Тот почувствовал на себе и завистливые и недоверчивые взгляды. Слегка испуганными глазами посмотрел на знакомых. Все пошло не так, как говорил Сапог. Он велел на этом сборище мешать русскому говоруну: задавать побольше вопросов. Если другие начнут одергивать - это неплохо. Поднимется шум, и никто не будет слушать приезжего. Аргачи готовился к спору и припас злые слова. И вдруг такой оборот! Агитатор, говоря тихо и душевно, обратился к нему с просьбой:
- Езжай, друг, прямо по трактовой дороге. В который дом проволока ныряет, туда и заходи. Оттуда привезешь для всех нас маленькую посылку - книги! - Он неторопливо достал десяток заранее отсчитанных хрустящих рублевых бумажек и вместе с телеграммой и запиской подал парню: - Вот тебе деньги и письмо. Съезди, пожалуйста. - Затем обратился к алтайцам, сидевшим вокруг очага:
- Вы ему доверяете?
- Пусть съездит: себя покажет.
Парень мельком взглянул на протянутые ему бумажки, но не взял их. На густо покрасневшем лице застыла напряженная улыбка. Не ошибся ли Суртаев? Наверно, он хотел дать деньги кому-нибудь другому? Аргачи - не купец, наезжавший к хозяину, не многотабунный бай, чтобы иметь целую горсть денег, а простой пастух, руки которого никогда не прикасались к таким бумажкам.
- Бери, друг, и торопись, народ будет ждать тебя.
Взяв наконец деньги, парень сунул их в кожаный мешочек с табаком и спрятал его за голенище. Все видели, как от волнения у него дрожали пальцы. Два чувства боролись в нем: радость, оттого что учитель доверил отвезти деньги и письмо, и еще не изжитая робость перед Сапогом, который может рассердиться за то, что он, Аргачи, ездил в село с поручением этого русского человека. Раздумывать было некогда. Все алтайцы смотрели на него, будто спрашивали: поедет или не поедет? Конечно, он поедет. Пусть глядят на него и завидуют.
Заседлывая беспокойно топтавшегося коня, Аргачи вполголоса говорил:
- Я полечу быстрее ласточки. И синий ветер-удалец не догонит меня. Никому другому не доверил начальник чудесного письма, которое полетит в город по проволоке, а только мне.
Прошло совсем немного времени, не больше, чем нужно для того, чтобы выпить две чашки чаю, а он уже ехал по тракту, вздымая облачко пыли. Слева задумчиво пела густоголосая проволока, а что - разобрать нельзя.
"Деньги дал! - думал парень о Суртаеве. - А кто скажет - сколько денег? Там незнакомые люди могут обмануть, возьмут себе больше".
Ему даже перед самим собой было неловко оттого, что он не знал названия денег и не мог сосчитать, сколько их.
"Буду учиться - узнаю, в какой бумажке сколько силы, на какую можно купить пять коров, а на какую - одного тощего барана… А что я скажу хозяину?"
В руках заскрипели ременные поводья, звякнули удила, и лошадь остановилась с запрокинутой головой.
"Рассердится Большой Человек, на глаза к себе не пустит. Русский начальник осенью уедет. А я куда подамся? Можно бы на промысел, - но кто даст ружье, порох, коня?"
Аргачи потянул за повод, и лошадь охотно повернула в сторону дома.
"Хозяин скажет, сколько у меня денег".
2
После ужина Суртаев расстелил в глубине аила белый войлок, положил в изголовье маленькую подушечку в серой наволочке, заботливо врученную Макридой Ивановной, и, сняв сапоги и гимнастерку, стал укладываться спать. Возле него устраивались на ночлег ученики. По другую сторону очага, на той половине, которая в обычных аилах считается женской, прикрывшись шубой, выпятив к огню сухую грудь с опаленными волосами, лежал Байрым. За его спиной торчали одинокие стебли немятой травы. Человек пять, которым не хватило места на мужской половине, дремали, сидя у порога.
Перед завтраком кто-то вспомнил, что один из братьев Токушевых ночевал по правую сторону очага.
- Где у нас баба? Чай варит?
Байрым, сжав кулаки, выскочил на залитую солнцем лужайку:
- Кто сказал "баба"? Модоры, вонючие барсуки? Они, а?
- Они со времен дедов косоротые! - задиристо крикнул Сенюш.
В тон ему ответили:
- А у Мундусов глаза тупые… Думали, что барана кладут в котел, а очутилась старая жаба.
- Мундусы, Мундусы - тысяча дураков.
- Модор - как бодливая корова, как собака, попусту лающая, как лягающаяся старая кляча…
Модоры вскочили, засучивая рукава. Против них встали стеной Мундусы, готовые к защите.
Суртаев с Чумаром в это время развешивали плакаты в большом аиле. Услышав шум, они выбежали на лужайку и с двух сторон врезались в толпу.
- Тихо! - кричал Чумар. - Садитесь на землю.
- Успокойтесь, товарищи, - требовал Суртаев. - Успокойтесь.
- Нельзя драться, - подхватил Борлай, помогая разнимать людей.
Байрыму стало стыдно, что шум вспыхнул из-за него, и он, отходя в сторонку, потянул за собой Курбаева.
Когда Мундусы, косо посматривая на людей другого рода и сторонясь их, уселись на землю, Камзаев ворчливо заметил:
- Глупые дразнилки вспомнили. А не подумали, откуда они взялись? Это баи натравливали нас друг на друга.
- Правильно говорит Чумар, - сказал Суртаев; пройдя на середину, начал разъяснять: - Там, на месте кочевий, у вас еще были сеоки, деления на кости, на различные роды. А здесь нет ни Модоров, ни Мундусов. Здесь все - братья. Все - люди. И у всех - одно дело, одна дорога…
Аргачи вернулся из поездки, подпоясанный новенькой синей опояской. Расседлав коня, он, прихрамывая больше, чем всегда, боком подвинулся к кружку и сел за спиной Суртаева.
Заметив его, Филипп Иванович оборвал беседу и, повернувшись, строго спросил:
- Ты зачем ездил к Сапогу?
- Я не ездил… Я письмо возил… Вот это мне дали там.
Парень покраснел и подал посылку, завернутую в бумагу.
Суртаев сказал:
- Посылку привез - спасибо. Молодец. - А потом погрозил пальцем: - Впредь уговоримся так: больше ты врать не будешь. Я знаю, ты был у бая.
Аргачи, опустив голову, покусывал сухие губы.
- Ты уехал, подпоясанный арканом. Это все помнят. Тыдыков купил тебя за синюю опояску.
Агитатор снова поднял глаза на слушателей.
- Мы с вами прокладываем тропу к хорошей жизни. Вы, бедняки и пастухи, теперь хозяева всему. И не позволяйте баям жиреть на чужом труде. Так учит нас партия большевиков.
Первая беседа была о партии. Суртаев говорил о Ленине, о борьбе с царизмом, об Октябрьской революции. Он видел по глазам слушателей, что их особенно заинтересовал рассказ о том, как была отобрана земля у помещиков и отдана крестьянам.
- И здесь землей будут владеть те, кто на ней работает, - сказал он в заключение. - Партия поможет вам оттеснить баев. Поможет во всем.
3
Филипп Иванович сидел у огня и перелистывал хрустящие страницы. Останавливался на ранних записях:
"16 июля. В минувшую ночь Аргачи будил меня раз пять, все спрашивал: "Что машинка говорит?" На лужайку выбегал по звездам проверить и, видимо, решил, что часы правильно время показывают. Оставшись в аиле один - варить обед, он, как сам мне сознался, крышку отворотил и, внутрь будильника заглянув, увидел медные зубы, как бы пережевывавшие что-то. Стал их прутиком дразнить, пока не остановил. Мне пришлось целый вечер провозиться с часами. Все-таки поправил. Обрадовались. Очень удивились, что я сам часы "вылечил"…"
"18 июля. Мои предсказания оправдались: второй день льет дождь. Аргачи долго молчал, а под вечер спросил: "Посмотри на машинку - скоро ли солнечные дни придут?""
"21 июля. Байрым, которого выбрали председателем санкомиссии, каждое утро сам убирает в аилах. Я спросил: "Почему не назначаешь дежурных?" Он ответил: "Всех людей на памяти не могу удержать". Посоветовал ему составить список. Целый вечер потел мужик. Вместо имени ученика писал тавро, которым лошадей пятнают. Так велось у них: надо расписаться на бумаге - тавро ставят.
Хорошо, что со мной Чумар. Он помогает мне во всем, дает первые уроки грамоты. Но больше сам учится. На каждой беседе сидит с тетрадкой и делает записи. Это подымает мой авторитет. Слушатели начинают ценить каждое слово".
"3 августа. Дожди прошли. Установилась ясная теплая погода. Сегодня до самого вечера занимались под открытым небом. Я заметил, что многим занятия уже надоели. То и дело позевывали да потягивались. Человека четыре смотрели на меня, и в глазах их было: "Зачем ты нас держишь? Араковать когда мы будем? Лето уходит". Сенюш все время щупал свой лоб, как будто у него голова раскалывалась от боли. Устали. Даже Борлай не прочь съездить домой, араки выпить, но он чувствует, что ему не удобно говорить со мной об этом: ведь он - председатель самоуправления.
Питаемся мы с ружья. Каждый вечер отправляем наряд охотников. Утром они привозят косулю, иногда две. Все ждут своей очереди поехать на охоту. Каждому хочется блеснуть хорошей добычей".
"5 августа. Разъяснял лозунг: "Лицом к деревне". Начал издалека. Вот, дескать, раньше приезжали к вам купцы, вы их называли дружками, верили им. Брали они у вас скот задарма. Дадут трехкопеечное зеркальце - и корову берут. Теленка покупали и вас же растить заставляли, а через год угоняли уже большого быка. А теперь, говорю, Советская власть у вас строит кооперацию. Подучитесь, говорю, сами станете в кооперации работать. Разговоры пошли - без конца…"
"6 августа. Приезжал Копосов. Провел беседу о создании Советского Союза, о дружбе народов. Много говорили о смычке. Переводить было очень трудно, особенно когда он привел слова Ильича, что из России нэповской будет Россия социалистическая. Эти слова мне пришлось разъяснять почти полчаса. Кажется, растолковал всем. Чумар уверяет меня в этом".