фурманки - ехали мужики за лесом. Забрался в телегу, лег на сено и не мог понять, в дрему ли впал, или в забытье; Как из тумана, выплывало лицо ксендза Халевского, вскудлаченная голова Карпухй, кунтуши, кунтуши… Потом мужики напоили его кислым молоком, ему полегчало. Но когда свернули со шляха и Мешкович слез с телеги, почувствовал, что идти не может. Кое-как доплелся до деревни. Седой согбенный старик с удивлением рассматривал незваного гостя и хрипловато гундосил:
- А я думал, хмельной. Водит тебя в стороны… Думал, с чего это бражничал мужик? - выставив ухо, сморщился: - Про что спрашиваешь?.. Стар я, глух.
- Не слыхал, где казаки ховаются?
- В лесу ховаются. Где ж им ховаться!
- Лесов вокруг много. В какую сторону ни иди - лес. - Мешкович смочил языком сухие губы.
- Кто тебя знает, что ты за человек и откуда ты, - кряхтел дед, недоверчиво оглядывая Мешковича. - Может, паны тайно послали тебя? Ходишь да высматриваешь. Мне помирать скоро, и грех на душу брать негоже. Не ходил я за казаками…
Мешкович решил, что дед, пожалуй, не знает, где казаки, но то, что слыхал о них, - сомнения и быть не может.
- Мне надобны они, дед. Понимаешь, надобны… Панам я прислужник плохой, и ты меня не бойся…
Дед поверил.
- Побудь малость. Скоро вернусь.
Долго сидел Гришка Мешкович. Пил студеную воду, что подавала в ковшике старуха. Наконец заскрипела дверь. За дедом в хату вошел человек. Хоть и был в избе полумрак, под бородой Мешкович разглядел еще не старое лицо.
- Зачем тебе казаки понадобились? - твердо спросил мужик. - Или жить тебе без них нет мочи?
- Не ошибся. А если веры мне нет, пойдем вместе, - уговаривал Мешкович. - Не просил бы, если б не захворал.
Мужик запряг лошадь. Мешкович залез в телегу и провалился в сон. Сколько пролежал, не знает, но открыл глаза, когда тормошил его мужик. Телега стояла в старом сосновом лесу.
- Оглох, что ли?! Третий раз тебе толкую. Пойдешь на запад солнца. Попадешь в ельник. За ельником снова лес, да помельче этого. Левее овраг будет. В него не спускайся. Там увидишь…
Мешкович слез с телеги, осмотрелся красными помутневшими глазами и пошел, хватаясь руками за смолистые стволы. А перед глазами плыли синие круги. Остановился возле сосны, отдышался, на мгновение закрыл глаза. Когда поднял тяжелые веки, удивился, что лежит. Слабые пальцы судорожно сжимали ельник. Вдохнул прохладный воздух и закричал:.
- Эге-ей!.. - и, как эхо, отдалось в голове, в ушах далеким и протяжным "э-эй…"
Очнулся Гришка Мешкович возле костра. Пахло дымом. Кто-то приподнял его голову и приставил ко рту кружку. Выпил холодной воды и попросил склонившегося над ним человека:
- Позови Гаркушу… Гаркушу…
Мешкович слыхал далекие, глухие голоса, и почему-то чудился ему колокольный звон, который нарастал в ушах глухими и тяжелыми ударами. Расслабилось тело, и показалось, что полегчало…
Когда снова поднесли к губам кружку, он не поднял головы, не раскрыл рта. Гаркуша подошел, посмотрел на большой, покрытый испариной лоб, снял шапку. И мысли не было у Гаркуши, что в поясе у мужика зашито письмо ему…
Глава четвертая
Из Пинска пана Скочиковского выпустил Иван Шаненя. Открывая ворота, сказал:
- За услугу твою, пан, плачу услугой…
За панским возком катилась еще телега со скарбом, и три мужика подталкивали ее на взгорках. Пан Скочиковский держал путь на Варшаву через Берестье. Прямым шляхом не поехал. Сказывали, что у Дрогичина бунтует чернь. Повернул в объезд на Охов.
В Охове попал прямо в объятия пана Луки Ельского. Другим бы разом пан войт и руки не подал. Скочиковский заметил, что пан Лука Ельский похудел, осунулся. Только глаза по-прежнему горят и голос не стал - слабее.
- Всех до единого посажу на колья! - обещал он.
- О, ваша мость, пане полкувник, одна надежда на вас. Вор и разбойник Шаненя просил у меня железо, дабы сабли черкасам ковать. Убить грозился, если не дам. И не дал! Вырвался из города чудом… Чернь с казаками буйствует, грабит шляхетный город и коллегиум. А потом неслыханную дерзость совершили: достопочтенного пана ксендза Халевского мученической смерти предали.
- Халевского?.. - Ельский почувствовал, как прилил к голове жар. Поднялся со скамейки, снова сел и проронил только одно слово: - Та-ак!..
Скочиковский продолжал:
- Костел черкасы тоже разграбили, могилы святых людей осквернили…
- Завтра веду войско. Следом идет стражник пан Мирский с артиллерией. Обложим схизматов с божьей помощью со всех сторон. - Пан Ельский на мгновение поднял лицо к небу.
- Ядрами их, пане войт! Да не жалейте железа. Отольем его, сколь надо будет…
Скочиковский остановился в мужицкой хате, выгнав в клуньку хозяев - бабу и мужика. Слуга Зигмунт внес мешки со скарбом. Наговорившись с паном Ельским, Скочиковский брезгливо смахнул с полатей на пол старую, слежавшуюся солому и приказал Зигмунту принести охапку сена. Потрапезничал мясом, запил вином, лег и захрапел.
Зигмунт вышел во двор и долго сидел в телеге. Ночь была лунная. Изредка месяц нырял в облака. Серые тени ползли вдоль леса. Зигмунт поглядывал на хату, слушал, как позвякивали уздечками кони. Сидел и думал про слова Скочиковского "ядрами их… ядрами". Наверно, знать не знают в Пинске, что к городу движется войско. Сесть бы сейчас на коня и - в город, туда, к ремесленникам, к черкасам, к работному люду… Туда, к ним, к таким же обездоленным, как он сам… Там, в Пинске, найдется и ему сабля… Тихо позвякивает уздечкой буланый конь, тянет сено, пофыркивает и тычет мордой в бок Зигмунту.
Зигмунт отвязал повод, сжал его в жесткой ладони. Раздумывал: так уехать или расквитаться с паном за все сразу. И не быть в долгу? Расквитаться, видно, будет справедливей. Слез с телеги, пошел к хате. Тихо ступал, а казалось, что шаги гремят на всю округу. Потянул дверь. Она предательски заскрипела. Заворочался на сене пан Скочиковский, засопел, повернулся на бок. Замер Зигмунт посреди хаты. Выждав, приблизился к полатям. Пан глубоко дышит носом, присвистывает. "Чего медлить?.. - спросил себя холоп. - Вот сейчас… И за все сразу… За все муки, что сносил… За все страдания…" И, навалившись на пана Скочиковского всем телом, сжал, словно клещами, потную, теплую шею…
Вышел из хаты с трепетным сердцем. О штаны брезгливо вытер вспотевшие ладони. В деревне было тихо. Взобрался на буланого и задергал поводья. Двенадцать верст конь прошел одним махом. Ворота в город были заперты, и Зигмунт яростно застучал кулаком.
- Чего колотишь? - послышался осторожный голос.
- Впускай! Важное дело к атаману.
- Какое дело?
- Не твоего ума. Не мешкай!
Стража пропустила Зигмунта, и верховой казак повел его к шляхетному городу, где стоял шатер Небабы. И джуре Любомиру ни единого слова не сказал Зигмунт. Твердил свое: атаману выложу. Любомир разозлился - может быть, у холопа тайные умыслы? Ощупал Зигмунта и, убедившись, что под рубахой нет кинжала, пошел будить Небабу.
- Пусть заходит.
Зигмунт вошел и как мог все рассказал. Небабе. Атаман слушал, и когда Зигмунт замолчал, спросил вкрадчиво:
- Ты - лях. Как же ты решился на измену королю?
Зигмунт растерялся и не знал, что ответить. Хлопая близорукими глазами, морщился и, наконец, виновато вымолвил:
- Лях. А если и лях? Пан одинаково сечет что белорусца, что ляха.
Небаба был доволен ответом.
- Достойно! Вот тебе казацкое спасибо! - и протянул руку. Откинув полог, крикнул - Джура, собирай сотников. Зови еще Шаненю и Велесницкого!
Не прошло и часа, как в шатер Небабы собрались казацкие сотники. Сидели в шатре не долго. Небаба предложил сотникам хитрый и смелый план. Сотники слушали, пощипывая усы, прикидывали в уме, насколько правильна задума атамана, и, наконец, согласились, утвердив коротким словом:
- Добре, батько!..
Небаба просил Шаненю подтянуть к Северским воротам двадцать, а то и больше телег, упрятать их за хатами. У городских ворот убрали стражу, а ворота раскрыли…