Гости молча жевали, не слышно было ничего, кроме громкого чавканья. Вагиф покончил с пловом, принялся за довгу. Съел несколько ложек, усмехнулся…
- А наши казахцы перекочевывают сюда, Ахмед–ага полторы тысячи семей привести намерен…
Обед уже заканчивался, когда слуга Вагифа сообщил, что к нему приехал гость - поэт Видади. Испросив извинения у хана, Вагиф немедленно отправился домой.
Старый друг, сидя у окна, оживленно беседовал с его сыном. Вагиф не дал гостю подняться, сам бросился к нему; друзья обнялись, расцеловались.
- Ты как, сыт, голоден? - поинтересовался Вагиф.
- Премного благодарен, - Видади скромно потупился - Меня уже накормили, я совершенно сыт.
Вагиф обернулся к сыну.
- Скажи, чтоб нам подали кофе! - и уселся напротив Видади, нетерпеливо поглядывая на него. Он так давно не видел друга, так истосковался по нему!..
Видади был среднего роста, худощавый, с густой проседью в бороде. Он был немногим старше Вагифа, лет на восемь, не больше, но по характеру своему - замкнутый, изверившийся, разочарованный, лишь в религии находивший утешение, - представлял собой полную противоположность Вагифу. Тем не менее поэтов связывала крепкая, искренняя дружба. Они постоянно переписывались, неизменно посылали друг другу свои новые стихи.
- Ну слава богу - приехал, - сказал Вагиф, с невыразимой теплотой глядя на старого друга. - Я так давно тебя жду!
- Да вот надумал… В Казахе жить трудновато стало, дай, думаю, поеду, разузнаю, как в Карабахе, может, стоит перебраться? Тогда и семью привезу…
- Значит, ты вроде меня: сначала "джаваншир", потом "кызылбаш"! Ну что ж, хорошо сделал!
Вагиф рассмеялся. Сдержанный Видади ответил ему мягкой улыбкой.
- А ты, Панах, все тот же: веселый, общительный, жизнерадостный… Не берет тебя старость!
- А это, дорогой Молла Вели, - с глубокой убежденностью сказал Вагиф, - зависит только от тебя самого, полегче надо жить, полегче, не больно–то в глубину лезть. Жизнь человеку дается только одна, значит не киснуть надо, а взять от нее все, что можно! А смерть что ж?.. Она все равно нас не минует. А пока живы, надо жить так, чтобы, когда конец придет, было что вспомнить!.. Это и есть высшая мудрость!
Видади не стал опровергать эту мысль, только заметил невесело:
- Многие беды и горести существуют независимо от человека…
- Как это независимо? Все зависит от человека! Человек может все!
- А эти войны, эта понапрасну пролитая кровь?! Сожженные деревни, отрубленные головы, выколотые глаза?! Можно ли быть веселым и спокойным, когда такое творится на свете?! Ну скажи мне, за что Хаджи Абдулькадыр удушил несчастного Гусейн–хана Муштага? В чем повинен был этот щедрый, великодушный человек? Потом сын Гусейн–хана Мамедгасан–хан убил Гаджи Абдулькадыра - отомстил за отца. Пусть даже он прав, пусть он должен был так поступить, но чем, скажи, виноваты были дети покойного - семеро его несчастных сыновей?.. Нет, невозможно радоваться, глядя на этот ужас!
- А что изменится, если ты только и будешь, что негодовать и предаваться отчаянию? В жизни бывают беды и огорчения, как у розы - шипы; не будь этих шипов, она, может быть, потеряла бы даже часть своей прелести! Ты наслаждаешься радостями жизни, ну так и муки ее принимай за благо, ибо они тоже - жизнь!
Видади улыбнулся, но мука была в его улыбке.
Сто лет еще пройдет, завесы все раскроются,
Сто маков прорастет и по весне раскроется,
Сто весен расцветет, мир, как во сне раскроется.
Душа не расцветет, в ней радость не раскроется,
прочел он. Это было одно из самых любимых и самых известных его четверостиший. Слуга принес кофе.
- Молла Вели, - с легкой улыбкой сказал Вагиф, протягивая чашку другу. - Вот тебе пример: держа в руках чашечку кофе, наслаждаясь ароматом этого удивительного напитка, я забываю все тревоги, все муки мира. Нет, жизнь наша - земная жизнь, и, право, она неплохо устроена! Муха, простая, пошлая муха, поминутно кусающая нас, представляется нам подчас легкокрылым ангелом, и тогда мне хочется сказать ей:
Постой, исчезнуть не спеши, постой,
Такой не налюбуюсь красотой!
То грудь твоя блистает белизной,
То ножки появляются наружу!
На этот раз Видади рассмеялся от души; на минуту даже четки перестал перебирать.
- Нет, дорогой Панах, - сказал он с лукавой улыбкой, - все–таки я прав: такой уж ты уродился: тебе и за мушиной головкой видится белая шейка!
Вагиф поставил чашечку на скатерть и долго хохотал…
15
Видади все гостил у Вагифа. Когда Вагиф возвращался из дворца, друзья усаживались рядом и подолгу увлеченно беседовали; читали друг другу стихи, обменивались мнениями о положении в стране и за ее пределами. Вагиф, как всегда, много шутил, нередко ему удавалось развеселить и Видади.
- У нас каждый день что–нибудь чрезвычайное: то празднуем, то горестно вопим, - рассказывал он, - середины нет. Приехал Омар–хан, подарил хану грузинскую красотку, взамен увез сестру хана. Ибрагим–хан готов был взять в гарем и вдову покойного своего брата Мехралы–бека, да не вышло…
- Скажи, Панах, это правда, что Мамед–бек убил мать за то, что она дала согласие?
- Правда… - со вздохом ответил Вагиф. - Бедная женщина!.. Расстегнула платье, грудь открыла… "Сын мой! - кричит, - я же выкормила тебя этой грудью! Спрячь свой кинжал!.." Куда там! Злобой глаза застлало, - вонзил матери нож в сердце!
- Да… В страшное время мы живем! - Видади горестно вздохнул. - Ни почтения к родителям, ни благодарности!.. Предают самых близких людей…
Угнетенные тяжелыми думами, друзья долго молчали,
- Ну и что Ибрагим–хан? - с выражением гадливости на лице спросил Видади, - что он сказал на это?
- Что он может сделать - у него и без того забот полон рот, положение незавидное… А Мамед–бек он ведь как: поднял своих людей и был таков! Никто даже не знает, где он сейчас. А жаль его, не дай бог, к Агамухамед–хану пристанет, тогда совсем беда - он ведь места здешние, как свои пять пальцев знает, и сторонников у него здесь немало…
- А что сейчас в Иране? - поинтересовался Видади. - Все еще дерутся? Все льется мусульманская кровь? - Великая мука была в глазах Видади, когда он произносил эти слова.
- Льется, Молла Вели, льется понапрасну!.. Алимурад–хан умер от болезни, на его трон сел Лютфали–хан. Агамухамед–хан в Тегеране, там его род - Каджары… Изгнал из Астрабада родного своего брата Джафаркулу, теперь тот у Фатали–хана спасается, под покровительство России пойти решил… А англичане, говорят, в Исфаган артиллерию перебросили, много пушек… Одним словом, как сказал бы Молла Насреддин, каша какая–то получилась, ничего разобрать нельзя…
- И ведь подумать только, - Видади с горькой улыбкой взглянул на Вагифа, - конец все равно один - смерть! И стоит ли так изводить себя ради нескольких мгновений земного существования? Ведь и шах, и последний нищий - все умрут, все станут прахом! Так не лучше ли срок, отпущенный тебе в этом тленном мире, провести в молитвах и воздержании?
Вагиф лишь усмехнулся. Видади не раз призывал его к аскетизму.
- Я знаю, - поспешно добавил Видади, заметив эту усмешку. - Тебя не влекут ни молитва, ни воздержание.
Ты все еще молод. Но подойдет старость, почуешь приближение смерти, тогда… Тогда ты поймешь меня. Пока ты еще не настоящий "Вагиф" - всеведущий и посвященный, - ты лишь Панах, суетное существо! Все твои помыслы принадлежат бренному, земному!..
Вагиф усмехнулся.
- Дорогой Молла Вели! Но ведь бог создал для людей не единую только смерть; любовь, красота, наслаждение - все это тоже уготовано для нас всевышним. И разве в час светопреставления, бог не скажет мне так:
"Я дал тебе сердце, Панах, - а ты не любил; дал губы, а ты не целовал, дал глаза, а ты не упивался красотой!"
Что тогда отвечу всеблагому?
- Нет, ты неисправим, Панах! - Видади засмеялся- Таким и оставайся! Послушаешь тебя, и на душе светлеет!..
Но Вагиф уже стал серьезным.
- Я мало бываю дома, ты не скучаешь? - озабоченно спросил он друга. - Читаешь то, что я тебе дал?
- Читаю, конечно, читаю! - успокоил его Видади. - Потому мне и некогда скучать! Но ты удивительно аккуратный человек: не только свои, ты и чужие стихи хранишь. Я тут увидел у тебя послание покойного Мамедгусейна Муштага, так сердце защемило…
- Да, бесценный был человек, - с грустью сказал Вагиф. - Доброта, благородство, щедрость… Помню попросил я у него ружье и шубу, - давно уже это было, он подарил, но как он это сделал, - с какой простотой! - У Вагифа лицо подернулось грустью. - Вот Молла Вели, - сказал он, помолчав, - ты всегда привык видеть меня веселым и беззаботным; но все это больше внешнее: как и всякий поэт, живущий в наше время, я немало мучаюсь и тоскую; бывает, такое вдруг охватит отчаяние!..
- Ну вот! - усмехнулся горько Видади. - Вот ты и пришел к тому, о чем я толкую. Это же неизбежно, Панах; чем дольше живет человек, тем глубже погружается он в пучину отчаяния! Рушатся основы мира, уж не найдешь ни верности, ни чести, ни справедливости! Ага - Месих Ширвани прекрасно сказал: