3
На следующий день Суртаев пошел в аймачный комитет партии. Ему сказали, что у секретаря сидит алтаец из какой-то далекой долины.
- Вот и хорошо! - обрадовался Филипп Иванович и прошел в кабинет.
Там все блестело новизной. И простой, некрашеный письменный стол, и длинный стол для заседаний, и тяжелые лиственничные стулья. По стенам висели портреты вождей. Кедровые рамы источали приятные запахи леса. Стол секретаря был накрыт новой кумачовой скатертью. И на самом секретаре, Федоре Семеновиче Копосове, был новенький френч, еще не притершийся к его плечам.
У стола сидел алтаец в желтой шубе, испещренной заплатами. Тоненькая косичка смешно торчала на макушке бритой, круглой, как шар, головы. Широкая сухая спина и прямые плечи позволяли думать, что это еще молодой, твердый, как кремень, и энергичный человек. Взглянув на бронзовое лицо с крепкими скулами, острыми глазами и тугими складками в уголках рта, Филипп Иванович понял, что он не ошибся.
Поздоровавшись с секретарем, Суртаев показал ему направление из обкома партии: он назначен сюда кочевым агитатором и намерен поехать в самые глухие долины аймака.
- Вот, знакомься. - Копосов указал на алтайца. - На твое счастье, приехал товарищ из долины Голубых Ветров. Это далеко, за снежным хребтом.
- Знаю, бывал там, - сказал Филипп Иванович и, повернувшись, протянул руку человеку, сидевшему у стола. Тот молча подал свою.
Пристально взглянув друг на друга, они увидели знакомые черты. Но где и когда встречались они? Наверно, очень давно, еще в юности.
- А-а, вспомнил! - Филипп Иванович хлопнул себя рукой по лбу и, обрадованный, придвинулся к кочевнику. - У зайсана Сапога в работниках жил, да?
- Ие! - улыбнулся алтаец и тряхнул головой. - Я узнал тебя. Тогда купец Гришка приезжал, у меня выдру брал, один кирпич чаю давал. Маленько плохо. Такой торговля - обман.
- Помню, помню… Жадюга был мой хозяин.
- Ты сказал мне: "Вечером приходи". Табак дарил. Вот такой большой папуха!
- Постой, постой, - силился припомнить Суртаев, - как твоя фамилия?
Борлай назвался.
- Токушев?! - переспросил Филипп Иванович. - У тебя был брат Адар?
- Был, - вздохнул Борлай.
- В моем отряде воевал, - сказал Копосов, - храбрый и честный был человек, настоящий большевик!
Федор Семенович взглянул на того и другого.
- Я очень рад, что вы оказались дружками. Товарищ Токушев, я думаю, не откажется помочь тебе.
- Можно, - согласился Борлай.
- Вот и хорошо! - обрадовался Копосов. - Работу начинайте с Верхней Каракольской долины. Там у нас есть член партии - Чумар Камзаев.
- Знаю, знаю Чумара, - подтвердил Борлай. - Хороший человек!
- Я надеюсь, - говорил Копосов, - что вы своей работой поможете создать нам в Караколе ячейку партии. Вот Борлая Токушевича надо готовить к вступлению. Он хочет заменить Адара.
- Ие, - взволнованно подтвердил Борлай, выпрямившись на стуле.
- Работать тебе будет не легко, - предупредил Копосов. - Это не то, что в русском районе. Там кулак - просто богатей, и все. А здесь еще действуют родовые пережитки. Весь сеок - родственники. Бай - чуть ли не отец родной. По меньшей мере старший брат. Бедноту еще только выявляем, и не так-то просто ее организовать. Даже не сразу установишь, кто бедняк, кто середняк. Людей, знающих язык, - раз, два, да и обчелся. Вот сейчас организуем курсы для аймачных работников. Все курсанты начнут изучать алтайский язык. Учти, что кое-где ты встретишься с недоверием. Русские торгаши и чиновники так долго обманывали и обирали алтайцев, что даже теперь кочевники настороженно относятся к слову незнакомого, разговаривают неохотно.
- Ничего, мы свои люди. - Суртаев уверенно взглянул на Борлая.
- Да, он для тебя - опора, - сказал Копосов.
- Самое главное - товарищ Токушев поможет собрать людей на эти своеобразные курсы. Вот познакомься, Федор Семенович, с программой из края, тут есть темы для инструкторов аймачного комитета партии и для специалистов. Пригласим врача, зоотехника, ветеринара, из области приедет охотовед.
Федор Семенович взял план и, надев очки, стал читать. Суртаев подсел к нему поближе. Обсуждая пункт за пунктом предстоящую работу, они наметили место, где будут открыты курсы.
Пока они разговаривали, Борлай выкурил две трубки. Потом, волнуясь и негодуя, спросил:
- Пошто Сапог вся земля, вся долина Каракол свои лапа держит? Где алтаец будет кочевать, где сено косить?
Он говорил о самом больном, и на его лице показались капельки пота. Он настороженно смотрел в глаза Копосову и ждал ясного ответа.
Отвечая ему, секретарь говорил нарочито медленно и каждому слову придавал особую убедительность:
- Подожди немного, товарищ Токушев. Начнем землеустройство. Отрежем землю у Сапога - вам, беднякам, отдадим. Землемеров, людей таких, которые землю меряют, пошлем к вам, и они все сделают. Не волнуйтесь, вы будете хозяевами земли. Вы, а не такие волки, как Сапог. Только держитесь за партию, помогайте ей.
Слушая его, Токушев время от времени удовлетворенно кивал головой.
Копосов встал и, обойдя стол, пожал руку Борлаю, а потом - Суртаеву.
- Желаю успеха! - сказал он. - Мне пора идти на совещание.
…Токушев первый раз был в аймачном комитете партии. Входил не без робости, а вышел в приподнятом настроении, словно от старых и хороших друзей. Он чувствовал, что у него прибавилось силы, а главное, голова стала ясной. Если раньше словно вечерний полумрак висел перед глазами и закрывал даль, то теперь Борлаю казалось, что утренний свет заливает долину. Он думал:
"Вот идет по долине дорога от села к перевалу и дальше - к Москве. Возле дороги тянется и поет-гудит стальная струна. По ней Копосов разговаривает с мудрыми людьми, с Москвой. А у Сапога нет такой струны, и разговаривать ему не с кем, силы ждать не от кого. А ему, Борлаю, прибавил силы русский коммунист. Ой, какие хорошие люди появились в горах!.."
Суртаев шел по улице. Токушев ехал рядом с ним и, радуясь тому, что новый друг понимает его язык, как свой родной, говорил ему без умолку то по-алтайски, то по-русски:
- Я все горы знаю. Все долины мне известны. Мы с тобой долго будем ездить от кочевья к кочевью, соберем на курсы самых честных людей. Маленько проверять всех будем. Найдем таких смелых, каким был мой брат Адар…
Курсы ему представлялись чем-то вроде отряда, в котором воевал с бандитами его покойный брат. Разница лишь в том, что Суртаев будет еще учить книги читать. Как это хорошо! Тогда Борлай сам любую бумажку прочитает! Да только ли бумажку? Нет, он заведет себе такую же толстую книгу, какую видел у Сапога, в которой что ни лист, то картинка. Купит чистой бумаги и все будет записывать. Всю свою жизнь. Тогда слова его не умрут, как умирают сейчас. И сын - будет же когда-нибудь у него сын - увидит, что делал отец, какие слова говорил.
Весь день они провели вместе, заходили в аймачные учреждения, в аптеке взяли много бутылочек и коробочек с разными лекарствами, в кооперативном магазине накупили зеленого плиточного чая и сахара, табаку и спичек, бумаги и карандашей. Борлай принимал свертки и укладывал в переметные сумы, перекинутые через спину Пегухи. Он ждал, когда они будут покупать ружья, порох и свинец, но Суртаев сказал, что у него есть одна винтовка и к ней три сотни патронов. Этого им хватит на все лето.
Только в конце дня они оказались у ворот той ограды, где жила Макрида Ивановна.
- Заезжай, дружок, - пригласил Суртаев.
Но Борлай махнул плетью в сторону синей сопки.
- Я поеду в горы. Маленько буду слушать кукушку, курана буду слушать.
- Какой же ты мне друг, коли ночевать от меня в лес бежишь!
- В сердце смотри. - Борлай распахнул шубу. - Самый верный друг!
- Вот потому-то я и не хочу отпускать тебя.
- В избе спать - груди тяжело, в лесу спать - легко.
- Привыкать надо.
- Привыкать будем зимой. - Борлай протянул руку. - Дай твою винтовку. Маленько смотреть буду, может, курана увижу.
Суртаев вынес ему винтовку. Борлай схватил ее, подбросил на руке, заглянул в ствол, приложил к плечу и прищелкнул языком:
- Якши! Хороша!
Пока он развьючивал Пегуху, Суртаев принес ему калач хлеба.
Борлай снова вскочил в седло и, закинув винтовку за плечо, по кривому переулку направился к Синюхе - мохнатой сопке, возвышавшейся над селом.