- Сапёров нам не хватает. Отойдите-ка, милейший, в сторону, в распоряжение моего адъютанта. Он запишет ваши данные.
- Я уже служил под вашим началом, господин генерал. Когда услышал, что вы стали командовать войсками, решил перейти на вашу сторону.
Отрадный поступок.
- Где именно служил? - решил уточнить Миллер.
- На Северо-Западном фронте, под Ригой.
Миллер покачал головой - Северо-Западный фронт, где он тянул лямку в должности начальника штаба армии, которой командовал генерал Плеве, оставил в его памяти не самый добрый след. И прежде всего - сам Плеве Павел Адамович, до обмороков изводивший подчинённых своими придирками. Дело доходило до унижений, после которых офицеры стрелялись. А Павлу Адамовичу хоть бы хны, только баки свои оглаживал да с загадочным видом поглядывал куда-то в сторону, будто хотел заглянуть за горизонт.
Начальник штаба не был исключением - пожалуй, от старого капризного генерала ему доставалось больше всех. Дело дошло до того, что Миллер как-то пожаловался своему гостю - протопресвитеру русской армии и флота отцу Георгию Щавельскому:
- Мочи нет работать с ним... Не могу больше. - Миллер помял пальцами горло, потом ребром ладони провёл себя по кадыку - жест был простонародный и очень понятный. - Не дай бог опоздать к нему на доклад на пять минут - тут же устраивает скандал. И никогда не поинтересуется, почему опоздал. - Миллер невольно покрутил головой - ему было больно.
Всем, всему Северо-Западному фронту было известно, какой Миллер аккуратист, как чётко действует, а если уж он куда-то не приходит вовремя - значит, на то есть очень серьёзные причины.
- Я готов пойти куда угодно, кем угодно, лишь бы был избавлен от такого начальника. - Голос Миллера сделался влажным, генерал был очень расстроен.
Отец Георгий понял, что происходит в душе Миллера, в успокаивающем жесте положил руку ему на плечо.
- Готов пойти куда угодно и кем угодно, - повторил Миллер, вновь помял пальцами горло, - хоть командиром батальона в соседнюю армию. Служба с Павлом Адамовичем становится хуже каторги.
- Я постараюсь вам помочь, - пообещал отец Георгий.
Он помог - передал содержание разговора самому Николаю Александровичу, государю. Тот хорошо знал Миллера по службе в лейб-гвардии - проходили по спискам одного полка. Николай Второй просьбу запомнил. Двадцать третьего августа 1915 года государь занял пост Верховного главнокомандующего, сместив с этого места своего двоюродного дядю, великого князя Николая Николаевича. Через несколько дней новый Верховный произвёл рокировку в руководстве Северо-Западного фронта - забрал к себе в Ставку Алексеева, командовавшего фронтом, на его место передвинул Плеве, а на место Плеве поставил генерала Гурко - толкового молодого ироничного командующего.
Работать с Гурко было приятно.
Однако без Плеве, честно говоря, как-то скучно сделалось. Миллер потом много раз спрашивал себя - а не слишком ли он завысил планку своих претензий к Павлу Адамовичу?
Вот о чём он вспомнил в завшивленном, грязном, насквозь пропахшем бедой лагере военнопленных в Соломбале. Собственно, это даже не лагерь был, а обычный фильтрационный пункт.
Кое-кому из находящихся здесь людей предстояло побывать в настоящем лагере, кое-кому - надеть погоны Белой армии и пойти на фронт.
- Служили в Пятой армии? - спросил у солдата Миллер.
- Так точно. В отдельном сапёрном батальоне.
Существовал такой батальон в Пятой армии.
Очень нужное было подразделение.
- Командующим армией тогда кто был - Плеве или Гурко?
- Этого я не знаю, господин генерал. Так высоко я не летал.
Миллер понимающе качнул головой, перешёл к следующему перебежчику, круглому, как шар, - от голода люди, случается, опухают и делаются круглыми, как надутые воздухом пузыри, - с лишаями на крупной, остриженной под ноль голове.
- Кто таков? - спросил Миллер.
Лишаистый поднял на Миллера равнодушные глаза.
- Фейерверкер артиллерийской бригады Сомов, - тихо проговорил он.
Фейерверкер - это унтер, только артиллерийский, человек в любой армии, независимо от её штандартов, очень нужный. Без фейерверкеров не обходится ни одна подготовка к наступлению.
- Почему ушёл от красных?
- Не хочу воевать со своими.
- На фронте давно?
- С августа четырнадцатого года, - сказал фейерверкер и добавил: - Имею два Георгия и три ранения.
Большинство из тех, кто толпился сейчас на маленькой, хорошо прогретой солнцем площади временного лагеря в Соломбале, были такие, как Сомов, - уставшие от войны, ко всему равнодушные. Их даже под суд нельзя было отдавать, настолько выдохлись, устали, мечтали они только об одном - поскорее добраться до родного порога.
Миллер поговорил ещё с несколькими солдатами, потом стянул с рук перчатки и вместе с Марушевским отошёл в сторону.
- Полагаю так... Всех этих людей надо проверить в деле, иначе сапёры, попав в наши части, могут оказаться обыкновенными щипачами, любителями забираться в продуктовые и вещевые склады, а фейерверкеры - рядовыми тыловыми возчиками. Полагаю, что на фронт посылать их не резон, а вот включить в десант, который пойдёт в рейд по Двине, следует.
Такой рейд планировалось провести вместе с англичанами в ближайшее время. Кроме британских мониторов в рейде должны были принять участие и русские суда, в частности миноноска, до последнего времени охранявшая "присутственное место" генерал-губернатора.
Параллельно с рейдом было решено начать наступление на Двинском направлении: сил у красных там осталось только на то, чтобы бить блох в окопах, поэтому вряд ли они сумеют удержать свои позиции.
Айронсайд уже несколько раз говорил Миллеру, что главной целью этого наступления должен быть Котлас.
- Котлас! - произносил Айронсайд торжественно, взмётывал руку и всовывал в глазницу увеличительное стекло, зажимал его сверху упругой бровью. - Котлас и только Котлас, вот что нас интересует.
Худощавое вытянутое лицо английского генерала нервно дёргалось, и Миллер понимал, чего боится Айронсайд. Боится не провала наступления и потерь среди своих солдат, не неизбежной дырки в финансах - только один выстрел из орудия с английского монитора стоит столько, сколько мастера тратят на возведение деревенской церкви, - а боится своего начальства, язвительного окрика с берегов Темзы, горластых журналистов, способных превратить любого боевого генерала в кусок пипифакса - туалетной бумаги. Когда Миллер осознал это, ему сделалось грустно.