Была уже ночь, когда он окончил свое занятие и стал укладываться спать. Вдруг на улице раздались смех, голоса, фырканье коней, и через минуту сперва в сенях, а потом в горницах послышались громкие голоса:
- Игнат, сюда тащи и вино, и снедь! - крикнул один голос.
- Если ты не хочешь нашей смерти, Виола, - сказал другой, - топи печи!
- А карты будут?
- Все, все! Раздевайтесь, идите! - весело крикнула Виола. - У меня арестов не будет, сюда никто не заглядывает! Нинетта, Маша, занимайте гостей!
- А твой постоялец?
Брыков узнал голос Башилова и торопливо загасил свечу. Нет, сегодня уж ему не до веселой компании!..
- Эй, Семен, - раздался из-за двери голос Башилова, - вставай! Мы тебя ради к Виоле приехали! О, сонуля! Еще одиннадцати нет, а он спит! Вставай, говорят тебе! - Но так как Семен Павлович замер, то Башилов, еще раза три стукнув кулаком, отошел от двери, ворча: - Ну, и черт с тобой!..
Брыков с облегчением вздохнул, осторожно разделся и лег в постель.
В комнате стоял дым коромыслом: звенели деньги, хлопали пробки, раздавались поцелуи, и все это покрывалось смехом и криками пьяных гостей. Брыков заснул тяжелым, беспокойным сном, и во сне ему то и дело являлась Маша и протягивала к нему руки.
Еще было темно, когда Семен Павлович соскочил с постели и, выйдя в сени, приказал своему Сидору готовить завтрак. Он знал, что лучшее время в Петербурге для всяких хлопот - утро, что теперь, при императоре Павле, все служебные занятия начинаются в шесть часов и всех можно повидать на своих местах.
Виола спала, спали и ее горничная, и гости в разных позах и на разной мебели. Брыков заглянул в гостиную и увидел Башилова под ломберным столом. Он толкнул его и сказал:
- Капитан Башилов, служба не ждет!
Тот вдруг вскочил, как встрепанный.
- А? Что? - пробормотал он.
- Пора на службу! - сказал ему Брыков. - Взгляни, на что ты похож!
Башилов очнулся и хлопнул себя по бедрам.
- О, черт! - воскликнул он. - Который час?
- Уже пять!
- Пять? А к шести на ученье! - и Башилов, как безумный, выбежал из комнаты.
Семен Павлович только улыбнулся ему вслед.
Через полчаса и он шагал по темным, но уже оживленным движением улицам. Женщины шли с базара и на базар, разносчики шагали со своими лотками на головах, то тут, то там проходили колонны солдат и иногда, гремя колесами, мчался фельдъегерь.
Взошедшее солнце рассеяло осенний туман, когда Брыков вышел на площадь Зимнего дворца и направился по набережной к знакомому подъезду.
- Полковника Грузинова! - сказал он лакею.
- Пожалуйте! - И Брыков пошел за ним по той же лестнице, коридорам и огромным залам.
Грузинов заставил его дожидаться, а потом позвал в свой кабинет.
- Ну, что, родной, - ласково сказал он, - напортили все дело?! Ну, да что делать! Случай, дурная погода, неудачные маневры - и вот вы в ответе! - он покачал головой и горько улыбнулся. - У нас все случай! - окончил он.
- Что же мне теперь делать? - робко спросил Брыков.
- Все, что хотите, только не советуйтесь со мной! - резко ответил Грузинов и, увидев растерянное лицо Брыкова, прибавил: - Я в опале! Люди позавидовали моему положению и оклеветали меня. Государь хочет, чтобы я ехал в Малороссию, но я знаю: это - ссылка! Я слишком откровенен и честен, чтобы не стоять иным поперек дороги! - Он встал и нервно прошелся по комнате, потом остановился против Брыкова и сказал: - Попытайтесь проникнуть к Лопухиной. Это - добрая девушка и теперь может сделать все! А я… - и он поднял плечи, а так как Семен Павлович встал совершенно растерянный, то Грузинов крепко пожал ему руку и повторил: - Не поминайте лихом! Я сделал все, что мог!
Брыков с признательностью поклонился ему и вышел из дворца.
Да, каждый о себе! Вот и Грузинову, этому недавнему фавориту, теперь не сладко.
Он невольно оглянулся назад, словно надеясь увидеть Грузинова. Этот человек боялся ссылки, когда его ждала лютая казнь. Брыков год спустя узнал о страшной его судьбе и задрожал в ужасе.
Теперь Семен Павлович шел по улице без цели и незаметно вышел к Адмиралтейству. Обойдя его, он прошел на Сенатскую площадь и зашел в аглицкий трактир. Так же, как и в первый раз, несмотря на раннее утро, там уже пили, курили и с азартом играли на бильярде.
XXV
Что происходило без Брыкова
Когда Дмитрий Власьевич услыхал от старика Федулова, что Семен Павлович уехал в Петербург, он действительно на время так смутился и растерялся, что забыл даже о своей любви к Маше. Мысль потерять все только что приобретенное богатство и положение и из состоятельного помещика обратиться в отставного офицера без средств приводила его в ужас. Он вовсе не углублялся в вопрос о том, каким путем приобретено им все это, и ему уже казалось, что брат поднимает на него руку и посягает на его добро.
- Ах, негодяй этакий! - вскрикивал он, бегая по горнице. - С доносом поскакал. Что же, он думает, и правды нет? Что меня так и можно ограбить, как какого-нибудь тяглового мужичонка? Ну, нет, шалишь! Я найду на тебя управу!
Федулов слушал его, качая головой, и на его старом, сморщенном лице скользила хитрая усмешка.
- Ну, ну! - отвечал он, - правда-то, пожалуй, и на его стороне. Бухнет государю в ноги - и вся недолга: государь сделал его упокойником, он же и оживит. А вам что с него искать тогда? А? Прогонит - и все!
Дмитрий опомнился на другой день. Злоба сменилась у него трусостью. А что, если так и будет?.. Он тотчас же побежал к Федулову, которого поселил в полуверсте от себя, и спросил:
- Что же нам делать?
- Беспременно Воронова звать! - серьезно ответил Федулов. - Он может помочь, а больше ничего и не придумаю.
- Я прошлый раз прогнал его!
- Знаю, знаю! Ну, а теперь позовите. Тогда его честные денежки отдать пожалели, теперь отдайте, да еще прибавьте что-нибудь. Он не гордый.
Дмитрий тотчас погнал человека за дошлым чиновником, и на другой день Воронов приехал в его усадьбу. Склонив неуклюжий стан, потирая потные руки и широко улыбаясь, он вкрадчиво заговорил:
- Честь имею кланяться, Дмитрий Власьевич! Чем могу служить-с? Изволите видеть, прискакал немедля, зла не памятуя!
- Садись! - кивнул головой Дмитрий. - Я прогнал тебя, так на том прости.
- Помилуйте! Хе-хе-хе! - весь сияя, ответил Воронов, - не обидите теперь.
- Не обижу и за прошлое заплачу. А теперь дело вот какое! - и Дмитрий рассказал о поездке брата и о своих опасениях.
Воронов слушал его, склонив на плечо голову и потирая красные руки.
- Так-с, - время от времени говорил он, - совершенно верно!..
- Вот ты и помоги!
- Трудное дело! - вздохнул Воронов. - Однако, если при старании, то можно. Все зависит… - и он выразительно умолк.
- От платы? Сколько?
- Да вот, - улыбаясь и щуря маленькие глазки, сказал Воронов, - ежели отдадите прежний должок, триста рублев, да еще двести положите, да ежели ко всему дадите лошадку да повозку, так как я жениться собираюсь, то уладим дельце! - и он хихикая поднялся со стула.
Жадность опять обуяла Дмитрия Брыкова, но он подавил свое волнение и спросил:
- Что же ты сделаешь?
- А это даже и не секрет! Есть у меня в Питере сродственник один; персона малая, но всюду вхожий и до всего близкий. Так я ему опишу: "Так, мол, и так. Есть у вас, в Питере, к примеру, живой мертвец и самое главное, что беспокойный человек. Приехал до самого государя и в неистовом виде все сделать может". Его сейчас и заберут! Он, можно сказать, и света не увидит!
Лицо Дмитрия прояснело.
- Верно! Ну, тогда орудуй! Бог уж с тобой!
Радостный Воронов потом три часа шептался с Федуловым и уехал из Брыкова в собственной кибитке.
"Нет, - думал он, - шалишь! Я - не дурак! Тогда ты меня вышиб, теперь сам плачься. Никаких таких писем я писать не буду!.."
А Дмитрий сразу успокоился. Несомненно теперь его брату уже не разгуляться в Петербурге. Ха-ха-ха! Там не поцеремонятся! Ха-ха-ха! И он заливался злобным, радостным смехом.
Любовь снова заняла в его сердце прежнее место, и бедная Маша снова стала страдалицей.
- Я не выйду, я больна! - говорила она, когда внизу появлялся Дмитрий и отец посылал за нею.
- Эй, милая, не дури! - говорил ей старик, входя через минуту в ее светелку. - Я терплю до поры, доченька! - и при этом его тусклые глаза вдруг вспыхивали недобрым огнем.
Девушка смирялась и шла вниз, где ждал ее ненавистный поклонник.
- Марья Сергеевна, - говорил он, стараясь казаться мягким, - когда же, наконец, вы взглянете на меня благосклонно!
Маша молчала, ломая пальцы в безмолвном отчаянье. Это отчаянье доходило до ужаса, когда отец вдруг вставал и оставлял ее одну в горнице с Дмитрием. Тот придвигался к ней, брал ее руки и говорил о своей любви задыхающимся от страсти шепотом. Она, бедная, отодвигалась от него. Однако его страсть мало-помалу разгоралась, и ее упорство раздражало его.
- Вы все о нем думаете - я знаю, а все-таки моей будете! Я щажу вас и жду, что вы оцените мою любовь, но вы не хотите и слушать меня. Тогда я возьму вас силой. Одно слово - и нас повенчают хоть завтра!
Маша холодела.
- О, - смущенно шептала она, - подождите немного. Может быть…
Он целовал ее руки и задыхаясь говорил о брате:
- Ах, если бы он правда умер!
"Я ушла бы в монастырь", - думала Маша, но не высказывала вслух своих мыслей.
- Долго еще кобениться будешь? - грубо спрашивал ее по временам отец.
Она умоляюще взглядывала на него и говорила:
- Подождите, папенька! Дайте свыкнуться! Ведь он терпит!