- Ну что вы, Мария Фёдоровна! Не волнуйтесь, пожалуйста. Покой - лучший лекарь. Надеюсь, всё обойдётся. Но помните, я всегда к услугам Николая Алексеевича. Нельзя и думать, чтобы такого человека мы отдали болезни...
18
5 июля 1865 года управляющий морским министерством адмирал Краббе подписал приказ о предоставлении Бирилёву отпуска по болезни на одиннадцать месяцев для излечения внутри империи и за границей с сохранением содержания и единовременной выплатой одной тысячи рублей серебром. Кроме того, Николай Карлович - эмоциональный до экстравагантности, лишённый и намёка на официальную сухость - к нему в любой момент можно было входить без доклада не только офицерам, но даже курьерам и вестовым, - не поскупился и выдал из министерской казны ещё триста золотых, как он выразился, "на табак".
Уложились быстро и вскоре в семейном вагоне отбыли из Петербурга в Москву, чтобы оттуда проследовать в Овстуг.
Вместе с Бирилёвыми отправились Дима и Ваня, которые очень подружились со своим новым родственником и были без ума от его морских рассказов.
Николай Алексеевич в первый же день появления в петербургском доме Тютчевых подарил братьям Мари доспехи японских самураев, огромные ракушки, ещё хранящие шум океана, если их поднести близко к уху, и много других экзотических вещей.
Это были остатки огромной коллекции, которую Бирилёв с командою своего корабля собрал в плавании к берегам Японии, а затем преподнёс в дар Академии наук, за что получил от учёных благодарность.
Смотреть коллекцию ходили все вместе в кунсткамеру на Васильевский остров.
Каких только неведомых диковин не оказалось здесь! И длиннолапый японский краб, размах клешней которого три метра, и розовые, кремовые, сизо-голубые, зелёные, синие морские звёзды, и гигантская дальневосточная черепаха, похожая на огромный, иссечённый сверху валун... А коралловые рифы! Ни Мари, ни Дима с Ванюшей и представить себе до этого не могли, что коралловые заросли - вроде цветочной клумбы, только клумбы эти во много-много этажей...
А рыбы какие! У одной голова круглая, у другой она кончается длинной, как нож, иглой, иные напоминают разноцветных петухов - такое необычное у них оперение.
Николай Алексеевич, показывая рыб, черепах и крабов, препарированных в плавании, подробно объяснял особенности каждого экспоната, и в глазах юношей всё больше разгоралось восхищение мужем их любимой сестры.
В Москве остановились у Дарьи Ивановны Сушковой - родной сестры Фёдора Ивановича.
Какую радость выказала тётя, как принялась хлопотать, чтобы достойнее принять дорогих родственников!
Хлебосольство у Дарьи Ивановны чисто русское, московское. Так было заведено ещё при отце Иване Николаевиче и здесь, в первопрестольной, и в родовом Овстуге. Двери - настежь, столы ломятся от снеди. Только вот Фёдор Иванович таких порядков будто и не признает. Погостит денёк, на другой уже к кому-то перепорхнул. Да и племянницы с племянниками наезжают не часто, лишь проездом или по делам. Одна Екатерина, можно сказать; выросла в сушковском доме.
А это хорошо, что Мари на перемене своей судьбы - сразу к тётке. Как же ещё? Вон тому уже лет двенадцать, как Анна по дороге из Овстуга в Петербург так же получила здесь благословение Дарьи Ивановны.
Спешила, торопилась Анна во дворец, где её уже ждала почётная должность, да перевернулся возок в глубоком овраге под Подольском. Что будешь делать? Анна вся в синяках, ссадинах. Как заявиться к царице в таком виде? Не то что во фрейлины, в кухарки не определят. И давай тётушка выхаживать племянницу. К голове - пиявки, на лицо разные примочки, компрессы. Нельзя было не принять срочных мер: Анна уже не сама по себе, а, считай, казённое имущество!
- Ну, молодожёны, как доехали, помощь не нужна?
Узнала о болезни Николая Алексеевича, всплеснула руками:
- Вот напасть-то! Ну, это я мигом распоряжусь, главную знаменитость Москвы приглашу. Не чета вашему Боткину - сам Фёдор Иванович Иноземцев, профессор университета!
Иноземцев - глаза, как две маслины, удлинённый нос, тонкие кривящиеся губы - жалобы выслушал, осматривать же не стал.
- Характер болезни ясен. Воспалительные явления узловатой системы симпатического нерва, - заключил он и добавил слова, уже понятные всем: - Иначе катар желудка. Прописываю микстуру из нашатыря и корней лакрицы и капли уксусно-кислого аммония с лавровишневой водой. Лечение же, определённое Серёгой Боткиным, отменить...
У Мари будто пуды с плеч. Так она перепугалась, услышав от Сергея Петровича о сильно действующем на организм йоде! А оказалось, всё проще. И никак нельзя не поверить Иноземцеву, который и самого Боткина когда-то учил. Кроме того, ведь это он, Фёдор Иванович, первым в России сделал больному хирургическую операцию, применив эфирный наркоз, о котором до него никто и не ведал. Уж если такой врач даёт указания, им и надо следовать.
А главное, видно, не страшная контузия всему виной, а временное расстройство желудка и на этой почве - нервной системы. Значит, не так всё опасно...
Запаслись новыми лекарствами и, не теряя времени, несмотря на уговоры тётушки ещё погостить в Москве, направились в Овстуг.
19
От Москвы решили ехать не поездом до Орла, а лошадьми по знаменитому, не так давно проложенному Варшавскому шоссе. Дорога среди лесов, много почтовых станций, где можно поесть, отдохнуть. Кроме того, вдруг глухарь, заяц, а то и сам Михаил о топтыгин встретятся на пути. Вот была бы удача!
На возможную охоту намекнули, конечно, Дима и Ваня. Так у них сияли лица, так они заглядывались на Бирилёвские ружья, что Мари вынуждена была запрятать подальше соблазнительные охотничьи снасти.
За Подольском потянулись дубовые рощи, а ближе к Малоярославцу - сосновые боры. Ярко светило солнце, грудь наполнялась ароматом хвои, ягод, запахом цветов. Мари не удержалась, спрыгнула возле яркой поляны и набрала букетик земляники.
- Первая ягода в нынешнем году. Отведай, Николенька, вкусно-то как! Дома варенье начнём готовить...
Дима и Ваня обежали опушку - птицы заливаются вовсю. Вспугнули двух куропаток и тетёрку и ополчились на Мари:
- Эх ты, ружья приказала зачехлить. Мы бы сейчас - раз!..
Обедали и ночевали на почтовых станциях. В помещениях пахло щами, дёгтем, отсыревшей овчиной, сенной трухой. И на каждой станции сиял начищенными боками никогда не остывавший самовар.
На почтовой станции под Рославлем за длинным столом чинно восседала компания купцов.
Старший - в белой поддёвке, пострижен кружком - держал на растопыренной пятерне блюдце с горячим чаем и дул на него, туго округляя щёки. Товарищи его уже откушали, повернули стаканы донышками вверх и положили на них обсосанные кусочки сахара.
- Не дают как след развернуться русскому человеку, - отдуваясь и вытирая шею полотенцем, сказал купец в белой поддёвке. - Видно, не зря говорится: нету пророка в своём отечестве. А вот иноземцам - раздолье на Руси! Слыхали, решено вести чугунку от Орла через Брянск и Смоленск аж до Витебска и Риги. Так вот правительство поручило это англичанину Питу. Каково? Не мы ли, православные, построили каменные дома в Москве и Петербурге, мощённые булыжником дороги до самой Европы, экую громадину - Исаакиевский собор - возвели! А тут - дудки, не верят в нас.
- Ясно, сговор у царя с заграницей, - оглянувшись к окну, где сидели Бирилёвы, а с ними двое юношей, сдавленно выдохнул купец помоложе.
- Погодь ты, не перебивай. Дай человеку дело сказать. Из самой Москвы приехал, чай, больше нас с тобой разумеет, - разом осадили купчишку сидящие вокруг стола.
- А что ж дело? - подхватил приезжий, отодвинув уже пустое блюдце. - Дело, оно, считай, пареной репы проще. Смекайте: железная дорога аккурат через ваши места пойдёт. Чтобы рельсы класть, надо лес свести. А почём ныне сажень этого леса? В ваших краях - один рубль и шестьдесят копеек. В Москву же доставь - цена все сорок восемь целковых! Каков барыш? То-то и обидно, что российские денежки в чужой карман уплывут...
К столу, за которым толковали купцы, осторожно приблизился мальчонка лет двенадцати. На нём драные порты, ноги в цыпках. Робко протянул руку, что-то жалобно прогнусавил. Купчишка, что помоложе, взял обсосанный кусочек сахара и подал мальцу.
- Нечего побираться! Проваливай - Бог подаст, - гаркнул на нищего московский купец. - Я в твои годы валтузил с темна до темна. Работать надо... А то дали волю - все в нищие подались...
Бирилёв внимательно прислушивался к разговору. Что происходит в его стране, как она живёт? По обеим сторонам дороги то здесь, то там виднелись чёрные избы, крытые уже сгнившей соломой, с покосившимися плетнями, навстречу часто попадались старики и старухи, босоногая ребятня.
Мари нередко просила остановить коляску, чтобы протянуть нищим кусок хлеба, подать кому грош, кому полкопейки...
Да, это была Россия, родной Бирилёву русский народ.
Полной мерой хлебнул лейтенант российского флота горького лиха в недавней войне. Хлебнул вместе с теми, кого называли простым народом, - вместе с мужиками, одетыми в матросские бушлаты и солдатские шинели. Он спал бок о бок на сырой земле, ел из одного котла, шёл на смерть плечо к плечу с Иванами из-под Тамбова, с Евсеями из-под Твери, с Федотами из-под Владимира... И всё же война и служба на кораблях сблизила его только с одной стороной народной жизни. Бирилёв увидел стойкого в напасти и отзывчивого в лишениях, храброго и бескорыстного русского мужика. Но та жизнь, которую вёл этот мужик до войны, была, честно говоря, не совсем ему ведома.