Пан Лука Ельский наблюдает за сборами и недовольно хмурится: очень медленно строится войско. Войту не терпится, и уже сейчас он строит планы штурма города. Ельский не сомневается в том, что, увидав войско, холопы и ремесленники призадумаются, держать ли сторону схизматов? Как-никак своя жизнь дороже. Может быть, и то, что ремесленники пропустят казаков ночью через ворота и помогут укрыться в окрестных лесах. Посему надобно торопиться. И еще пан войт в мыслях решил, что все войско положит, а Небабу захватит живым. Дабы потом вывалять в перьях, обмазать волчьим салом и травить до смерти собаками. А всех пособников Небабы - на колья!
Войт злится и кричит капралу Жабицкому:
- Эти поросные свиньи долго будут строиться?!
- Вшистко! - отвечает капрал и, стеганув коня, бросается к рейтарам. Те ни польскую речь, ни русскую не знают. Полковник Шварцоха шевелит белобрысыми бровями, чмыхает и кричит по-немецки, словно лает:
- Барабаны, вперед!..
Трелью сыплется мелкая дробь. Барабанщики вышли на дорогу, по команде круто повернулись и освободили шлях. Медленно тронулись рейтары.
- Наконец-то! - процедил войт.
На целую версту растянулся отряд. Поблескивают кирасы и островерхие шлемы. Впереди рейтар, на вороном коне, Шварцоха. Лука Ельский не верит наемным солдатам и особенно - немцам. Да ничего не поделаешь, другого войска нет…
Деревня Охов небольшая и нелюдная. Дворов в ней шестнадцать. Но она приглянулась пану Тышкевичу. Через Охов проходил старый шлях, который самым коротким путем вел из Несвижа в Пинск и затем через черкасские земли - в стольный Киев. Купив Охов, пан Тышкевич в полуверсте, на взгорке, поставил дом, коровник и птичник.
На черной и жирной оховской земле хаты мужиков стояли роскошно. В густых лесах, что обняли широким кругом поселище, вдоволь хватало зверья и воды. Мужикам промысел был хороший и всю зиму дубовые кадки держали вяленую лосятину да грибы. За грибы и зверьё пан Тышкевич увеличил барщину до пяти дней. Чернь роптала. Пан Тышкевич грозился вырвать ноздри непокорным!
Горячим августовским днем примчался в Охов гонец со страшной вестью: за Струменью, в пятидесяти верстах, появилось татарское войско. Гонец не знал, большое оно или малое, но движется войско на север солнца. Пан Тышкевич собрал пожитки, посадил в телегу семью и уехал под Мир, где был маенток старого Тышкевича.
Поспешный отъезд пана оховские мужики сразу понять не могли. В полудень пошла старуха к колодцу, который был на краю деревни. Вытянула бадью, а налить воду в ведро не успела. Просвистела стрела, и свалилась баба замертво.
С криком "Алла!", сверкая кривыми саблями, выскочили из кустов всадники и пустили коней по улице. Выбегали из хат мужики и бабы. Тех и других ловили арканами. Старух и детей рубили саблями. Только один трехлетний Силан избежал суровой участи - испугавшись крика и воя, что стоял над деревней, спрятался в кустах боярышника за хатой.
Татары разбежались по дворам искать поживу. Увязывали в тюки и приторачивали к седлам кожухи, постилки, снедь. Потом подожгли Охов и покинули его, угоняя в далекие края пленных.
Через месяц возвратился в маенток пан Тышкевич. По черни не бедовал. Радостно билось сердце, что не обнаружили татары дом, стоявший в стороне, не увели живность. Но через три года и в маенток пришла беда. Во сто крат оказались страшнее татарских сабель бердыши и косы Северина Наливайко. Едва его отряд пришел на землю Белой Руси, как загудел ульем край. Чернь взяла в руки вилы и топоры. Под ударами крестьянского войска пали Могилев, Давид-Городок, Туров, Пинск. Теплым мартовским днем, раскидывая комья талого снега, конное казацкое войско промчалось мимо сожженного татарами Охова и обложило маенток пана Тышкевича. Сына, двух дочерей и пани под улюлюканье и свист черни посадили в колымагу и великодушно отпустили, а пан Тышкевич закачался в петле на воротах…
Почти пятьдесят лет прошло с тех пор. Внук пана Тышкевича, князь Станислав Тышкевич, приехал в Охов из Вильни, долго стоял на холме, где некогда был маенток деда. Старый лес вырубили, раскорчевали, и с холма видны девять хат нового Охова. Ожил старый шлях. Тянутся к Пинску купеческие телеги, а к Несвижу везут соль из астраханских учугов, вяленую рыбу из Русского моря, бухарские шелка. Но теперь купцов с каждым днем все меньше.
Пан Тышкевич роздал девять наделов земли куничникам. Один из наделов взял угрюмый, высокий мужик Силан, прозванный Сиротой. Кличку такую дали ему потому, что не было у него ни отца, ни матери, ни братьев. Отмеряя Силану надел, староста высказал волю пана: тому куница, кто веру католическую примет. Силан дергал костлявыми плечами, супил лоб, и без того изрезанный морщинами, и согласно кивал черной бородой. И хоть был строгий наказ пана, а староста дал и Силану-схизматику куницу. Землю Силан любил. Весь надел раскорчевал, выбрал из него сорную траву и возделал так, что стала земля мягче пуха. Она вознаградила Силана щедро: хлеба родила хорошие. Золотистое зерно радовало. Силан думал, что годов через пять будет излишек, который свезет на ярмарку в Пинск, а за деньги купит живность. Но пока собрать денег Силану не удавалось. Кроме того, за последний год он еще и задолжал пану за куницу сорок грошей.
Приезд пана Тышкевича в Охов не предвещал ничего хорошего. Силан поглядывал из-за куста орешника, как прошел пан к хате старосты. Возле хаты, под березой, поставили столик, застеленный белой скатеркой, и скамейку. Тышкевич опустился на скамейку. Силан увидал двух похолков в белых кафтанах и сразу защемило сердце. Предчувствие не обмануло. Староста велел мужикам немедля собираться.
- Все? - спросил он старосту.
- Все, ваша мость.
Ждут мужики, что скажет пан. А тот чешет пальцами затылок и смотрит на белые облака. Мужики видят быстрые глаза, острый нос, торчащий шилом над черной щеткой усов. Вздрогнули усы.
- Кто? - пан Тышкевич сузил глаза и посмотрел на эконома.
- Степка Бурак.
- Степка!.. - крикнул староста.
Степка Бурак, сутулый длиннорукий мужик, вздрогнул и опустился на колени.
- Шестьдесят грошей за куницу, - прочитал эконом.
- Почему не отдает? - спросил Тышкевич у старосты.
- Отдам, ясновельможный, - божился Степка. - Свезу в Пинеск овес и коноплю, и отдам…
- Не хочет куничными отдавать, пойдет в тягловые! - прошипел пан Тышкевич. - Пять дней в неделю… Походки! Десять плетей ему, чтоб помнил про долг.
Похолки схватили Степку, бросили на траву и задрали рубаху. Засвистела плеть и голос эконома считал:
- Раз… два… три… четыре…
Не успел Степка подняться с травы и завязать на штанах веревочку, как голос старосты снова оповестил:
- Силан Сиротка!
Походки подмяли Силана. Кто-то сел ему на ноги, кто-то тяжело придавил голову к земле. Упругая плеть обожгла спину, и Силан сжал зубы… Все девять мужиков были старательно высечены в тот же день. А через две недели сонную тишь Охова нарушил людской говор, скрип повозок и храп коней. Грозно поблескивали пики и широкие лезвия алебард. Страх и смятение навевали крылья гусар и тяжелые черные кулеврины на неуклюжих деревянных лафетах. В хате старосты остановились ясновельможные паны - стражник Мирский и пинский войт Лука Ельский. Оховские мужики знали, что войско идет к Пинску, в котором засели черкасы вместе с горожанами. И теперь рядили, что будет с повстанцами?
К вечеру за Силаном пришел староста и повел в хату. По дороге поучал:
- Переступишь порог - падай в ноги. Внимай, о чем тебе говорить будет ясновельможный пан.
- Смилуйся, - просил Силан. - Зачем я надобен ясновельможному?
- Знать не знаю.
Пока шли, все передумал Силан. Может, земли куничные продал пан? А может, просил рейтар высечь его? Скорее всего, что сечь будут. За что - Силан догадаться еще не мог.
Переступив порог, он упал на колени, не рассмотрев еще, кто есть в избе.
- Вставай, - повелел голос.
Силан приподнял голову. В переднем углу увидел трех сидящих. Первый, круглолицый, в камзоле, повторял:
- Вставай. Звать тебя?
- Силаном, ваша мость…
- Поближе иди.
Силан подошел на шаг ближе и, кинув робкий взгляд, рассмотрел тех двоих: здоровущего, рыжеусого, с колкими, как шилье, глазами, и седого, в темном сюртуке с широким, расшитым серебром поясом. Силан сообразил, что все трое - войсковые люди.
- Как мне ведомо, - начал второй, - ты задолжал пану Тышкевичу, податей не платишь. Не плетей заслужил ты, а на кол тебя посадить надобно. Но господин твой ясновельможный великодушен к тебе и терпелив…
- Пусть хранит его бог! - ответил Силан.
- Тебе ведомо, что схизматы, сговорившись, предали Пинеск и отдали его в руки врагов твоих?
- Говорят, ваша мость, что город обложили…
- Привел в Пинеск черкасов вор и разбойник Небаба. Работные люди и чернь раскрыли ему ворота, за что будут наказаны богом… Хочу я, чтоб ты пошел в Пинеск тайно и поелико возможным будет образумил чернь и посадский люд словом господним, дабы не слушали предателей схизматов, не верили им, оружия в руки не брали и никаких почестей черкасам не оказывали…
Силан слушал, о чем говорил пан. А тот хотел немного. Если б мог он, Силан, порешить схизмата Небабу - был бы королевской милости удостоен. Но это так, между прочим. Главная его забота - увещевать люд. Пан достал грош и положил его в жесткую, широкую ладонь Силана.
Силан вышел во двор. В голове кружило, все перемешалось и, как ни старался Силан припомнить все по порядку, о чем говорил пан, - не мог.
Вечером в хату Силана пришел оховский мужик Лавра.
- Разом идем, - прошептал он. - Только боязно мне.