- Завтра к царю явимся, а пока потолкуем с глазу на глаз… Поведаю тебе о государственной тайне, и коль где-нибудь язык высунешь, самолично тебя на кол посажу.
Услышав, по какой надобности он потребовался царю, Третьяк побледнел.
- Хоть сейчас голову руби, но того делать не буду!
- Вот и ладненько. Но царев приказ я обязан исполнить. Я приведу тебя к великому государю. Другого выхода нет. Не таращи глаза. Ты скажешь царю то, что я тебе укажу…
Когда ласковый царь позвал Третьяка на свое ложе, тот, густо покраснев, пролепетал:
- Прости, великий государь… Недосилок я в оном деле. Надо мной даже сенные девки смеются.
- Жаль, - огорчился Иван Васильевич. - И телом ладен, и лицом красен… Облачайся.
Сеутов суетливо облачился и, низко кланяясь, попятился к сводчатым дверям.
Подозрительный царь даже в таком случае не преминул сказать:
- Но ежели услышу, что хоть одна девка от тебя забрюхатела, на сковороде зажарю… Погодь. Чтоб домыслов не было, по какой надобности ты был вызван к государю, посылаю тебя поутру в Разрядный приказ. Будет на тебя моя царская грамота. Отправишься воеводой в Ростов. Бывший - недавно крепко занемог и преставился.
Когда Третьяк Сеитов приехал в Ростов, то изведал, что "бывший" воевода, князь Лобанов Ростовский никогда в недуге не был. Его, как доброго знакомца Андрея Курбского, схватили опричники и бросили в Опальную избу. Но долго Лобанов на воде и хлебе не сидел и был удален в монастырь, что на дальних Соловках.
Третьяк Сеитов долго не мог прийти в себя от посещения почивальни царя, и даже сейчас, когда он ехал верхом к Приказной (Съезжей избе), при воспоминании о встрече с государем, его охватывал озноб. Он едва не превратился в наложника царя. На Москве давно ходили слухи, что Иван Васильевич не только охотник сенных девок и юных боярышень, но и …
У Третьяка язык не поворачивался высказать охульные слова о великом государе, покорителе ханств Казанского и Астраханского, победителе многих городов в первые годы Ливонской войны, устроителе бесчисленного числа храмов и монастырей.
Вот и Ростов им не забыт. В 1552 году рать из Москвы на Казань шла через Ростов. Царь уже ведал, что в городе находится один из самых древних монастырей северо-восточной Руси - Авраамиевский.
Иван Грозный, собравшись в поход на Казанское ханство, заехал в Ростов и взял с собой жезл из монастыря, рассчитывая на его чудодейственную силу.
Осенью 1552 года Иван Грозный окружил Казань. После длительной осады и упористых боев Казань пала. После ее взятия, царь возвел в Москве диковинный по своей красоте храм Василия Блаженного, а в Ростове Великом появился его "младший брат" - Богоявленский собор. До шестнадцатого века в монастыре не было каменных построек. Лишь по повелению Ивана Грозного в 1553 году "на победу и одоление Казанского царства" возведен каменный, пятиглавый Богоявленский собор. Это была своего рода царская благодарность обители за ее "чудесный" жезл, способствовавший покорению "неверных".
Собор возводил "государев мастер" Андрей Малой. Он поставил храм в середине монастырского двора, дабы тот играл роль главного храма обители. Это обусловило его установку.
Третьяк Сеитов на другой же день пребывания в Ростове посетил обитель и долго любовался квадратным, массивным, четырехстопным, с тремя аспидами Богоявленским собором. Он возвышался на подклете, а венчался мощным пятиглавием. К его трем углам примыкали два прихода и шатровая колокольня - тоже стоящие на подклетях и соединяющие с собором переходами, галереей и общим крыльцом, образуя собой единый, неповторимый живописный ансамбль.
Не забыл воевода посетить и чудный шлемовидный, с узкими щелевидными окнами (похожими на крепостные бойницы), храм Исидора Блаженного (церковь Вознесения), кой поставлен повелением Ивана Грозного "на государеву казну" для прихожан посада.
На каменной плите западной стены высечена летопись храма: "Лето 7074 державою и повелением благочестивого царя государя великого князя Иоанна Васильевича всея Руси… поставлена церковь сия Вознесение Господне в ней же Исидор Чудотворец…, а делал церковь великого князя мастер Андрей Малой".
Много, зело много сотворено царем Иваном Васильевичем в полюбившемся ему Ростове Великом: дал денег и на Гостиный двор, где останавливались английские и голландские купцы, и на возведение в детинце "хором для пришествия великих государей", и на украшения храма Вознесения. То произошло в последний приезд царя в Ростов Великий в 1572 году, после отмены Опричнины, сопровождавшейся небывалыми казнями.
Царь устал, страшно постарел и подумывал о спасении души. Он приехал на богомолье в монастырь и возложил покров на гробницу Авраамия Ростовского, кой был искусно вышит первой женой царя, покойной Анастасией Романовной. Затем Иван Васильевич повелел сделать в церкви Исидора Блаженного деревянные резные царские врата (удивительной красоты) - для иконостаса храма…
Встречу Сеитову попалась молоденькая черница, направлявшаяся в Рождественский девичий монастырь. Пригожая, белолицая, черные брови вразлет - увидела воеводу, почему-то зарделась и очи долу.
"Хороша монашка", - невольно подумалось Третьяку, и тотчас на душе его потяжелело. Не заглядывайся! Не забывай грозные царевы слова: "Но ежели услышу, что хоть одна девка от тебя забрюхатела, на сковороде зажарю". Угодил же ты ныне, Третьяк, как сом в вершу. Теперь ни девкой побаловаться, ни под венцом стоять. Забудь про всякую любовь. И это в его-то младые годы, когда горячая кровь бурлит по жилам, и когда отец еще в Москве не уставал говорить:
- Пора тебе, сын, и о супруге поразмыслить. Выбор велик. На тебя не только дворянские, но и боярские дочери заглядываются, а ты и ухом не ведешь.
- Успею, отец. Ныне - Великий пост, а вот к Троице засылай сватов. Есть одна дворяночка на примете.
- Ну и, слава Богу… Чуток отлежусь, и сватать пойдем твою красну девицу.
Отец третью неделю не вставал с ложеницы: залечивал тяжелые раны, приобретенные на Ливонской войне, почему и понукал сына.
- Худо лекаря пользуют, как бы не заваляться. Охота мне на твою суженую глянуть.
Вот и "глянул". Царь на воеводство отослал. Отец удовлетворенно высказал:
- Государь моих ратных заслуг не забыл.
Ведал бы отец об истинной причине воеводства… Ох, какая дивная боярышня, в сопровождение матери и десятка дворовых, к Успенскому собору шествует. Лебедушкой плывет.
В Приказной избе, как издавна было заведено, воеводу с утра поджидали земские, губные, кабацкие, таможенные старосты и целовальники. Ранее всех приходили дьяк с подьячими. Старосты и целовальники рассаживались по лавкам, а приказные люди - за столы.
Крыльцо норовили осаждать разного рода челобитчики, но их гнали стрельцы, размахивая сверкающими бердышами:
- Прочь!
- Ишь чего удумали - прямо к воеводе!
- Допрежь своим старостам челом бейте. Прочь!
Старосты давно уже сговорились со служилыми людьми и шли в одной упряжке. К воеводе-то посадские не с одной челобитной идут, а с мздой, дабы дело в свою пользу обстряпать. Приказные "крючки" богатели не по дням, а по часам, и тогда старосты подговорили стрельцов, чтобы те отгоняли челобитчиков от воеводского крыльца и шли со своими прошениями к своим старостам. А уж старосты, коль челобитная была им не по зубам (но уже получив мзду), выходили на воеводу.
Приказные на старост до того разобиделись, что пожаловались Сеитову, на что тот резко молвил:
- Я еще с Москвы ведаю, что дьяки и подьячие народ как липку обдирают. Не зря сказывают: "Пошел в приказ в кафтане, а вышел нагишом". Чтоб в Съезжей того боле не было! А кто к моим словам не прислушается, тому небо с овчинку покажется.
Приказные рты разинули: круто начал свое воеводство Третьяк Сеитов, всякой наживы приказный люд лишил. Да когда такое было?! Всю жизнь подьячий любит принос горячий, а тут воевода грозится, даже плеть показал.
Затаили зло на Третьяка приказные, но жалобу в Москву не отпишешь: не от царей ярмо, а от любимцев царских. Третьяк же, чу, любимец, коль из неродовитых дворян в младые годы на воеводство уселся. Придется потерпеть: воеводский срок не так уж и долог.
Битых два часа Сеитов выслушивал старост, давал указания. Подьячие усердно скрипели гусиными перьями: просьб и обид - тьма тьмущая! Успевай указания записывать. Сколь бумаги и чернил изведешь!
Сеитов не вершил дела на рысях, дотошно вникал в каждое челобитье. Некоторых старост поругивал: