- Как отнесутся ко мне ребята? Не повторится ли прежняя жизнь в учебном батальоне? - думал он, понимая, что вынести такую жизнь он уже просто не сможет, что последнее терпение, которое, казалось, стало превращаться в хроническую болезнь и апатию, вдруг с неожиданным переводом в другую роту, совершенно исчезло. Хотелось перемен. Пусть не таких заманчивых, о которых мечтали курсанты, опираясь на слухи о легкой и сытной жизни хозяйственников. - Лишь бы только не травили, - думалось Ивану.
Однако уже подъем на верхний этаж показал рядовому Зайцеву, что надежды на благополучие весьма призрачны.
Стоявший у тумбочки дневальный, увидев согбенного под своей ношей Ивана, закричал со злобной улыбкой: - Эй, дежурный! Пидь до мэнэ! Етат стукач появивси!
Тут же открылась дверь канцелярии, и перед Зайцевым предстал дежурный по роте, судя по нашивкам, сержант. Несмотря на одежду, которую Иван держал, он сразу же приложил к пилотке руку, отдав таким образом честь.
Сержант небрежно ответил взмахом ладони и знаками показал, куда нужно следовать новоприбывшему. Зайцев пошел за ним.
В крайнем левом углу коридора размещалась каптерка старшины, а напротив - умывальник и туалет. Именно к старшине привел Зайцева дежурный по роте. В каптерке было тесно. Здесь собралось все руководство хозяйственной роты. За столом сидел капитан Розенфельд - командир роты, рядом с ним старшина - прапорщик Пристяжнюк и завершал компанию ротный писарь, или каптерщик, рядовой из старослужащих. Фамилии должностных лиц Зайцев довольно скоро узнал.
Дежурный по роте сержант Смеляков вкратце отрапортовал командирам о Зайцеве.
Розенфельд отстранил рукой дежурного и пристально вгляделся в лицо Ивана. Зайцев выдержал его взгляд и не сморгнул. Командир роты отвернулся и задумался. Иван же с любопытством смотрел перед собой. Капитан Розенфельд, судя по фамилии, был по национальности либо немец, либо еврей. Толстый, невысокого роста, лысоватый, возрастом примерно под пятьдесят. Глаза карие, проницательные и…трусливые.
Прапорщик Пристяжнюк, румяный, здоровенный молодой украинец, в противоположность Розенфельду, обладал лицом совершенно лишенным признаков интеллекта, но зато беззлобным.
Пока командир роты думал, Пристяжнюк достал свою книгу, где были записаны все данные воинов роты, и протянул руку к Ивану за документами. Тот понял жест старшины, достал военный билет и учетно-послужную карточку. В тишине каптерки слышалось только поскрипывание пера. Затем документы перешли в руки командира роты, а старшина стал пересчитывать амуницию, которую ему передал Зайцев.
- Все в полном порядке, - подвел итог подсчета и записей Пристяжнюк. - Теперь все твое имущество будет храниться в этой каптерке, - пояснил он, - и когда потребуется, будем все это выдавать.
- Выйдите-ка отсюда! - сказал вдруг командир роты писарю и дежурному. Те немедленно удалились.
- Послушай, молодой человек, - начал Розенфельд, разглядывая послужную карточку Зайцева, - а ты, оказывается, недисциплинированный солдат! Как же ты попал в нашу замечательную и славную своими наилучшими традициями роту, иоп твою мать?!
Зайцев сначала ничего не понял. Но потом глянул в послужную карточку и увидел, что там в графе "взыскания" записано: "Выговор за невыполнение приказа командира отделения".
- Я не знаю, товарищ капитан, как попала сюда эта запись! - сказал он совершенно искренне. - Вероятно, я что-то не так сделал…
На самом деле, Иван не имел никакого представления, за что и почему это взыскание ему записали. Вообще-то делать записи такого рода в учебной, да и других ротах, было не принято. Как известно, Иван за время службы в "учебке" имел немало взысканий, однако в карточке оказалось записано лишь одно. Но, зная, что в советском обществе лучшим признаком гражданственности является смирение и покорность, он не рискнул в свой первый день пребывания в новой роте подвергнуть сомнению или обсуждению действия своих прежних начальников.
- Что же ты такого не сделал? - вновь спросил Розенфельд.
- Кажется, плохо промыл туалет, - придумал наугад Зайцев.
- Что, сильно благородный? Небось, не нравится убирать говно?!
- Нет, - смиренно ответил Иван. - Просто не было воды из-за аварии и только поздней удалось выполнить приказ командира.
- Ну, ладно, - смягчился командир роты, - коли прибыл на место новой службы, то служи достойно, не позорь плохими поступками нашу роту! А сейчас - иди! Дежурный покажет тебе твою койку и тумбочку!
Выйдя из каптерки, Иван пошел по коридору в сопровождении дежурного по роте в другой конец казармы, которая состояла из большого зала, разделенного коридором на две части, в каждой из которых размещалось примерно по сорок коек. Потолок держался на шести массивных прямоугольных колоннах, за которыми следовали кровати, расположенные в две шеренги, а между кроватями стояли тумбочки. Каждая тумбочка принадлежала двум солдатам. Верхняя, выдвижная часть, делилась пополам, а внутри тумбочки было две полки. В верхнем, выдвижном ящичке, хранились: зубная щетка, зубная паста и мыло. Внутри тумбочки разрешалось держать только то, что было связано с воинским бытом: мочалку, бритвенные принадлежности и прочее. Изредка в тумбочку клались письменные принадлежности и почтовые конверты. Изредка потому, что, как правило, товарищи их систематически похищали и если бы не дешевизна этих вещей, то их вряд ли стали бы вообще хранить в таком месте. Первая полка, как правило, принадлежала воину, чья кровать относилась к первой шеренге и примыкала к тумбочке спереди, вторая же наоборот. Впрочем, все во многом зависело от субординации и старшинства обладателей полок. "Старики" и физически сильные солдаты решали этот вопрос в свою пользу и по своему вкусу. А вообще шеренги из кроватей разделялись тумбочками.
Дежурный подвел Зайцева ко второй шеренге и указал на постель, расположенную напротив окна. Впритык к его кровати стояла другая. Таким же образом размещались и все остальные кровати: по две впритык, а между ними - полутораметровое пространство.
Самыми удобными считались, как потом стало ясно, крайние и наиболее удаленные от окон кровати, ибо зимой в казарме было весьма холодно, и из щелей окон ужасно дуло.
Итак, Иван оказался в самой середине правого крыла казармы. Положив в тумбочку все свои туалетные принадлежности, молодой воин обратился к дежурному сержанту: - Товарищ сержант, разрешите идти в штаб?
- Идите, - последовал краткий ответ.
Так закончилось утреннее знакомство Зайцева с полупустой ротой, ибо основная масса воинов пребывала на рабочих местах, что совершенно упростило процедуру переселения.
Появившись в штабе, Зайцев немедленно приступил к оформлению повседневных документов, связанных с интендантской службой. Таньшин, практически, в работе не участвовал. Он часто куда-то уходил, затем вновь появлялся. А к концу дня, когда Иван выписал накладные на выдачу продовольствия со склада в столовую и передал их заведующему продскладом прапорщику Наперову, Таньшин пришел в состоянии заметного подпития, потому как от него разнесся на весь кабинет сильный запах то ли водки, то ли крепкого вина.
- Ну, что, пошли на ужин! - скомандовал добродушный Таньшин, и они покинули свой кабинет.
По прибытии в роту, Иван сразу же почувствовал окружавшую его гнетущую атмосферу.
- Вот он, пидерас! - указал на него рукой дневальный. Бродившие взад-вперед по коридору солдаты с любопытством уставились на Ивана.
- Эй, ты, потише на поворотах! - прикрикнул на него Таньшин. Тогда дневальный несколько обмяк. Собравшиеся зеваки поспешно разошлись. Стало ясно, что Таньшин обладал достаточным авторитетом, чтобы на время "попридержать" новых товарищей Зайцева.
- Рота, на ужин собирайсь! - вдруг заорал дневальный. Воины спокойно и чинно, в отличие от учебной роты, вышли на плац. Здесь они аккуратно построились, без всякой вычурной выправки и спешки, которым учили курсантов в "учебке". Иван оказался в середине колонны и, к своему удивлению, обнаружил, что шествие в столовую в хозяйственной роте не только не трудно, но даже приятно. Все с достоинством, неспеша, шли в ногу. Никаких приказов типа "выше нога" никто не отдавал. Шедшие впереди сержанты мало чем отличались от остальных солдат, а замыкали колонну "старики", то есть воины, которым осталось служить не более полугода. Последние иногда совсем разбредались в стадо и даже не шли в ногу, и лишь появление высших офицеров заставляло их создавать видимость военного подразделения.
Ужин также прошел по-иному. Сидевшие на скамьях воины получили по тарелке с картофельным пюре, а затем, после того, как "старики" выбрали себе наилучшие куски жареной рыбы, все разобрали остальное. Остался кусочек и для Ивана. Ели также спокойно и размеренно. Никто никого не гнал. И как только последний "старик" допил свой стакан с чаем, последовала команда: - Рота, подъем!
С ужина в казарму уже шли без старослужащих воинов: те, в соответствии с обычаем, разбрелись по части.
Иван, придя в казарму, нашел там Петра Головченко, того самого, что помог ему перейти в хозроту, и позвал его с собой в клуб попить чаю.
Вечерняя поверка тоже была больше формальностью, чем нудной повинностью "учебки". Быстро отчитав пофамильно присутствовавших, замкомвзвода, старший сержант Погребняк, объявил "отбой". Иван пошел к своей кровати, разделся и, оставшись в одних трусах и майке, натянул на ступни ног кожаные тапочки. То же самое сделал и его сосед по койке. - Эй, ты, - буркнул он Ивану, - что, перешел сюда по блату? Погоди, тока Таньшин уедет, мы тебе тута устроим!
Ничего не ответив, Зайцев поплелся в умывальник. Здесь также он услышал немало нелестных по своему адресу замечаний, но молча помыл ноги и ушел.