- Чего боязно, - успокаивал Силан. - Ходить будем, глаголети… Пан обещал налоги поубавить…
- Обещал… - .засомневался Лавра. - Да поглядим. Как бы не заплатил, когда восток с западом сойдутся…
Утром пану Ельскому принес донесение лазутчик, посланный к Пинску. Вести он доставил дивные: Северские и Лещинские ворота раскрыты. Из ворот выходят мужики и бабы в лес за хворостом. В городе тишина, казаков за стенами не слышно.
- А что на улицах деется? - хмурясь, допытывался войт.
- В город не заходил, не велено, - признался лазутчик.
- Жаль, - прикусил губу пан Ельский. - Значит, не видно казаков?
- Языка брать надо, ваша мость, - разгорячился Жабицкий.
- Не надобен, - пан Ельский отрицательно покачал головой. Решил идти к Пинску, до которого было десять верст.
Когда подошли к городу, войт приказал держать войско в лесу, костров не разводить, лошадей отвести подальше. Вместе с капралом Жабицким выехали на опушку и остановились, разглядывая город. Скупое осеннее солнце мягко вырисовывало на бледном небе белые громады костелов, монастыря и коллегиума. Кое-где над домами устало вились жидкие дымки. Северские ворота были раскрыты. Ни часовых, ни черни. Вскоре вышел за ворота мужик с веревкой. Подошел к опушке леса, собрал хворост и, взвалив на плечи, пошел в город. Затрепетало сердце Луки Ельского: сами ушли черкасы из Пинска! Половину дня простояли возле высоких смолистых сосен, поглядывая на ворота. Думал войт. Наконец решился:
- Пойдем в Пинеск!..
Капрал облегченно вздохнул, хоть и продолжали мучить его какие-то непонятные сомненья. Ему-то приходилось иметь дело с черкасами. И всякий раз они обманом и коварством наводили ужас на рейтар и драгун…
- Ваша мость, - капрал натянул поводья.
- Ну…
- Пана Мирского ожидать не станем?
- Какая надобность ждать пана стражника? - Войт резко повернул голову. Жабицкий заметил, как недобро сверкнули его глаза. Он повторил - Пойдем в Пинеск.
- Будет по-твоему, - покорно согласился капрал.
Жабицкий понял, что это решение окончательное. Пришпорив коня, он пустил его лесной тропой. Выслушав капрала, Шварцоха зашевелил белобрысыми бровями. Он был доволен, что боя не предстоит. Трубач заиграл построение.
Отряд вытянулся из леса на шлях и пошел к Северским воротам. Пан Ельский видал, как выбежали два мальчугана, постояли возле рва и пустились вприпрыжку назад. К воротам поскакал рейтар. Постоял, посмотрел, что происходит за стеной, и, убедившись, что никого нет за частоколом, поспешно вернулся. Теперь у пана Луки Ельского не было никакого сомнения, что казаки ночью оставили город. Он был и доволен, и одновременно сожалел об этом: выскользнул из рук Небаба!
Первые ряды рейтар миновали ворота. Свернули на улицу и сразу же вдали показались площадь, стена шляхтного города и ломаная крыша иезуитского коллегиума.
Глава третья
Гришка Мешкович зашил в порты письмо Небабы и, кроме того, заучил на память то, что наказывал атаман. А наказывал он немногое. Первое - атаман задумал разгромить отряд пана Мирского. Другое, - если может он, Гаркуша, пусть ведет загон под Пинск и ударит в спину, когда полезут пикиньеры на стены.
Гришка Мешкович уходил из города с болью. Вот уже много зим и лет прошло, а он не отлучался от дома. Но идти под Речицу искать загон атамана Гаркуши согласился сам: места тамошние хорошо знал - некогда отец его, тоже шапошник, ездил в Речицу и Гомель за товарами.
Детишек Тришкиных взялась досмотреть баба Ермолы Велесницкого, и Мешкович отправлялся в путь со спокойным сердцем. В мешочек положил краюху хлеба. Под армяком спрятал кинжал, который отковал ему Алексашка, и на зорьке шмыгнул через ворота.
Дорога петляла, огибая вечные болота, затянутые зеленовато-ржавой пеленой. От болот тянуло сыростью и плесенью. Кое-где горбами высовывались из воды кочки, покрытые густым уже светло-рыжим мохом. А в нем яркими красными огоньками сверкала брусника. На десятки верст болота и болота. Лишь кое-где появляются песчаные островки и на плешинах этих грудились низкие, нахохленные, как совы, хаты.
Отошел Гришка верст пятнадцать и попал в первую деревню. Прижались хаты к самому шляху. В деревне тихо, как в осеннем лесу.
Заглянул в одну из хат. В ней темно: крошечное оконце, затянутое пузырем, света не дает. Распахнул пошире дверь. Возле двери - лапти, кадка с водой, коновка. Зачерпнул и выплеснул воду - тараканов полно. Пить не стал. Бросил на лавку коновку, и она покатилась со звоном. Возле другой хаты показалась старая сгорбленная старуха. Она долго и внимательно рассматривала Гришку подслеповатыми глазами.
- Одна в деревне, мати? - удивился Мешкович.
- Может, и есть кто, - зашамкала старуха беззубым ртом.
- Куда подевались мужики?
Опираясь на ореховую палку, старуха долго молчала. Землистое сморщенное лицо было неподвижным. Только часто моргали слезящиеся глаза да вздрагивали сухие пальцы, сжимавшие кий. Мешковину показалось, что она не слыхала, о чем спросил Гришка. Вдруг старуха раскрыла беззубый рот:
- Неужто не знаешь?
- Не знаю, мати.
Старуха с укором посмотрела на Мешковича.
- Налетели намедни, ако вороны и мужиков в войско… Всех, кто далоги мае… Позабирали, позаграбастали… Бабы, ведомо, в маентке барщину отбывают… А ты не знаешь… Откуда странствуешь, человече?
- Отселе не видать, мати. Из Пинеска иду.
Старуха наморщила лоб, сухой желтой рукой подбила под дырявый платок жидкие седые волосы.
- Правду ли сказывают, человече, в Пинеске?.. - и замолчала, стараясь вспомнить, что сказывают.
Гришка Мешкович догадался, о чем хочет узнать старуха.
- Знать, правду сказывают, мати.
- А то, что казаки были? Правду бают?
- Были. - Мешкович усмехнулся: все известно старухе!
Старуха перекрестилась костлявыми пальцами, и губы ее беззвучно зашевелились. Дала Мешковичу ковшик воды. Выпил, а жажда не прошла. Вода ржавая, пахнет болотом. Да и берут ее из болота, а не колодца.
Вот уже и последняя хата. За ней - кусты орешника и лес. Березы с побуревшими листьями грустно свесили долу тонкие ветви. Вдруг хруст сухого орешника и грозный окрик:
- Стой, смерд!
Повернул голову и пересохло во рту. Прямо на него наставлен мушкет. Одним прыжком оказался возле Мешковича воин с алебардой. "Тайный залог! - мелькнуло в мыслях. - Бежать!" Но бежать не решился - наверняка станут стрелять. И неведомо, нет ли впереди засады? Остановился.
- Кто будешь? - спросил воин, пристально оглядывая Гришку.
- Гришка Мешкович, цехмистер Шапошников из Пинеска…
- Брешешь! - воин тряхнул алебардой. - Нонче работный люд из хаты носа не показывает. Куда идешь?
- В Гомель. Купцы обещали товар…
Волоча сошку, мушкетер вышел из кустов и, уставив глаза на Мешковича, уверенно повторил:
- Брешешь! Казаков ищешь в лесу. Вяжи его!
За спиной, складывая веревку в петлю, возился воин. Мешкович сунул руку за полу свитки. Пальцы сразу же поймали черенок кинжала. Мушкетер ничего не успел сообразить. Он выронил мушкет и, схватившись за живот, опустился со стоном на траву. Мешкович бросился в кусты. Второй воин оказался смекалистый и прыткий. Едва упал мушкетер, - подхватил алебарду и метнул ее в спину Мешковичу. Но промахнулся. Копье проскочило, а лезвие секеры, разорвав свитку, горячо полоснуло по плечу. Мешкович не почувствовал боли. От испуга шатнулся в сторону и зацепился носком копца за корень старой сосны. Не удержался на ногах. И тут же на спину навалился воин. Вырваться сразу из его цепких рук Мешкович не смог. Падая, выронил кинжал. Сцепившись, они покатились по траве, хрипя и ругаясь. Несколько раз воин пытался схватить Мешковича за шею. "Придушит…" - испугался Гришка. Тот навалился всем телом, и в этот миг Мешкович почувствовал под ногой упор. Напрягся и перебросил через себя воина. Руки у того ослабли. Гришка, изловчился и кулаком ударил по переносице. Воин на мгновение обмяк. Мешкович вырвался из его сильных рук и, вскочив, бросился в лес. Бежал и не смотрел куда. Колючие ветви можжевельника больно хлестали по лицу. Возле кряжистого дуба зацепился полой за выворотень. Остановился и, отдышавшись, прислушался. Погони не было, подался в сторону шляха.
Когда показались белые стволы берез на шляху, присел на кочку. Плечо горело огнем. Нарвал подорожника, смочил лист в лужице и приложил к плечу.
Выходить на дорогу Гришка Мешкович не решался, хотя и прошло уже немало времени. Думал о том, что если б были еще дозорцы в тайном залоге - дали бы о себе знать. Долго сидел у дороги, посматривал по сторонам. Ни верховых, ни мужицких телег не видно. Когда солнце перешло за полудень, поднялся и, не выходя на шлях, пошел окольной тропкой.
Вечером Мешкович огородами подошел к деревне. Возле одной из хат увидел ребенка.
- Мамка в хате?
Увидав незнакомого, мальчишка испугался и, заплакав, убежал. За ним прошел и Гришка. В хате баба взяла ребенка на руки, молча и без удивления смотрела на Гришку.
- Не знаешь, баба, есть ли в деревне залог? - Мешкович устало опустился на скамью.
- Вроде нет, - и пожала плечами.
Мешкович облегченно вздохнул.
- Посмотри-ка, что там у меня… - сморщился Гришка, снимая рубаху.
Баба тряпицей вытерла засохшую кровь. Прикладывая листья аира, качала головой. Все плечо покраснело и дышало жаром. Баба стянула с шеста чистую рубаху:
- Надевай.
- Рубаха у тебя есть, а где твой хозяин? - Мешкович с трудом натянул сорочку. Она была тесной.
- Известно, - замялась, - на барщине. Хлеба молотит.
- Молотит… в лесу?