- Не ломай обычай, детинушка. Ешь больше, проживешь дольше. Один крест хлеба не ест. Выпьешь и кваску. Полинушка!.. Сходи-ка в чулан за жбаном, милая.
Из горенки вышла девушка лет шестнадцати в голубом сарафане. Иванка глянул на Полинку и аж головой крутанул. И до чего ж пригожа! Уж на что Настенка хороша, но эта красы невиданной.
Девушка выпорхнула за жбаном, а Иванка невольно молвил:
- Залюбень твоя дочка, Пятуня.
Пятуня смущенно крякнул и признался:
- Не родная она мне.
- Не родная?
- Долго сказывать, детинушка.
Придвинул скамью к столу.
- Присаживайся, дорогой гостенек. Чем богаты, тем и рады.
На столе появились наваристые щи, гречневая каша, пареная репа, моченая брусника, рыжики на конопляном масле, душистый мед в сотах, корчага с бражкой.
Полинка поставила на стол жбан с квасом и ушла в свою горенку.
"А Пятуня-то не бедствует. Почему ж тогда на правеже стоял?" - подумалось Иванке. Помышлял о том спросить бортника, но опомнился: и впрямь нельзя обычай рушить; допрежь надо всего вкусить и уж затем приступать к беседе.
Осенил себя крестным знамением и сел на скамью. Отпил прохладного ядреного квасу и принялся за снедь. Отобедал, вновь перекрестился, поблагодарил хозяев за пития и яства, и наконец-то высказал:
- Сам-то я с малых лет крестьянствовал. А тут как-то меня владыка увидел. Чем-то поглянулся ему, к себе в служки взял, дабы оберегал его от лихих людей.
- Еще бы такого детину не взять. Плечами-то едва через дверные косяки пролазишь… Теперь нового владыку будешь поджидать?
- Пока и сам не ведаю, - неопределенно отозвался Иванка, и, наконец, задал свой вопрос:
- Почему на правеже очутился, Пятуня?
- И не чаял, Иванка, но сколь дней у Бога впереди, столь и напастей. Еще на Федула, растворяй оконницу, заявился ко мне Земский староста Демьян Курепа и медку заказал. Много. Мне-де на Покров дочь выдавать, пудов пять на медовуху понадобиться. Добудь! Я плечами пожал. Не каждое лето добрый взяток идет. Иной раз и пудишку радешенек. А Курепа: добудь! И полтину серебром в руку сунул. Задаток-де, дабы усердствовал. И черт дернул меня взять. Лето же выдалось для пчелы доброе. Четыре месяца медом промышлял. Избенка у меня на курьих ножках в лесу. Соты вырезал, растопил и целых три бочонка нацедил. Помышлял в Ростов отправиться за подводой, но тут лихие люди как из-под земли выросли. Меня поколотили, полтину за иконкой нашарили. И надо же мне было, дуралею, полтину с собой взять. Нет бы, дома припрятать. Но самое худое то, что и весь мой мед лихие прихватили. Осталась самая малость в сотах.
- Уж не этот ли, кой я пробовал?
- Тот самый… Пришел с повинной к Курепе. О разбое ему поведал. Он не поверил. Чужим-де людям медок втридорога продал. Как я не божился, не клялся всеми святыми, ничего слушать не желает. На правеж меня поставил.
- А зять что?
- Я уже тебе сказывал. Черствый человек и скряга. За полушку удавится. Кабы не ты, стоять бы мне на правеже еще трое дён.
- А что потом?
- Полинка бы выручила.
- Но как, Пятуня?
- А вот послушай, детинушка.
* * *
Когда-то Полинка жила в Гончарной слободке, что на Подозерке. Были у нее два брата, отец и мать. Жили, как и весь ремесленный люд, бедновато, но и лютого голода не ведали. Кормились не только от продажи глиняной посуды, кою добротно выделывал отец, Луконя Вешняк, но и добычей рыбы. Неро под боком, лови - не ленись! Всякой доброй рыбы вдоволь. Правда, Земская изба наложила немалую пошлину, но и себе оставалось.
Полинка была "меньшенькой", но уже с восьми лет мать Дорофея усадила ее за прялку.
- Пора, доченька, - сердобольно молвила мать. - Всякая одежа страсть как дорогая, никаких денег не хватит. Сами ткать будем, как и все тяглые люди. И тебя приучу.
Маленькая Полинка и сама ведала, что все черные люди щеголяют в домотканых сермягах, портках и рубахах.
К двенадцати годам она уже ни в чем не уступала матери. Дорофея довольно говаривала:
- Искусные руки у тебя, доченька. Была бы у боярина в сенных девках, златошвейкой бы стала.
Как в воду глядела Дорофея. Но допрежь навалилось на избу Лукони Вешняка горе-трегорькое. Грозный царь Иван Васильевич отправил на Ливонскую войну сыновей, кои так и не вернулись в Ростов Великий. Дорофея и раньше прихварывала, а тут и вовсе занедужила, да так и померла в один из мозглых осенних месяцев.
А в апреле, на следующий год, погиб и отец. Заядлый рыбак пошел на озеро, но весенний лед оказался чересчур тонок. Четверо рыбаков в тот день не возвратились в свои избы.
Осталась шестнадцатилетняя Полинка одна-одинешенька. Горько тужила, плакала, собиралась в Девичий монастырь податься, но тут как-то в избу сам земский староста Курепа заглянул.
- Чу, вконец осиротела, девонька?
- Так, знать, Богу было угодно, Демьян Фролович.
- Вестимо. Бог долго ждет, да метко бьет… Луконя сам виноват. Сколь раз людишкам сказывал: не рыбальте весной перед ледоломом. Озеро коварно. Лезут, неслухи! Ну да не о том речь. Прослышал я, что ты добрая рукодельница. Не пойдешь ко мне в сенные девки?
Полинка отозвалась не вдруг. Она-то в черницы собралась, и вдруг - в услуженье к земскому старосте?
- Чего призадумалась? Не обижу, любую мою девку спроси.
Полинка сама слышала, что староста своих девок в наложниц не обращает, не как другие богатеи, с супругой живет в любви и согласии. Правда, сказывают, скуповат, но дворовые люди его голодом не сидят.
- Я тебя торопить не буду, девонька. Коль надумаешь, приходи.
Всю длинную ночь думала Полинка. Она сроду не была истовой молельщицей. Ходила с матерью раз в неделю в храм пресвятой Богородицы, в посты, как и все люди на Руси говела, но чтобы целиком посвятить себя служению Богу, о том никогда не думала. Лишь когда осталась сиротинкой, решила пойти в обитель.
"Но смогу ли я навсегда заточить себя в темную монашескую келью, когда я люблю жизни радоваться?" - сомневалась Полинка.
Она и в самом деле росла веселой и жизнерадостной.
"Славная ты у меня, - как-то молвил отец. - Доброй женой кому-то станешь. Вот погожу еще годок, да и жениха тебе пригляжу".
Но приглядеть отец так и не успел…
На другое утро Полинка пришла к земскому старосте. А вскоре она и впрямь стала златошвейкой. Её дивные изделия приказчик продавал втридорога.
Как-то, выйдя из храма Успения, Полинка увидела неподалеку "торговую" казнь Пятуни и сердце ее заныло: бортник был добрым знакомцем отца, зимой нередко заходил в избу и всегда приносил Полинке медовый пряник.
Девушка, несмотря на строгий взгляд жены старосты, прибежала к месту казни.
- За что тебя бьют, дядя Пятуня?
- Демьяну Курепе полтину задолжал, - только и успел сказать бортник.
Полинку тотчас подхватила под руку тучная старостиха и увела в свои хоромы. Девушка украдкой проникла в покои Курепы и тотчас возбужденно заговорила:
- Прости меня, Демьян Фролович, но мне нужна полтина серебром. Весьма нужна!
- Что это на тебя нашло, девонька? Аль, какая нужда приспичила? Так скажи, сделай милость.
Полинка лгать не умела, а посему честно выпалила:
- Дядю Пятуню батогами бьют. Он добрый человек, с малых лет меня ведает.
- Пятуню?.. За дело бьют. Он мне полтину не вернул. Деньги не малые. И не проси! Пусть сродники за него позаботятся.
- Тогда я вышивать не буду! - вгорячах высказала Полинка и убежала в светелку.
Утром Курепа проверил: к шитью и в самом деле не дотронулась. Ишь, какая строптивая! Надо бы наказать, дабы впредь дурью не маялась. Однако, передумал. Полинка может и вовсе удила закусить, а ее издельям цены нет. Добрая денежка течет в кошель Курепы.
Пришел в светелку и хмуро высказал:
- Я, чай, не Змей Горыныч. Завтра повелю отвязать твоего дядьку.
- Правда, Демьян Фролович? - возрадовалась Полинка.
- Словами на ветер не кидаюсь.
Полинка, дождавшись, когда Курепа удалится в свою Земскую избу, выскочила из хором и прибежала на Вечевую площадь. Молвила бортнику:
- Завтра тебя приказано высвободить от правежа, дядя Пятуня. Слово мне староста дал.
- Спасибо тебе дочка… Не забывай нас. В любой день заходи.
- Непременно, дядя Пятуня.
- Токмо отпустит ли тебя Курепа?
- Шить не буду! - озорно рассмеялась Полинка. - Отпустит! Я теперь всего добьюсь.
И добилась-таки. Зело ценил Курепа свою златошвейку.