2
Во дворе никого не было. В сенях - тоже. Пол не только вымыт, а, как всегда, протерт с песком.
В кухне на крашеных опечинах - хорошо знакомые уродливые "райские птицы". На подоконниках цветет красная герань.
Осмотревшись, Филипп Иванович поставил чемоданы, достал душистое мыло и, наскоро умывшись, присел возле стола; покосившись на медного "Егория" в углу, достал из кожаного портсигара папиросу: "У Макриды можно покурить".
В соседнем дворе кричала девочка:
- Тетя Макриша, к вам какой-то дяденька приехал! Тетя Макриша!..
Вскоре, стуча босыми ногами о тесовую лесенку, вбежала хозяйка, остановилась у порога, окинула Суртаева взволнованным взглядом и, улыбнувшись, хлопнула широкими ладонями:
- Да неужели ты, братко?!
Филипп Иванович поспешно встал.
Сестра бросилась к нему, обняла и горячо поцеловала в щеку.
- Да ты откуда, соколик, прилетел? Садись скорее, рассказывай. А я много раз думала: жив ли ты? Да ты пошто таким-то стал? Голова гладкая, как шарик, ни одной волосинки, ровно тебя опалили.
Макрида всплеснула руками и, повернувшись, кинулась к печке; широкая юбка из узорчатого холста колыхалась, раздуваясь.
- Гостенек с дальней дороги покушать хочет. Чем же я тебя попотчую, сиза сокола? Не обессудь, пожалуйста, чем богата, тем и рада. Нежданно-негаданно прилетел ты, ясно солнышко, - звенела сестра приятным голосом, вытаскивая из печи горшок за горшком.
- А где же супруга твоя осталась? Неужто не женат? - спросила она, когда брат подвинулся к столу и разломил румяный пшеничный калач.
- Живу один, - сдержанно ответил Филипп Иванович. - Думал жениться, да опоздал: пока с бандитами воевал, она за другого вышла. Ребенок с ней.
Опускаясь на лавку рядом с братом, сестра задушевным голосом спросила:
- Твой ребеночек? Парень, девка?
- Девочка.
- Сколько годков-то ей?
- Четвертый пошел, - вполголоса промолвил брат, глядя на свои руки, мявшие узорчатую скатерть.
- Поди, бегает на кривых ножонках. У суртаевской породы ноги кривые, как клещи у хомута.
- Не видел. Ни разу не видел.
Макрида Ивановна всплеснула руками:
- Да ты что? Где это слыхано, чтобы на дите свое родное не поглядеть? Да ведь сердце-то у тебя, поди, не каменное - ноет.
Она прошлась по избе и, остановившись возле печи, махнула рукой:
- Э, да все вы, мужики, такие бессердечные.
Филипп Иванович посмотрел на сестру, задержал взгляд на ее слегка рассеченной верхней губе. Вспомнилось ее нерадостное детство, облачные дни ранней молодости и неудачное первое замужество. Второго мужа сестры он видел только один раз, характера его не знал, а лицо запомнил. Вон на стене висит его карточка: бородатый, в папахе, перевязанной наискосок красной лентой, правая рука сжимает рукоятку вложенной в ножны шашки…
Над портретом поникла сухая ветка горькой осины с багровыми листьями…
- Макриша, - осторожно, вполголоса заговорил брат, - давно несчастье-то приключилось?
- Ой, Филя, не спрашивай… - вздохнула сестра и утерла глаза рукавом кофточки.
Она подсела к брату и рассказала обо всем.
- …Дружок у него был из алтайцев, в одну могилку с ним лег. Так и на памятнике написано: "Друзья по оружию Никодим Петров и Адар Токушев", - закончила свой рассказ Макрида Ивановна.
Вечером пришли гости. Из коммуны приехал верхом муж Маланьи - Миликей Охлупнев.
Хозяйка принесла большой чайник медовухи и начала разливать по стаканам.
Миликей Никандрович прикрыл свои стакан широкой ладонью.
- Может, один изопьешь? - настаивала хозяйка.
- Не приневоливай, - отказался наотрез Охлупнев.
- Раньше, помню, разрешал ты себе. Не отставал от людей, - сказал Филипп Иванович.
- А сейчас запрет наложил.
Охлупнев, разговаривая с Суртаевым, то расправлял и без того широкую огненную бороду, то поглаживал лысину; расспросил о городских ценах на масло и мясо, о мануфактуре и неловко покашливал, не зная, о чем еще говорить с этим человеком, с малых лет оторвавшимся от земли. Пришел черед расспрашивать Суртаеву, и Миликей Никандрович увидел, что жизнь и работа "Искры" интересует гостя во всех подробностях. Филипп Иванович хотел знать, на каких полях коммунары нынче сеяли пшеницу, на каких - овес, гречиху, горох и коноплю, собираются ли они переходить на многополье и есть ли у них красный клевер. Стало ясно, что он не оторвался от земли, а, наоборот, говорит о ней с большим интересом, чем раньше, и все по-научному, как агроном. Суртаев хотел знать, дружно ли они работают, нет ли у них ссор.
- Всяко случается, - улыбнулся Охлупнев и разгладил усы. - Мы спервоначала, как из отряда вернулись, шибко горячо взялись, аж всех кур собрали, даже огородные семена: все, дескать, будет общее. Ну и началась морока - от бабьего шума хоть уши затыкай. А когда этих паршивых курчонок, гром их расшиби, возворотили да всем свои огороды вырешили, - веселее работа пошла. Вот еще с молоком никак уладить не можем…
- Стаканчики-то подымайте, - настаивала Макрида, протягивая руку, чтобы чокнуться со всеми.
Охлупнев провел рукой по усам.
- Смешную побывальщинку вспомнил. Про свою Маланью. Организовались мы, партизаны, в коммуну, а жили в разных концах деревни. На работу надо собрать - полдня теряй. А у каждого коммунара - соседи-единоличники. Со всех сторон в уши пели: "Что вы затеяли?.. Толку не будет". Видим, в деревне нам, ясны горы, тяжело. Надо на выселок выбираться. Земля будет рядом. Коммунары - дом к дому, все равно что рукой за руку - сила! Крепости прибавится. Дождались весны. Пора избы ломать да перевозить на выселок, а бабы, гром их расшиби, уперлись: "Не поедем никуда". Мужики тоже было на попятную. Вот я и говорю: "Утром начнем разбирать мою избушку". Малаша - в слезы. Несогласная. Ночью поставила кросна и принялась холст ткать. На рассвете мы крышу ломаем - она ткет. Сердитая - не подступись. Мы зачали потолок разбирать, земля сыплется - она ткет. Стены раскатали - ткет. Только с лица переменилась. Я думал, вспылит. Ничего, обошлось. Кросна ее на руках вынесли, на новом месте поставили. А потом она стала помогать нам больше всех. Еще темным-темно, а она, бывало, торопит: "Поезжайте за избушкой… Чей сегодня черед?" Видно, боялась, что кой-кто струсит, не переселится, что поселок будет маленьким… Вот так мы все дома и передернули. С той весны работа у нас пошла по-хорошему. Посев большой, скота развели, двор построили, начали сеять клевер.
Он пригласил Суртаева в гости. Филипп Иванович сказал, что побывает у него позднее, а завтра отправится к кочевникам Верхней Каракольской долины, где ему предстоит большая работа.
- Партия посылает меня помочь алтайцам.
- Не скоро ты их из каменных щелей на свет божий вытащишь, - сказал Миликей Никандрович.
- Почему так?
- Хоронятся они от народа: войны, стало быть, напугались. Бандиты здорово пощипали их. А теперь богачи воду мутят… Трудненько тебе достанется.
- А легко ведь ничто не дается.
- Ты ищи наших партизан, - посоветовал Охлупнев. - На их плечи опирайся. Огнем испытаны - ошибки не дадут.