- Что делаешь? - спросил Таланкеленг после обмена приветствиями и глазами показал на подоконник.
- Избушки ставлю. Здесь живу.
- Торговать приехал?
- Нет. Помогать колхозу.
Таланкеленг улыбнулся:
"Значит, правду говорят: русские теперь помогают только таким хорошим людям, как братья Токушевы".
Охлупнев спросил:
- Тебе Борлая надо? Маленько не успел ты его застать: в город он укатил. К заместителю поезжай. Вон та изба.
Таланкеленг набивал трубку.
- Ты, поди, в колхоз проситься хочешь? - интересовался Миликей Никандорвич. - К нам теперь часто приезжают желающие.
Слова были незнакомые, и алтаец потряс головой. Понукнув коня, он отъехал недалеко, и оглянулся. Охлупнев спешил к новому срубу.
- Голова у меня худая стала, что ли? - шептал Таланкеленг, и от напряженного раздумья на его лбу собрались морщины. - Ничего не понимаю. Русский человек алтайцам избы строит, о скоте заботится, а скот не его - колхозный. Раньше Сапог пугал нас: "Рыжие русские - злые". Врал, обманщик! У этого русского голос мягкий, душевный, добрый…
2
Семья Сенюша завтракала. Посредине избушки, на том месте, где в аилах тлеют дрова, стоял казан с чаем, в березовой чаше лежали куски сыра курут, похожие на дробленый камень. По левую сторону, поджав ноги, сидел хозяин, по правую - его жена. Возле стен черными кочками торчали кожаные мешки, деревянная посуда.
Гость остановился у порога. Хозяин отодвинулся, освобождая место на телячьей шкуре. Оглядевшись, Таланкеленг опустился на нее, зашебаршил кожаным кисетом.
- Как тут жить? Душно?
- Хорошо! Тепло! - тихо молвил хозяин. - Поживи - поглянется.
- Ладно, я себе большую избу сделаю.
- Где?
- А может быть, рядом с тобой.
Взгляды их столкнулись, один - мягкий, упрашивающий и в то же время искренне обещающий искупить былую вину, второй - острый, недоверчивый, пытающийся раскрыть истинное намерение гостя.
- Прикочую к вам. - Голос Таланкеленга дрогнул, полился задушевный шепот: - Я пастух. Знаю, что одинокого коня волки в поле могут задрать, а табун от волков отобьется.
Сенюш видел, как щеки его налились густой краской, задрожала нижняя губа и смущенно опустились веки.
Таланкеленгу казалось, что его собеседник вспомнил о тех днях, когда в долине Голубых Ветров были разворочены бедняцкие аилы. Неужели все колхозники будут смотреть на него такими же колющими глазами?
- Борлая мне надо. Где Борлай?
Вслед за этими словами у Таланкеленга вырвались фразы, приготовленные для самого председателя и прозвучавшие как присяга:
- Волков бить пособлю. Вместе с вами Сапога бить буду. Шатыя бить.
Сенюш сухо, сквозь зубы, сказал, что Борлай в городе и вернется осенью. Таланкеленг глубоко вздохнул:
- Я поеду в город. Мне Борлая надо. Ой, как надо! Много-много говорить ему… Все говорить. - Выколотил трубку. Спросил: - Русский что делает у вас?
- Помогать приехал, учить нас землю пахать, хлеб сеять.
- Хорошо! Сильными будете!
Попрощавшись, гость вышел из избушки.
Свежий снег, мягкий, как овечья шерсть, лег толстым слоем. Плавно опускались белые хлопья, будто наверху стригли большую отару. Таланкеленг ослабил повод - лошадь сама отыщет тропу. На рассвете он заседлает коня, бросит в сумины несколько плиток сыра, приторочит старый чайник и отправится в далекий путь. У кого бы расспросить, сколько дней ехать до города, какими долинами пролегла дорога? Лучше всех знает дорогу старик Ногон - много раз ездил туда с Сапогом, - но он угнал хозяйские табуны за хребет.
"Найду, все сам найду. Говорят: большая река мчится к морю; наверно, большая дорога - к городу".
Слева мелькали серые пятна - кусты тальника, значит, конь бежит по тропе. Сейчас справа покажется каменная плита, потом - гранитные челюсти, а за ними - река.
В ущелье, подобно дыму, клубился снег. Вдруг с обеих сторон от скал как бы откололись черные куски и двинулись навстречу, преграждая путь.
"Всадники? - В висках застучала кровь, сердце на секунду похолодело. - Почему я не взял винтовку? Почему?"
Дрожащими руками ухватился за гриву. Послушный конь вытянул голову, прижал уши и помчался, едва касаясь земли копытами. В снежном вихре промелькнули лошадиные морды, ощеренные лица… Таланкеленг по бороде узнал Сапога, хотел спрятать голову за шею коня, но в этот миг что-то упругое и тяжелое хлестнуло по лбу, оцарапало лицо и обхватило живот.
"Аркан?"
Таланкеленг натянул поводья, чтобы остановить коня, но уже было поздно: он беспомощно взмахнул руками, стукнулся позвоночником о заднюю луку седла и повалился вниз головой. Вывихнутая левая нога осталась в стремени, и конь, всхрапывая, помчал его на реку. Голова застучала о лед.
За ним тащился аркан. Плясали пламенные вихри. И вдруг все оборвалось. Холодная волна тьмы залила горы, небо…
Очнувшись, Таланкеленг едва приоткрыл глаза. Лед был не светло-голубым, как всегда, а мрачно-малиновым. Голова трещала, будто раскаленные клещи стиснули ее. Трясущейся рукой загреб снег, смял его и прижал ко лбу. По пальцам потекли красные ручьи.
"Опять вернулась болезнь", - подумал Таланкеленг, попытался подняться, но скованная болью спина не гнулась. Сквозь снегопад всадники мчались к нему. Копыта звонко цокали о лед.
Он приложил ладонь к щеке, острая боль пронзила все тело.
Распаленные кони, заметив человека, метнулись в сторону.
Мокрое лицо Сапога перекосилось.
- Ослушался меня! В колхоз ездил! - хрипел он. - Предать задумал. Получай расплату!..
Таланкеленг повернулся на живот, пытаясь что-то сказать, но только вскрикнул от боли и пополз в кусты. За ним тянулась широкая красная лента.
Всадники так рванули поводья, что удила врезались в мясо. Кони, запрокинув головы, топтались на месте, вставали на дыбы. На шершавых губах пена стала розовой.
Таланкеленг повернулся на спину и закричал, как подстреленный заяц:
- Ой, не трогайте меня!.. Пощадите… Ой, ой!.. Не поеду в город… Ой, ой!.. Не скажу Борлаю…
Кони, закусив удила и вырвав поводья, махнули вперед, не коснувшись человека копытами.
Лед гладкий, как стекло. Таланкеленг сгребал под себя розовый снег и не мог податься вперед даже на полшага: мокрые штаны и полы шубы примерзли ко льду. Он уронил голову на простертые руки. На ресницах стыли слезы. На миг увидел свой аил, голопузых детишек у потухшего очага…
Закрыв изуродованное лицо дрожащими ладонями, он умоляюще крикнул:
- Большой Человек!.. Отец родной!.. Пожалей меня… Ребятишки маленькие, умрут… Ой, ой!..
Все затихло, только в кустах выл ветер.
Таланкеленг опустил голову на руки. Сон овладевал им.
Вдруг возле лба что-то тонко взвизгнуло. Колючая, ледяная пыль осыпала веки. Алтаец поднял голову, раскрыл рот и завыл по-собачьи, протяжно, с отчаянием.
Прожужжала вторая пуля.
За ближними кустами Сапог обругал Чаптыгана:
- Сопляк!.. Слюнтяй!.. Руки у тебя трясутся… Баба!
Вырвал у сына винтовку, ствол положил в развилку куста и прицелился в голову на льду.
Таланкеленг поворачивался на левый бок, стараясь оторвать примерзшие штаны. Вдруг горло наполнилось пламенем.
Он уткнулся носом в красную лужу и правой рукой стал судорожно загребать мокрый снег, левая рука была закинута за спину. Ветер поднял рваный рукав, как парус…