- Да уж, мощи, - Миллер не выдержал, усмехнулся, - такой мощи, что я каждый раз путаю её с мощами. Распорядитесь от моего имени, чтобы эту посудину убрали с самого видного места в Архангельске. Пусть лучше займётся делом и пройдётся по Двине или Онеге, по сёлам, которые недавно бунтовали, - пользы будет больше.
Адъютант поспешно вытянулся.
- Будет исполнено, ваше высокопревосходительство!
- Максимум, что может сделать команда такого дежурного корабля - обрюхатить пару кухарок из ближайших домов, да ещё - поточить лясы на набережной.
Миллер знал, что говорил, он и сам, можно сказать, пострадал от какого-то слишком расторопного матроса - тот сумел начинить икрой миллеровскую кухарку Авдотью. Пришлось Авдотью, румяную девушку с толстыми репчатыми пятками и завидной соломенной косой до пояса, отправить в деревню - "на созревание" и, пока в доме не появился повар-мужчина, переходить на обеды из офицерской столовой. Это Миллеру не понравилось. Особенно вкусно Авдотья пекла северные пироги с сёмгой и свежей треской - во всём Архангельске не было человека, который мог бы с ней сравниться в этом мастерстве.
Жалко было Авдотью. Но ничего не поделаешь - природа взяла своё. Миллер пробовал узнать у несчастной кухарки, кто же папаша будущего дитяти, и по доброте душевной помочь Авдотье, приволочь ловкого малого за ухо в сенцы, поставить его на колени перед женщиной, чьё лицо распухло от слёз, но Авдотья не выдала его.
Через десять минут к Миллеру приехал генерал Марушевский, с которым он душа в душу проработал уже полгода - Марушевский командовал Северными войсками до прибытия Миллера, был очень опытным штабистом, а после приезда Миллера стал его заместителем в войсках.
Миллер поднялся с кресла и пошёл навстречу Марушевскому.
- Слышали новость, Владимир Владимирович?
- Слышал. - Глаза Марушевского обмахрились мелкими морщинками-лучиками. - Это означает, что дни большевиков сочтены. Кстати, Евгений Карлович, предлагаю съездить в лагерь военнопленных, поговорить с перебежчиками. Из Красной армии начался массовый отток солдат.
Миллер чуть приметно усмехнулся.
- Для нас это - лишние рты.
- Прокормим, - убеждённо произнёс Марушевский. - Такие лишние рты нам - не помеха. Прокормим. Они - не в тяжесть.
- Съездить, посмотреть на перебежчиков надо, - сказал Миллер, - вы правы. Сделаем это сегодня же, в перерыв между заседаниями штаба и правительства.
Заседание правительства было назначено на вечер, заседание штаба - на половину четвёртого дня. Время спрессовалось, сделалось жёстким, как металл и, как металл, упругим. Миллер радовался тому, что многое успевал сделать, хотя ещё вчера он и не предполагал, что ему придётся заниматься вопросами, о которых он даже сегодня утром не имел никакого представления, решать судьбы не только подчинённых ему солдат, но и ведомств, о предназначении которых он мог только догадываться.
Оказалось, что у какого-нибудь министерства по ловле трески столько функций, что можно сломать ноги только в одном перечне их, единственное, чем не командует это ведомство, так направлением ветра над Белым морем и густотой дыма, выползающего из пароходных труб.
Позиция Марушевского на этот счёт была Миллеру хорошо известна: Марушевский считал, что вся власть в Северной области должна принадлежать только военным, а дело гражданских - сидеть на своих шестках и помогать армии. Миллер же был в этом отношении более гибок, он оставлял часть функций за гражданскими...
День был яркий, солнечный, в розовом небе, будто сыр в масле, купался яркий жёлтый диск; по улицам, словно опасные свинцовые пули, носились тяжёлые слепни, врезались в ветровое стекло машины, на которой ехали Миллер с Марушевским, размазывались по прозрачной тверди, будто жирные лепёшки, стекали вниз, на лаковый капот "паккарда".
На берегах Двины сидели мальчишки, таскали из воды синих сорожат, шустрых жирных рыбёшек, одуревших от света и тепла; попадая на берег, сорожата вели себя буйно - сминали лопухи и былки осота, взбивали пыль и ловкими лепёшками скакали назад в воду. В местах более южных сорога была известна под другим названием - плотва.
У плотвы по весне бывает хороша икра; когда эта рыба идёт на нерест - плотвой не брезгают даже выдающиеся рыбаки, в остальном же плотва - обычный корм для кошек, и ловцы, знакомые с вкусом сёмги, миног, зубатки и трески, просто-напросто вышвыривают её из сеток. Миллер косился на голоногих пацанов и - если быть откровенным - завидовал им. Мы вообще часто завидуем тем, кто не успел ещё испортить свою жизнь, не покинул страну детства, завидуем даже самим себе, оставшимся в детстве, вот ведь как.
Генерал Миллер не был исключением из правил. До его пятидесятидвухлетия оставалось два месяца - он родился двадцать пятого сентября 1867 года в дружной обедневшей семье дворян, исповедовавших лютеранство. Немцы Миллеры и в России сохранили это вероисповедание, не качнулись ни влево, ни вправо. Детство запомнилось ему катанием на санках, походами в старинные пещеры, а также выездами на охоту, самыми азартными видами которой были травля зайца борзыми и ночные бдения на овсах в ожидании косолапого. Ещё - гимназическими балами в дворянском собрании. Те светлые дни иногда снились Евгению Карловичу, и утром он просыпался с влажными глазами... Это стало у него уже правилом: сны из прошлого обязательно вызывали благодарные слёзы.
Раньше время тянулось медленно, каждый прожитый день был равен целой эпохе, а месяц - столетию, сейчас же время бежит стремительно, как этот вот "Паккард", только верстовые столбы мелькают, косо заваливаясь назад и исчезая в пространстве... Говорят, великий Толстой, подметивший эту особенность времени, вывел и некую формулу такого поведения. Раньше, в восьмилетием, скажем, возрасте, один прожитый год составлял всего одну восьмую часть оставшейся позади жизни, а в пятидесятилетием возрасте один прожитый год составляет уже одну пятидесятую часть.
Одна пятидесятая промахивает в шесть с лишним раз быстрее, чем одна восьмая.
Деревянный мост, ведущий в Соломбалу, был запружен подводами - на мосту, в самой серёдке, сцепились оглоблями две телеги, закупорили узкое пространство.
Конвой, сопровождавший машину генерал-губернатора, тесно окружил машину, не давая к ней приблизиться - всякое ведь может быть, из такой толкучки очень легко стрелять в генералов, сидящих в автомобиле. Несколько человек на лошадях, во главе с корнетом, протиснулись вперёд, завзмахивали нагайками, расталкивая пробку.
Миллер поморщился - не любил, когда конвой работал нагайками.
Через двадцать минут машина Миллера затормозила перед высокими зубчатыми воротами, за которыми был спрятан некий загон, сколоченный из толстых необработанных досок-дранок. Дранку на Севере щепили из высоких, обрубленных и сверху и снизу обабков, она была сплошь в опасных длинных остьях-занозах.
В сопровождении конвоя Миллер прошёл на территорию лагеря. И хотя лагерь располагался под открытым небом, насквозь продувался ветрами, в каждом углу его жило по нескольку сквозняков, всё равно в ноздри генералам ударил спёртый дух. Это был запах немытого тела и вшей. Миллер достал из френча платок, поднёс к лицу - сделал вид, что сморкается.
Охрана плотно окружила его и Марушевского. Впереди всех встал корнет, положил руку на расстёгнутую кобуру, из которой выглядывала рукоять кольта. Глаза корнета грозно ездили то в одну сторону, то в другую. Миллер на выдержал, улыбнулся - корнет в его конвое был человеком новым, потому так себя и вёл. Правда, жизнь и самого Миллера, и Марушевского зависела от таких людей, как этот корнет, и генерал ощутил в себе невольную благодарность к корнету, покосился на него с симпатией.
Перебежчики, угрюмо набычившись, смотрели на генералов - ждали, что те скажут.
Миллер пожалел, что оставил в кабинете стек - подарок генерала Айронсайда, ткнул пальцем в ближайшего пленного, высокого, с военной выправкой человека, с независимым видом отвернувшегося от генералов.
- Кто таков? - спросил Миллер.
Пленный вытянулся, отчеканил:
- Бывший поручик Чижов.
- Почему бывший?
- Раненым попал к красным, те и переоформили меня в свою гвардию, дали под начало батальон...
- К нам перешли добровольно?
- Так точно! Ждал удобного момента, ваше высокопревосходительство. Момент представился, но не сразу...
- Взять в руки оружие и повоевать за матушку Отчизну готовы?
- Так точно!
Миллер перевёл взгляд на следующего пленного.
- Кто таков?
- Дроздов Фёдор Николаевич.
- Где служил?
В рыжеватых глазах Дроздова мелькнуло смятение. Он помял рукою горло, перевязанное серой замызганной тряпкой.
- В Онеге, в красногвардейском отряде, охранявшем переправу через реку. Там сложная переправа, а без неё дороги нет никуда, господин генерал.
Конечно, экземпляр этот был примитивнее поручика, хотя подкупали рыжеватые живые глаза, блеск, трепетавший в них.
- А по воинской специальности кто? - спросил Миллер.
- Сапёр.
Миллер оживился.