- Не за что казнить ни тебя, ни сына твоего! - засмеялся царь. - Максим прав. Я поторопился. Помню я Никитку еще до Литовской войны. Я всегда любил его. И он меня. Это вы, окаянные, - обратился царь к притихшим опричникам, - это вы всегда подбиваете меня кровь проливать! Что стоите, звери! Бегите, остановите казнь! Только нет, и не ходите! Поздно! Я чаю, уже слетела с него голова! Вы все заплатите за кровь его!
- Не поздно, государь, - сказал Годунов, возвращаясь в палату. - Я велел подождать казнить Серебряного. Я знаю, ты милостив. Иной раз и присудишь, и простишь виновного.
Черты Годунова являли смесь проницательности и обдуманного смирения.
- Борис, - лицо Иоанна прояснилось. - Подойди сюда. Ты один знаешь мое сердце. Ты один ведаешь, что я кровь проливаю не ради потехи, а чтоб измену вывести.
Годунов наклонился. Царь поцеловал его в голову.
- И ты, Максим, подойди сюда, я тебя к руке пожалую.
Максим поклонился до земли и поцеловал царскую руку.
Ввели Серебряного со связанными руками. Глаза Максима вспыхнули радостью, и он улыбнулся Никцте Романычу.
Это не укрылось от Малюты.
Князь был без кафтана, ворот рубахи отстегнут. За князем вошел палач Терешка.
- Подойди сюда, князь! - сказал Иоанн. - Не прогневайся. Исторопились было над тобой. Казнить человека всегда успеешь, а слетит голова, не приставишь. Спасибо Борису. Без него отправили б тебя на тот свет. Поведай-ка, за что ты напал на него? - кивнул царь на Хомяка.
- За то, государь, что сам он напал на деревню и стал людей резать!
- А кабы знал ты, что они мои слуги, побил бы ты их тогда? - царь пристально посмотрел на Серебряного.
- Побил бы, государь, - сказал тот простодушно. - Не поверил бы я, что они по твоему указу душегубствуют!
- Добрый твой ответ, Никита!.. Ты да Борис, вы одни познали меня. Другие называют меня кровопийцею, а не ведают того, что, проливая кровь, я заливаюсь слезами! Кровь видят все, она красная, а слезы бесцветно падают мне на душу, как смола горячая, проедают, прожигают ее насквозь по все дни! - Царь при этих словах поднял взор свой с видом глубокой горести. Отпускаю тебе вину твою, Никита. Развяжите ему руки! Убирайся, Терешка, ты нам не надобен… Или нет, погоди маленько!
Иоанн обратился к Хомяку.
- Отвечай, - сказал он грозно, - что вы там учинили в Медведевке?
Хомяк почесал затылок.
- Потравились маленько мужиками! Нечего греха таить, - отвечал он полухитро, полудерзко. - Ведь деревня-то, государь, опальника твово, боярина Морозова!
Грозное выражение Иоанна смягчилось. Он усмехнулся.
- Что ж, лис двухвостый, - сказал он. - Пожалуй, и тебя прощу. Убирайся, Терешка, видно уж день такой выпал!
Среди присутствующих пробежал шепот. Только Вяземский все резал ножом скатерть, да Грязной продолжал пить, стараясь не показываться на глаза.
- Но ты не думай, что я начал вам, боярам, мироволить! - произнес царь строго и поглядел на князя Серебряного. - А теперь поведай нам, Что творится в Литве и с Литвою? Договорная не подписана? - спросил он, будто ничего не зная.
- Виноват, государь. Ни мира, ни ряда заключить не удалось.
- Чего так? Не пошли на уступки?
- Я вел дело без изворотов, по совести. А меня все норовили лукавством обойти. Я так королевским советникам и сказал, вы-де вьюны да оглядчики! Так не пойдет! Не вытерпел, да и порвал договор.
Все переглянулись.
- Ретивый, - мрачно сказал. Малюта Скуратов.
- Посмех и позорище. Тебе вместо посольской науки только мечом махать да бить литовцев! - засмеялся Басманов.
- Видит Бог, они сами того хотят, потому и отвергли мое посольство, - сказал царь.
- Прости, государь, - подал голос Серебряный. - Сейчас хорошо на татар двинуться. Уж и округ Москвы рыщут, гоняются за добычей.
- Знаю, - Царь уперся в него взглядом, - Они у меня стоят костью в горле.
- Приказывай! - развернул плечи Серебряный.
- И прикажу! - с угрозой произнес царь, - Прикажу, - повторил он тише. - После… Когда надо будет. Некстати сейчас мне возиться с ордою. Хватит с нас Казани и Астрахани. И войско большое нужно. - Царь покивал головой. - Прост ты, Никитка. Запомни - я и помиловал тебя сегодня за твою простоту. Только знай, что если будет на тебе какая новая вина, я взыщу с тебя и старую. Тогда уж не жди прощения!
- Государь! - сказал Серебряный, - Жизнь моя в руке твоей.
- Целуй мне на том крест! - сказал важно Иоанн и, приподымая висевший у него на груди большой узорный крест, подал его Серебряному.
Перекрестившись, Серебряный приложился к кресту.
- Ступайте все, - приказал царь. - Кажный по своему делу!
Все стали расходиться. Только Вяземский, и до того не обращавший никакого внимания на происходящее, остался на месте.
- Что, Афоня, долго ли тебе кручиниться? Не узнаю моего оружничьего, - полуласково, полунасмешливо окликнул его царь. - Аль вконец заела тебя любовь - змея лютая?
Афанасий не ответил, только повел бровью.
- Не горюй! Гляди кречетом! Завтра пошлю к ней сватов… Будет тебе хомут на шею!
- Поздно. Она уже вышла, - опустил голову Вяземский. - За боярина Морозова.
- Как? За опальника моего? - удивился царь. - Да он ей в отцы годится!
- Все теперь пропало, - с болью сказал Вяземский, махнул рукой.
- Тебя послушать - так ложись и помирай! - царь пристально посмотрел на него. - Вот что. Ступай-ка нынче на Москву, к боярину Дружине Морозов ву, скажи, что я-де прислал тебя снять с него опалу. Да возьми, - прибавил он значительно, - возьми с собой поболе опричников для почету, и Федора Басманова с Васьком Грязным. Да и Хомяк, чаю, лишним не будет!
Вяземский пристально посмотрел на царя и низко поклонился ему, а когда выпрямился - глаза его радостно сверкали.
Борис Годунов проводил Серебряного до коновязи.
- Борис Федорыч, - Серебряный оглянулся. - Вот ты один из самых близких людей царю, а сам не опричник. Так?
Годунов улыбнулся.
- Так.
- А царь все равно любит тебя больше всех. Вот ты бы и сказал царю честно про опричнину. Ведь своих-то убивать да зорить - значит загубить и себя, и всю Русь с собой вместе! Поведай же ему правду!
Годунов усмехнулся.
- Правду сказать не долго, да говорить-то надо умеючи. А стал бы я перечить царю, давно бы меня здесь не было. А не было б меня здесь, кто бы тебя от плахи спас?
- Что дело, то дело! Борис Федорыч, дай Бог тебе здоровья, пропал бы я без тебя! А скажи мне еще, если не тайна, с какой первой заслуги тебя царь приблизил к себе?
Годунов помолчал, как бы не решаясь, потом тряхнул головой, улыбнулся.
- Что ж, тебе можно… Был я тогда совсем в незнатной должности. Приставлен был к саадаку. Возил за царем лук да колчан со стрелами. Случилось раз, что на царской охоте оказался ханский посол Девлет-мурза. Ну и затеял он из лука стрелять. А дело-то было уж после обеда и много ковшей прошло кругом стола. Девлет-мурза что ни пустит стрелу, так и всадит ее в татарскую шапку, что поставили на шесте, ступней в ста от царской ставки… - Он задумался, вспоминая прошлое:
…Царь Иван Васильевич в своем прежнем обличье, с густой бородой и усами, стоит на лугу в окружении своей свиты.
Видно, что он крепко пьян.
Здоровенный, бритый наголо, Девлет-мурза всаживает одну за другой стрелы в лисью татарскую шапку, висящую на шесте.
Царь Иван ревниво наблюдает за ним, затем громко приказывает:
- Подайте мне мой лук! И я не хуже татарина попаду!
Девлет-мурза повернулся к царю, обрадованно улыбнулся.
- Попади, Бачка-царь!.. Моя пошла тысяча лошадей гаун. А твоя что пошла?
- Идет город Рязань! - качнулся царь. - Борис, подай мой лук!
Молодой Борис Годунов бросился со всех ног к коновязи.
Вскочил на коня с богатым, отделанным золотом и каменьями саадаком (чехлом-налучником), и тут все увидели, как конь вдруг забился, поднялся на дыбы и помчался вскачь к ближнему перелеску, скрылся в нем.
Все переглянулись, а через некоторое время конь прискакал обратно, остановился перед царем.
На коне сидел Борис, весь ободранный, с поцарапанным лицом. Колчан же и налучье изорваны, лук сломан пополам, а стрелы потеряны.
Борис спрыгнул с коня, повалился в ноги царю.
- Вели казнить, государь, виноват! Не смог удержать коня, не сохранил твоего саадака!
Царь сердито нахмурился, но глаза его уж малость протрезвели. Он пристально поглядел на Бориса, сказал:
- Не быть же более тебе, неучу, при моем саадаке! - повернулся к Девлет-мурзе. - А из чужого лука стрелять не стану!
…Борис Годунов, стоя у коновязи, улыбался, глядя на Серебряного, заключив свой рассказ.
- Да-а, - протянул Серебряный. - Выручил ты царя!
- А ты, небось, сразу бы подал царю лук? - хитро досмотрел на него Годунов.
- Подал бы! - махнул рукой Серебряный и засмеялся. Вскочил на коня. - Прощай, Борис Федорыч! Ней забуду твою услугу!
- Прощай, Никита Романыч! Меня уже, я чаю, царь ждет.
Серебряный, пришпорив коня, поскакал восвояси.
В огромных палатах - длинные ряды полок с книгами.
На широком столе - также лежат большие фолианты в обложках из тисненой кожи с золотыми и серебряными застежками.
Царь расхаживал вдоль полок, бормотал неразборчиво, напевал на церковный манер. Присаживался к столу, что-то записывал и вновь начинал ходить, напевать на разные голоса.
Вошел Годунов.