Архиепископ Никандр пробыл на кафедре около двадцати лет. "В течение своего архипастырского служения он обращался со святыми мужами, заботился о храмостроительстве в своей Ростовской епархии и об учреждении в ней монашеских обителей".
Мудр и зело славен был владыка Никандр!
* * *
Вкупе с архиепископом в Ростов Великий был отряжен один из ближних людей царя, дворянин Василий Грязной, содруг всесильного Малюты Скуратова.
Государь побеседовал с Грязным без свидетелей.
- Учини сыск владычному боярину Леонтию Ошанину. Давыдка всё прибеднялся. Казна, де его не столь и велика. Сел и деревень в епархии на перстах перечесть, да и мужиков не густо. Лгал Давыдка!
- Всю душу Ошанину вытрясу! - ретиво высказал Грязной.
- Опосля ж, Васька, навести воеводу Сеитова. Изведай о его делах. Не женился ли, не балует ли с девками сенными? Поди, многих обрюхатил.
- А чего ему с девками не баловаться? То - не велик грех, великий государь. У нас, почитай, каждый господин своих сенных девок топчет.
Грязной недоумевал, а царь посохом пристукнул:
- Изведай!
- Да я в охотку, великий государь! - осклабился Грязной. - Всю подноготную изведаю.
В том Иван Грозный не сомневался. Васька Грязной в любом деле оплоха не допустит.
Сей опричник был ненавистен всему боярству. Высокородцам претило, что никчемный худородный человечишко стал одним из самых доверенных людей государя.
Васька стремительно одолел служебную лестницу: не шел по ступеням, а вспрыгнул на самый верх. В молодости он ходил в псарях двоюродного брата государя, Владимира Старицкого. Двор Старицкого разгромили, а Васька, оклеветав своего господина, подался в опричники.
Малюта проверил Грязного в деле, послав его на разгром одной из боярских усадеб. Васька был беспощаден, его жестокости поражались даже опричники.
- Похвально, Васька, - одобрил Малюта. - Такие люди мне позарез надобны.
Был Васька шустр и непоседлив, охоч до вина и женщин, сыпал шутками и прибаутками. Заприметил Грязного и царь: ему всегда нравились шуты. Васька стал завсегдатаем царских пиров. Его непристойные шутки и острые подковырки, брошенные в сторону того или иного боярина, забавляли Ивана Васильевича. Вскоре Васька был пожалован в думные дворяне.
Скуратов и Грязной стали вдохновителями новгородского погрома. Иван Грозный приказал выявить всех заговорщиков. Малюте и Ваське удалось уличить Афанасия Вяземского в его тайных сношениях с архиепископом Пименом.
Иван Грозный был потрясен: измена проникла в Опричную думу, его ближайшее окружение. Вскоре царю доложили, что владыка Пимен, намереваясь сдать литовскому королю Новгород и Псков, вел тайную переписку с Алесем Басмановым, его сыном Федором, казначеем Фуниковым, земским боярином Яковлевым, опричным боярином Овчин-Плещеевым, думским дьяком Висковатым…
Царя едва не хватил удар. В заговоре - его любимцы, надежные, верные соратники! Ныне и положиться не на кого, Господи!
Иван Грозный в смятении, он потерял сон и покой. Он скорбит и неистовствует, его распаляет необузданный гнев.
И вновь на Москве загуляли лютые казни. Царь пощадил лишь своего "ласкателя", кравчего Федьку Басманова. Тот униженно рыдал, целовал Ивану ноги, на кресте клялся в преданности. Царь до полусмерти избил Федьку посохом, а затем молвил:
- Не слюнявь крест, собака! Нет тебе веры.
- Верь, государь! Да я за тебя отца родного не пожалею.
- Отца?.. Коли так, зарежь его, Федька. Зарежь!
В тот же день Федька принес царю голову Алексея Басманова, но опалы не избежал. Иван Грозный сослал Федьку на Белое море. Там он и умер.
Казни опричников продолжались.
Васька же Грязной был послан "дозирать" Ростовскую епархию. Перед отъездом он заехал попрощаться с Малютой. Тот (на редкость!) был зело пьян. Загорелась душа до винного ковша.
- Пей, Васька… Зол я ныне. Царь ближних людей казнит. Даже Федьку своего не пощадил.
- И как же он теперь, Григорь Лукьяныч?
- Как? - мотнул тяжелой головой Скуратов. - Сеитова из Ростова позовет, хе…
- Да он же…
- Враки…Спас я его. Надоумил, чего царю сказать. Недосилок-де. А царь поверил. Федьку Басманова пожалел. А Сеитову ныне никакую девку не обабить.
- Так он же царя надул.
Малюта опомнился.
- Молчи, пес! Я тебе ничего не сказывал. Молчи!
Малюта так тряхнул Ваську за грудки, что у того серебряные пуговицы на пол посыпались.
- Нем, как рыба, Григорь Лукьяныч. Я у тебя самый преданный пес.
- Ведаю, Васька, ведаю. Один ты у меня остался… Но ныне ни на кого нельзя полагаться. Ни на кого!
Малюта громыхнул по столу тяжелым кулачищем. Чарки опрокинулись, залили мальвазией льняную скатерть.
Скуратов притянул Грязного за ворот кафтана к своей рыжей бороде и хрипло выдавил:
- Ныне и мы по острию ножа ходим. Царь вконец взбесился. Берегись, Васька.
* * *
При опале владыки мирским его слугам приходилось тяжко: они обычно разбегались, ведая, что и на них может пасть царский гнев. Была и другая причина: новый архиепископ мог привезти с собой прежних слуг.
Иванка не ведал, как и быть. Дожидаться нового владыки - но тот его оберегателем не звал. И что делать Сусанне с Настенкой? Им владычная поварня пришлась по нраву. А вот ему, Иванке, короткая служба у Давыда оказалось в тягость. Он никогда не чаял стать служкой архиерея. Ему страдная нива роднее дармового сладкого калача.
Иванка ломал голову и бесцельно слонялся по Ростову. Он так и не успел еще, как следует оглядеть город. Сколь красивых боярских теремов и храмов в городе!
У церкви Вознесения неожиданно столкнулся с бортником Пятуней. Тот, признав своего избавителя, повалился в ноги.
- Спасибо тебе, детинушка. Насмерть бы забил меня зятек.
- Да ты встань, Пятуня. Я, чай, не боярин, чтобы мне в ноги бухаться.
- Боярин не боярин, а ныне в добром кафтане ходишь и сапоги на сафьяне. Никак, удача тебе привалила?
- А-а, - вяло отмахнулся Иванка. - А вот зятек твой без стыда и совести.
- Фомка-то? - вздохнул бортник. - У него стыд под каблук, а совесть под подошву. Сердца в нем нет. Всё нипочем. Ему на боку дыру верти, а он: ха-ха! Не зря в каты подался. Не хочу боле о нем толковать.
- А чего не в лесах?
- На Полинку пришел глянуть, дочку. Прихворала малость. Сотами буду пользовать. А мед, сам ведаешь, от всех недугов лечит.
- О том я уже от деда Михея наслышан, владычного медовара.
- Дед Михей пользу меда знает, - кивнул Пятуня. - В его погребах и мой медок водится… На храм любуешься?
- Кажись и не велика церквушка, но сотворена искусно.
- Государев мастер Андрей Малой возводил. Умелец, коих поискать на Руси, да вот царю не угодил. Казнил его царь-батюшка.
- Как это "казнил?" - подивился Иванка.
- А ты и не ведал?
- Да я всё по селам да деревенькам обретался. Глухомань!
- А ты и впрямь чудной. Сам был в лаптишках, а полтинами швыряешься. Ныне, как боярский сын облачен. Не понять мне тебя, детинушка.
- Авось когда-нибудь и поймешь. Так, отчего ж Иван Грозный мастера сказнил?
- На то он и Грозный. Церковь, вишь ли, показалась ему ниже прежней, деревянной, коя стояла на этом месте. Вот и положил Андрей Малой голову на плаху.
- Суров наш государь. Своего мастера не пощадил.
- Близ царя - близ смерти, детинушка. Не нам о том судачить… Жарынь ныне. Не хочешь кваску испить? Избенка моя недалече. Зайдем. Женке мой будешь в радость.
Бортник чем-то пришелся по нраву Иванке, и он согласился, тем паче - дел никаких не было, и он до сих пор не ведал, что ему предпринять.
Избенка стояла неподалеку от деревянной церкви Николы, что на Подозерке, и оказалась она довольно просторной. Была чистой, опрятной, со светлой горенкой. Иванка приметил - из соломенной кровли выступает дымница из красного кирпича. Выходит, изба топится не по черному. Оконца затянуты не мутными бычьими пузырями, а тонкой, прозрачной слюдой. Во дворе - колодезь с журавлем, добротная баня - "мыленка", под поветью уложены березовые полешки. Не так-то уж и захудалым мужиком оказался Пятуня, а вот правежа не избежал.
- Встречай дорогого гостя, Авдотья! - с порога воскликнул хозяин избы.
Иванка перекрестился на киот, молвил:
- Доброго здоровья, хозяюшка.
- И тебе жить во здравии, - оробевшим голосом произнесла дородная женщина с моложавым, довольно привлекательным лицом. Была она в длинном, почти до пят, распашном шушуне, застегнутом сверху донизу на оловянные пуговицы. Волосы упрятаны под белый плат, концы коего собраны в узелок под подбородком; на ногах - легкие башмаки, сплетенные из лозы.
И кого это Бог принес? Простолюдины в таких сапогах и нарядных кафтанах не ходят. То ли от воеводы кто пожаловал, то ль из Земской избы?
- Да ты не пужайся, мать. Сей добрый человек меня от правежа вызволил. Кланяйся!
Авдотья поклонилась, но глаза ее остались недоуменными. Пятуня рассказывал, что от правежа его спас какой-то молодой деревенский мужик в армяке и лаптях, а тут…
- Чего глазами хлопаешь? Был мужик, а теперь…
Пятуня и сам не ведал, как назвать своего неожиданного спасителя.
- Иванка. Слуга владычный.
- Вона как, - протянул Пятуня. - Пояснил бы, детинушка. - Но тотчас вспомнил древний русский обычай.
- Накрывай стол, мать. Напоим, накормим, а уж потом и расспросим, коль его душа пожелает.
Авдотья накрыла стол белой скатертью и загремела ухватом в печи.
- Не тормошись, хозяюшка. Сыт я. А вот кваску бы выпил.