- На кого прошу и сам не ведаю, надежа-государь, - скривился, чуть не плача, Хомяк. - Не сказал он мне, собака, своего роду-племени. Хотел нас всех перевесить, да видать перепугался. Велел лишь плетьми побить! - Хомяк сделал вид, что приспускает портки.
Рассказ казался невероятным.
- Быть того не может, - усомнился царь. - Чтоб средь бела дня напасть на царевых людей!
Недоверчивый ропот пробежал между опричниками.
- Готов на правде своей крест целовать! - Хомяк поправил на голове своей кровавую повязку.
- И вы дались, как бабы!.. Право, смеху достойно! - царь пронзил опричника орлиным оком. - Если не назовешь того боярина, не сдобровать тебе!
…Приезжие спешились и привязали лошадей к столбам.
Никита Серебряный огляделся по сторонам, ища кому бы доложить о своем прибытии.
Выйдя на крыльцо, Федор Басманов увидел Серебряного и Михеича, окинул их надменным взглядом, подозвал двоих товарищей. Усмехнувшись, что-то шепнул им. Те, заржав, быстро побежали за угол.
Серебряный уже двинулся было к крыльцу, как меж людей, которые толпились около дворца, поднялось волнение. Толпа отхлынула прямо на князя и чуть не сбила его с ног. Даже калеки-нищие, вдруг мгновенно исцелившись, разбежались кто куда.
Князь удивился, но вскоре понял причину общего испуга.
Огромный медведь скоком преследовал народ. В одно мгновение двор опустел, и князь остался один.
Царь наблюдал через окно за тем, что творилось во дворе. Хомяк также взглянул в окно и обомлел, увидев Серебряного.
- Надежа-государь! - вскричал он. - Вон тот боярин, что напал на нас. Вот он!
- Никитка Серебряный?… Мой посольский человек? - царь нахмурился. - А ты часом не рехнулся?
- Голову кладу, государь! Можешь казнить!.
- Что стоит твоя голова! - усмехнулся царь, наблюдая как медведь приближался к Серебряному. - Что ж, видно Бог вас сейчас и рассудит.
Темрюковна, приникнув к окну, алчно смотрела во двор, притопывая ногой от нетерпения.
Серебряный стоял глаз на глаз с медведем. Медведь, прижав уши к затылку, подвигался к нему, загребая лапами.
Князь сделал движение, чтобы выхватить саблю. Но сабли не было!
Глядевший с крыльца Федор Басманов громко засмеялся.
Один удар медведя свалил князя на землю, другой своротил бы ему череп. Но, к удивлению своему, князь не получил второго удара. Он почуял, что его обдала струя теплой крови.
- Вставай, боярин! - сказал кто-то, подавая ему руку.
Князь встал и увидел своего спасителя. Это был опричник, лет семнадцати. В руке он держал окровавленную саблю. У его ног лежал медведь с разрубленной головой.
В палатах Темрюковна от досады и разочарования стукнула кулачком по подоконнику.
Царь, усмехнувшись, посмотрел на Малюту.
- Ловок твой сынок, Григорий Лукьяныч. Всю забаву нам порушил!
Малюта побледнел.
Во дворе Серебряный не успел даже спросить имени избавителя, как тот удалился.
Михеич подбежал к князю, полой кафтана стал обтирать с него медвежью кровь, зашептал на ухо:
- Ну, батюшка, Никита Романыч, набрался же я страху! А ведь все это затеял вон тот, что с крыльца смотрит, - указал он глазами на Федора Басманова.
К Серебряному, нагло ухмыляясь, подошел Хомяк.
- Боярин, царь-батюшка Иван Васильевич, зовет тебя!
Князь Серебряный пошел за ним во дворец. В палатах Федор Басманов подбежал к царю и шепнул ему что-то на ухо.
- Никита! - царь медленно выговаривал каждое слово. - Подойди сюда, становись к ответу. Знаешь ли ты этого человека? - Иоанн указал на Хомяка.
- Знаю, государь.
- Нападал ты на него со товарищи?
- Человек этот со товарищи сам напал на деревню…
- Надежа-государь, - Хомяк прервал князя - не слушай боярина, а прикажи пытать нас обоих накрепко, чтобы правду узнать. Я смерти не боюсь, боюсь кривды!
Серебряный презрительно взглянул на Хомяка.
- Государь, - сказал он. - Я не запираюсь в своем деле. Я напал на этого человека.
- Довольно! - загремел Иоанн. - Допрос окончен. Братия, - обратился он к своим любимцам, - говорите, что заслужил себе боярин князь Никита? Говорите, что думает каждый!
- Смерть! - ответил царевич.
- Смерть! - повторили за ним остальные.
- Так пусть же примет он смерть! - сказал Иоанн хладнокровно.
- Человеки, возьмите его!
Серебряный молча поклонился Иоанну. Его тотчас окружили и вывели из палаты.
- Братия! - царь торжественно обратился к опричникам. - Прав ли суд мой?
- Прав, прав, - раздалось отовсюду. - Прав!
- Не прав! - прозвучал один голос.
- Кто говорит, что не прав мой суд? - спросил Иоанн, стараясь придать чертам своим спокойное выражение. - Пусть выйдет сюда!
Сын Малюты выступил вперед и стоял почтительно перед Иоанном. Семнадцатилетний Максим Скуратов и был тот самый опричник, который спас Серебряного от медведя.
- Так это ты, Максимушка, охаиваешь суд мой, - сказал царь, с недоброй улыбкой посматривая то на отца, то на сына. - Говори, почему суд мой тебе не по сердцу?
- Потому, государь, что не выслушал ты Серебряного, не дал ему очиститься перед тобою!
- Не слушай его, государь! - закричал Малюта. - Сын пьян, ты видишь, он пьян! Не слушай его!
- Малюта врет! Максим не пил ни вина, ни меду. Я знаю, - злобно сказал царевич. - Он гнушается! Ему не по сердцу служить в опричниках!
Малюта с тяжелой ненавистью взглянул на царевича.
- Вот ка-ак? - протянул царь. - Куда ж мне теперь, убогому, податься, раз такие богатыри не хотят мне служить?
Борис Годунов, между тем, незаметно вышел из палат.
Царский палач Терешка, в алой рубахе и красных сапогах, стоял на перепачканном кровью помосте, опираясь на рукоять широкого блестящего топора.
Двое опричников привычно содрали с Серебряного кафтан, отстегнули ворот рубахи, начали связывать ему руки.
Серебряный тихо отстранил их, выпрямился и, обратив взор на церковный купол с крестом, широко перекрестился, попросил:
- Господь наш, Иисус Хдистос, прими мою душу! После этого спокойно дал связать себе руки.
- Сразу видно молодца! - скалясь, одобрительно сказал Терешка, - Иной дрожит, слезьми обливается, а иной и вовсе сапоги лижет.
У помоста с плахой уже собиралась толпа, а на возвышении, предназначенном для знатных зрителей, на царском кресле оказалась Темрюковна.
Она сидела, поджав под себя ноги, вцепившись руками в подлокотники кресел. Подавшись вперед, не отрывая от плахи взгляда своих огромных глаз.
Терешка, продолжая балагурить, указал Серебряному на плаху.
- А теперича преклони… преклони свои ноженьки, боярин, перед моим-то престолом!
Опричники протянули было руки к князю, чтобы пригнуть его, но он, сердито повернув плечами, сам опустился на колени. Положил голову на плаху.
- На бочок, на бочок маленько, - поправил голову князя Терешка.
- А подбородочек оттяни, чтоб не попортить рожу-то.
Терешка, потоптавшись, утвердился косолапыми ногами возле плахи.
- Эх и повезло тебе, князь, - самая легкая казнь досталась! А у меня и рука - тоже легкая!.. Отхвачу тебе кочерыжку - и не почуешь, только спасибо скажешь!
Опричники весело ржали над его шутками. Терешка поплевал на руки, перекрестился, взметнул вверх сверкнувший на солнце топор.
- Стой! - раздался громкий голос. - Погоди, Тереша!
Палач повернул голову - по крутой лестнице на помост поднимался Борис Годунов. Терешка опустил топор.
- Повремени до срока. Я дам тебе знать!
Серебряный быстро поднялся, взглянул на Годунова, но тот уже спустился вниз.
Птицей слетев с кресла, царица Темрюковна преградила Годунову путь, заговорила гортанно:
- Какая чорта твою принесла, Бориса! - и дальше заклекотала по-своему.
- Прости, матушка-царица, - поклонился Годунов. - Еще наглядишься.
Снова что-то проклекотав, царица повернулась к помосту:
- Тирожка, делай!.. Я царица, а Годунова нет! Делай, Тирожка!
Она вдруг задохнувшись, зашлась надрывным кашлем. Согнулась пополам, приложила ко рту платок. Тот весь окрасился кровью.
- Эх, царица! - Годунов подхватил ее сухонькое тело на руки и, почти бегом, понес во дворец.
На эшафоте Терешка говорил Серебряному:
- Хорошая примета, боярин! Из-под топора уйти - долго жить! Однако ж как царь повелит. Ино дело Годунов, ино - царь-батюшка!
Годунов внес царицу во дворец. В сенях он столкнулся с царевой мамкой.
- Онуфревна, опять у царицы кровь горлом! - запыхавшись, сказал он. Опустил Темрюковну на ноги, придерживая за плечи. Та покачивалась с платком у рта.
Онуфриевна нахмурилась.
- Вольно ж ей было с постели-то вставать. На ладан дышит, а все на казни не наглядится, басурманка! Тьфу! Нашел себе жену Ваня. Будто на Руси красных-то невест мало. Пойдем, горемычная! - перехватила царицу из рук Годунова Онуфевна, повела в глубь дворца. - Напою тебя медом малиновым с травками да собачьим сальцем натру… Не жилица ты, нет, не жилица.
Годунов шел к царским палатам, слыша затихающий голос Онуфревны.
Малюта валялся в ногах царя.
- Батюшка, государь Иван Васильевич! - рыдал он, хватаясь за полы царской одежды. - Отпусти Максиму вину его! А уж если казнить кого, так вели меня, не давай я, дурак, напиваться сыну допьяна!