- Истинно, Иванка. Бегут от дворян мужики. Кто в Дикое Поле, кто в Сибирь, кто за Волгу, а многие к боярам и князьям, кои за высокие чины свои сказочное жалованье получают и вотчины имеют богатые. Всех беглых принимают, да и тех, кто в Юрьев день по закону притащился. Дворянин же злобой исходит. Он в цареву казну сполна должон деньгу внести. Переписали за ним государевы люди три десятка мужиков, вот и плати за всех. А у него пятеро страдников к боярам сбежали. Один черт плати до новой переписи. Дворянин норовит вернуть беглых мужиков, но попробуй, сунься в боярскую вотчину. Холопы с самопалами так встретят, что едва ноги унесешь.
- А что царь?
- А ты как кумекаешь?
Иванка малость подумал и молвил:
- Ворогов у Руси хватает. И ливонец, и татарин, и ногай подпирают. Без дворянского войска никак нельзя.
- Верно кумекаешь. Нельзя! Слух идет, что царь Иван вздумал прислушаться к челобитным помещиков. Со скудных поместий доброго войска не собрать. Чу, заповедные лета надумал учредить.
- Это как?
- Дабы запрет на выход крестьян в Юрьев день наложить. Сидел ты у своего барина и сиди, и не вздумай к другому переметнуться.
- Так то ж лихота мужику!
- Мужику лихота, а дворянину заповедные лета в радость. Когда мужик на месте - и прокормиться можно и ратных людей на войну собрать. Вот царь-то и начинает помаленьку на помещиков опираться. На Москве, чу, драчка идет. Бояре всеми силами упираются, дабы царю помешать, но дворяне вовсю напирают. Замятней попахивает.
- Бояр не осилить, Слота. Они испокон веку близ царей ходят.
Слота огладил пятерней рыжую бороду и молвил:
- Я, бывает, в Ярославль на торги езжу. Льном промышляю. Московские купцы на ярославский лен деньгами не скупятся. О царе поговаривают. Иван-де Васильич вельми нравом грозен, такой может и на продир пойти, всю боярскую старину порушить. Коль-де чего замыслит, никого не пощадит. Как бы и нашего Андрей Михайлыча не задел.
- Но ты сказывал, Слота, что он у царя в любимцах ходит.
- Покуда ходит. И по заслугам. Наш-то государь - родовитый из родовитых, потомок удельных Ярославских князей. Зело воинственный. В твои лета ходил в первом походе на Казань. Потом царь отправил его воеводой в Пронск. А вскоре крымские татары на Русь хлынули. Андрей Михайлыч остановил их и разбил под Тулой. Лихо бился, но сам был ранен. Долго не отлеживался и через неделю был уже на ратном коне. Тут и вовсе его заприметил царь Иван Васильевич. Вдругорядь пошел на Казань, Курбского с собой взял. И знаешь кем? Правой рукой всего войска! Ишь, как высоко взлетел наш государь. И бился так отчаянно, что царь его шубой со своих плеч наградил и золотым кубком. А через два года наш Андрей Михайлыч вновь изрядно отличился. Поднялись, было, черемисы с татарами, так Курбский их наголову расколошматил. Был князем, а царь его в бояре возвел и своим собинным другом назвал. Когда же война с Ливонией началась, царь отправил туда и Курбского. И там Андрей Михайлыч отважно ратоборствовал.
- Откуда у тебя такие подробности, Ватута?
- Приказчик Ширяй рассказывал.
- Выходит, в великой силе ныне наш боярин. А ты говоришь, что царь ему может и по шапке дать. Пойми тебя, Слота.
- Может. Я тебе уже сказывал. Жизнь изменчива. Царь уже не одного боярина сломал. Ты, Иванка, всё по убогим деревенькам сидел, и ничего, окромя своей нужды и худородного барина, не ведал. А я, паря, как-никак в Ярославле нередко бываю. Город - не деревня, всякими слухами насыщен.
- Глянуть бы на нашего боярина.
- Авось и приведет Господь.
Привел!
Андрей Курбский примчал в свою вотчину в середине июня 1561 года, вкупе с ростовским князем Темкиным. Царь Иван Васильевич, окрыленный успехами в Ливонии, отпустил воевод "глянуть на свои отчины". Но срок дал малый: "Через неделю чтоб в Москве были!".
Князь не нагрянул в Курбу как снег на голову. Заблаговременно пустил вестника. Тот взбулгачил село. Князя, боярина, знатного воеводу мужики надумали встретить с небывалым почестями. Герой, ближний царев боярин!
Еще за час до встречи, мужики, бабы и ребятишки, облачившись в праздничные одёжи, запрудили околицу.
- Едет! - наконец, звонко крикнул паренек, примостившийся на сучке высокого вяза.
И тотчас дали знак звонарю, кой напряженно застыл на колокольне храма Вознесения.
Многоликая толпа колыхнулась. Вперед выдвинулись церковнослужители с иконами и хоругвями, приказчик Ширяй, и зажиточные мужики с хлебом и солью.
Праздничным перезвоном грянули колокола. Толпа подалась встречу княжьему поезду.
На улице - летняя благодать. Тепло, солнечно, легкокрылый ветерок слегка треплет мужичьи бороды.
А вот и "сам" показался. Тридцатидвухлетний Курбский восседал на стройном белом коне, покрытом красивейшим, цветастым ковром-попоной. На князе легкий малиновый кафтан, изящно расшитый шелками, золотом и серебром; шею обрамлял стоячий козырь-ожерелье из атласной ткани, низанной жемчугами; на голове - высокая алая шапка, отороченная соболем и усыпанная лазоревыми яхонтами. Лицо слегка продолговатое, опушенное русой, кучерявой бородкой. Серые глаза властные, горделивые.
Перед самой толпой, когда церковнослужители запели "аллилуйю" Андрей Михайлович молодцевато сошел с коня. Придерживая левой рукой саблю в драгоценных сафьяновых ножнах, ступил под благословение священника.
Затем Андрей Михайлович откушал "хлеба-соли" и вновь легко, пружинисто вскинул свое ловкое сильное тело в богатое седло с серебряными луками.
Приказчик Ширяй взмахнул рукой, и мужики громогласно закричали:
- Слава, воеводе!
- Слава!
- Слава!
Курбский приосанился. Вот она всенародная любовь. Сколь громких побед он одержал над ворогами. Ныне он самый блестящий воевода на Руси. Слава о нем по всем городам и весям прокатилась.
Неторопко переждав ликующие кличи, Андрей Михайлович поднял руку и произнес:
- Благодарствую, мужики. Пришлось потрудиться во славу Отечества. А как вы тут барщину и оброки несли?
К князю кинулся, было, Ширяй, но Курбский остановил его движением руки.
- Не к тебе слово мое, приказчик. От народа жду ответа. Истинную правду сказывайте, мужики.
Перед князем оказался Слота, уважаемый селом человек. Поклонился и степенно молвил:
- Все твои нивы, князь и боярин, добротно засеяны. Оброки справно несем, в долгах не ходим. Всё, про каждого мужика, в оброчной книге записано.
- А как приказчик? Не было ли от него миру пагубы? Смело сказывай! Ничего не таи.
- Село - не Москва, князь и боярин. Здесь всяк человечишко на виду. Нынешний приказчик никого не притеснял. Слово держит.
Слота покосился на мужиков, и ухмылка загуляла на его лице.
- Свиней-то пасти ему - срамотища.
Курбский рассмеялся, а затем и мужики грянули от смеха. Ай да Слота! Смел, однако. На всем миру вякнул. Ширяй может припомнить сей глум, ударить исподтишка.
- Ну что ж, благодарствую, мужики, за радение. А вечером, после изделья, всех зову на княжеский двор. Не грех и чарочкой нашу встречу отметить.
В воздух полетели мужичьи колпаки и шапки. Как тут не взыграться русской душе?!
- Слава!
- Слава, князю!
Глава 7
ГОРДЫНЯ КУРБСКОГО
Вечером на княжеский двор пришли только одни парни и мужики. Женщинам (строг обычай!) на пиры ходить не дозволялось.
Для Иванки всё было в диковинку: и торжественная встреча князя, и его, сверкающий золотом, серебром и жемчугами наряд, и его повадка толковать с народом, и его многочисленная свита, облаченная в яркие, цветные кафтаны.
Да вот и само застолье с богатым угощением могло Иванке только во сне погрезиться. Каких только яств и питий на столах не было! И для кого? Для людишек подлого звания, смердов! И впрямь диковинный князь.
А князь, тем временем, оставшись в одной белой рубахе, расшитой по косому вороту и подолу серебряными травами, сидел за столом с собинным другом Василием Темккиным-Ростовским.
Потягивали фряжское вино из золотых кубков, закусывали и тихо беседовали.
- Улежно у тебя в вотчине, Андрей Михайлович. Всюду бы так.
- Пока, слава Богу, грех жаловаться. Да и у тебя, поди, Василий Юрьевич, в ростовской вотчине урядливо.
- Был на Москве приказчик. Ничего худого не сказывал.
- А всё от чего? Мы - знатные люди, потомки удельных князей. У нас испокон веков крестьянин на земле сидел, ведая, что не обнищает и с сумой Христа ради не пойдет.
Андрей Михайлович давно водил дружбу с Темкиным-Ростовским. Родовитый! Княжеский род происходил от князя Ивана Ивановича Ростовского - потомка Рюрика в девятнадцатом колен - по прозвищу Темка, отменного воеводы погибшего в сече с литовцами на Днепре в 1516 году. Сын его, Юрий Иванович, сидел ныне воеводой в самой Казани. То ль не почетное назначение?
- От удельных не пойдет, - кивнул Василий Юрьевич.
- А царь наш, - понизив голос и оглянувшись на дверь, позади коей наверняка находился доверенный холоп Васька Шибанов, сторожко заговорил Андрей Михайлович, - под корень надумал все бывшие уделы порушить. Они ему, как кость в горле.