Царь взглянул на Басманова испытующе.
- Ступай, Федора, передай обоим - и Морозову, и Вяземскому - пусть выходят на честный бой. Судятся судом Божьим. Кому Бог даст одоление, тот будет чист и передо мною, а кто не вынесет боя, тот, хотя бы и жив остался, тут же примет казнь от рук палача! В Божьем суде не сила бережет, а правое дело!
Басманов ушел.
- Гриша, - царь ласково посмотрел на Малюту, - Федька на Вяземского показал, мол, ездил тот на мельницу колдовать и замышляет что-то против моего здравия.
- Оба они хороши! - нахмурился Малюта. - А сам-то Федька зачем туда ездил? Зачем сам-то такой же гайтан на шее прячет? Васюк Грязной своими глазами видел.
Царь перекрестился.
- Пока молчи обо всем, - велел он Малюте. - Я это дело разберу.
Вся площадь в Александровой Слободе была заполнена народом. Место царя было на дощатом помосте, покрытом червленым сукном.
Перстень подталкивал вперед Митьку, а тот, выставив дюжее плечо свое, раздвигал толпу. Новая одежда и шапки, надвинутые до глаз, делали их неузнаваемыми.
Басманов был приставлен вести поединок.
- Царь едет! Царь едет! - кричали все, волнуясь и снимая шапки.
Окруженный множеством опричников Иван Васильевич подъехал верхом к месту поединка, слез с коня, взошед по ступеням помоста и, поклонившись народу, опустился на кресла с видом человека, готовящегося смотреть на занимательное зрелище.
Позади и около него разместились стоя царедворцы.
В то же время на всех слободских церквах зазвонили колокола, и с двух противоположных концов въехали во внутренность цепи Вяземский и Морозов, оба в боевых нарядах. На Морозове был дощатый доспех, то есть стальные бахтерцы из наборных блях, наведенных через ряд серебром. Наручи, рукавицы и поножи блестел*! серебряными разводами. Голову покрывал высокий ший шак с серебром и чернью, а из-под венца его падала на плечи боярина кольчатая бармица, скрещенная на груди и укрепленная круглыми серебряными бляхами. У бедра его висел на узорном поясе, застегнутом крюком, широкий прямой тесак. К правой стороны седла привещей был концом вниз золоченый шастопер, оружие и знак достоинства, в былые годы неразлучный с боярином в его славных, битвах, но ныне, по тяжести своей, вряд ли кому по руке.
Под Морозовым был грудастый черно-пегий конь с подпалинами. Его покрывал бархатный малиновый чалдар, весь в серебряных бляхах. От кованого налобника падали по сторонам малиновые шелковые кисти, перевитые серебряными нитками, а из-под шеи до самой груди висела такая же кисть, больше и гуще первых, называвшаяся наузом. Узда и поводья состояли из серебряных цепей с плоскими вырезными звеньями неравной величины.
Мерно шел конь, подымая косматые ноги в серебряных наколенниках, согнувши толстую шею, и когда Дружина Андреевич остановил его саженях в пяти от своего противника, он стал трясти густою волнистою гривою, достававшею до самой земли, грызть удила и нетерпеливо рыть песок сильным копытом.
Вооружение Вяземского было гораздо легче. Еще страдая от недавних ран, он предпочел легкую кольчугу. Ее ожерелье, подол и зарукавья горели дорогими каменьями. Вместо шишака на князе была ерихонка, то есть низкий, изящно выгнутый шлем, имевший на венце и ушах золотую насечку, а на тулье высокий сноп из дрожащих золотых проволок, густо усыпанных во всю длину их рубиновыми искрами. Сквозь полку шлема проходила отвесно железная золоченая стрела, предохранявшая лицо от поперечных ударов; но Вяземский, из удальства, не спустил стрелы, а напротив, поднял ее так, что бледное лицо его и темная борода оставались совершено открытыми. На поясе, плотно стянутом пряжкой поверх кольчуги и украшенном разными привесками, звенцами и бряцальцами, висела кривая сабля, вся в дорогих каменьях, та самая, которую когда-то заговорил мельник и на которую теперь твердо надеялся Вяземский. Из-под нарядного подола кольчуги виднелась белая шелковая рубаха с золотым шитьем, падавшая на штаны жаркого цвета, всунутые в зеленые сафьяновые сапоги. Их узорные голенища натянуты были до колен и перехватывались под сгибом и у щиколоток жемчужной тесьмой.
Конь Афанасия Ивановича, золотисто-буланый аргамак, был весь увешан, от головы до хвоста, гремучими цепями из дутых серебряных бубенчиков. На вороненом налобнике горели в золотых гнездах крупные яхонты. Сухие черные ноги горского скакуна не были вовсе подкованы, но на каждой из них, под бабкой, звенело по одному серебряному бубенчику.
Аргамак сделал скачок и остановился как вкопанный. Ни один волос его черной гривы не двигался. Налитые кровью глаза косились по сторонам.
В это время раздался голос бирючей;
- Православные люди! - кричали они в разные концы площади, - зачинается судный бой промеж оружничего царского, князя Афанасья Иваныча Вяземского, и боярина Дружины Андреича Морозова. Тягаются они в бесчестии своем в бою, и увечье, и в увозе боярыни Морозовой! Православные люди! Молитесь Пресвятой Троице, дабы даровала она одоление правой стороне!
Площадь затихла. Все зрители стали креститься. Басманов подошел к царю и проговорил с низким поклоном:
- Прикажешь ли, государь, зачинаться бою?
- Зачинайте! - сказал Иоанн. Басманов подал знак. Противники вынули оружие.
По другому знаку надлежало им скакать друг на друга, но, к изумлению всех, Вяземский закачался на седле и выпустил из рук поводья. Он свалился бы на землю, если б поручник и стряпчий не подбежали и не помогли ему сойти с коня. Подоспевшие конюхи успели схватить аргамака под уздцы.
Видя, что князь сошел с коня, Морозов также слез с своего черно-пегого и отдал его конюхам.
Стряпчий Морозова подал ему большой кожаный щит: с медными бляхами, приготовленный на случай пешего боя.
Стряпчий Вяземского поднес ему также щит, вороненый, с золотою насечкой и золотою бахромой.
Но Афанасий Иванович не имел силы вздеть его на руку. Ноги под ним подкосились, и он упал бы вторично, если б его не подхватили.
- Что с тобой, князь? - спросил Басманов.
- Сымите с меня бронь! - проговорил Вяземский, задыхаясь. - Корень душит меня! Сымите бронь!
Он разорвал ожерелье кольчуги и сдернул с шеи гайтан, на котором висела шелковая ладанка. Отбросил ладанку в сторону.
Басманов незаметно подобрал ладанку и положил ее к ногам царя, торжествующе взглянув на него.
Морозов стоял над Вяземским с голым тесаком.
- Сдавайся, пес! Сознавайся в своем окаянстве!
- Нет! - сказал Афанасий Иванович. - Рано мне сдаваться! Я поставлю за себя бойца, и тогда увидим, чья будет правда! Государь, - Вяземский повернулся в сторону царя. - Раны мои открылись, видишь, как кровь из-под кольчуги бежит! Дозволь, государь, бирюч кликнуть, охотника вызвать, чтобы заместо меня стал!
- Вели кричать бирюч, - разрешил царь, - авось кто поудалее тебя найдется! А не выйдет никто, Морозов будет чист, а тебя отдадут палачам!
Тогда и Морозов подошел к царю.
- Государь, разреши и мне бирюч кричать. Не пристало боярину Морозову с, вяземским наймитом биться!
Как ни желал Иоанн погубить Морозова; но просьба его была слишком справедлива.
- Кричи и ты бирюч! - сказал он гневно. В это время через оцепление перелез Хомяк.
- Я заместо Вяземского! - и он прошелся вдоль цепи, махая саблей и посмеиваясь над зрителями. - Выходи, кто смел! Много вас ворон собралось, но нет ни одного ясного сокола! Кто хочет со мной померяться?
- А я! - раздался неожиданно голос парня.
Митька, увидев Хомяка, узнал его.
- Ты кто? - спросил Басманов.
- Я-то? Я Митька! - Он очутился внутри ограды и, казалось, сам был удивлен своей смелости.
- Спасибо тебе, молодец! - сказал Морозов парню. - Спасибо, что хочешь за правду постоять. А я уж тебя своей милостью не оставлю, отблагодарю.
Морозов протянул Митьке свою саблю.
- Не, - отказался от сабли Митька. - Мне бы дубину.
- Дать ему оглоблю, - сказал царь, заранее потешаясь ожидающим его зрелищем. - А ты бейся саблей, - разрешил он Хомяку.
- Ну ты! Становись, что ли! - произнес Митька решительно.
- Я те научу нявест насильничать!
Митька поднял над головой оглоблю и начал крутить ее, подступал к Хомяку скоком. Тщетно Хомяк старался улучить мгновение, чтобы достать Митьку саблей. Ему оставалось только поспешно сторониться или увертываться от оглобли.
- Я те научу нявест насильничать! - раз от разу повторял Митька.
Вдруг раздался глухой удар, и Хомяк, пораженный в бок, отлетел на несколько сажен и грянул замертво оземь, раскинувши руки.
Площадь огласилась радостным криком.
В общей суматохе Перстень подобрался к Митьке и, дернувшего за полу, сказал шепотом:
- Иди, дурень, за мной! Уноси свою голову!
И оба исчезли в толпе.
- Боярин Морозов, - сказал торжественно Иоанн, вставая со своего места. - Ты Божьим судом очистился предо мною. Не уезжай из Слободы до моего приказа. Афоня, - царь повернулся к Вяземскому. - Тебе ведомо, что я твердо держусь моего слова. Боец твой не устоял, Афоня!
- Что ж, - ответил Вяземский, - вели мне голову рубить, государь!
- Только голову рубить? - странно улыбаясь, произнес царь. - А не мало ли? Это что? - он показал ладанку, страшно глядя в очи Вяземского. - Раб лукавый! Ты в смрадном сердце своем аки аспид задумал погубить меня, чернокнижием хотел извести, раб лукавый!
На лицах окружающих проявился ужас. Один Малюта смотрел безучастно. Лицо Басманова выражало злобное торжество.
Вяземский как-то отрешенно посмотрел на царя, сказал спокойно: