- Говорил с Абдул-Межидом и Али-пашой. Им не до нас. С русскими у них мир, и затевать с ними ссору они пока не собираются. Если же такое случится, то мы должны будем ударить русским в спину. Теперь же нам следует набраться терпения и ждать… Короче говоря, все обстоит так, как и предсказывал Берс. По мнению турок, сильнее их нет никого на свете и только они одни способны защитить нас от русских. Только все это одни слова. Реальной пользы от них нет никакой. Порядок в Стамбуле отсутствует, всюду произвол. Народ доведен до полной нищеты.
Все малые народы уже поднимаются против владычества турок.
Западные христиане, курды и арабы от Багдада до Алеппо.
Восстание вот-вот перекинется на Сирию. А тут мы со своей просьбой о помощи пожаловали. Турки сами сейчас нуждаются в ней. Отряды, созданные из переселенных черкесов, брошены на заморских христиан. По своей жестокости они даже превосходят своих хозяев. Вот и нас, видимо, турки хотят использовать в том же качестве.
- Не допустим, - отрезал Арзу.
На время в землянке воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным похрапыванием Чоры.
- Куда же все-таки решено расселять нас?
- В Диарбекирский виллает.
- Это все равно что обречь нас на смерть… Мусу или Сайдуллу не встречал?
- Видел их. В Эрзеруме. Муса уже стал пашой. Сайдулла пока официальной должности не имеет. Оба живут неплохо.
Арзу облокотился о подушку.
- А как жизнь в лагере?
- Нас осталось уже шестнадцать тысяч. Две тысячи человек лежат на кладбище. Я подсчитал, в среднем в сутки умирает по сто человек.
- Новых заболеваний нет?
- Болезни все те же - дизентерия, малярия, тиф.
- Сколько зерна осталось?
- Вчера считал. Получилось меньше двадцати мешков кукурузы.
Мы распорядились сделать из нее крупу, чтобы кормить больных и детей супом. Остальные пусть позаботятся о себе сами.
- Как наши гатиюртовцы?
- У Мачига умерли жена и двое детей. Похоронили мы и Ибрагима.
Последнего в семье.
- Упокой его душу Аллах.
- Аминь.
Арзу надолго замолчал. Думая, что он уснул, начал укладываться и Маккал. Однако Арзу не спал.
- Мне послышалось, будто Тарам говорил что-то о нападении на Муш. Это было?
- Было. Воспользовались вашим отсутствием, сбились в группу и дважды штурмовали Муш. Слава Богу, обошлось без крови.
Высокие каменные стены защитили город. Но дома тех, кто жил вне его стен, разграбили дочиста.
- Остопиралла! - невольно вырвалось у Арзу. - Как же мы теперь им в глаза смотреть будем?
- История очень неприятная.
- Кто зачинщики?
- Этого я не знаю. Говорят, какие-то люди мутили народ.
Призывали идти, чтобы добыть еды или погибнуть с оружием в руках. Когда же дошло до дела, во главе оказались Тарам и Довта.
- Сволочи! Все испортили, представили нас ворами и разбойниками. Если мы еще могли надеяться на хорошие земли и на мирную жизнь, то теперь все пропало. Кому захочется иметь дело с грабителями?
Арзу долго не мог успокоиться.
- Как настроены люди в целом? - спросил он, немного остыв.
- Большинство намерено вернуться. Кое-кто уже тронулся в обратный путь.
- А твое мнение?
- Я согласен с ними.
- Да, для нас теперь это единственно возможный выход, - твердо сказал Арзу. - До весны нам не дотянуть. Вернемся. Уж лучше в Сибири прожить год, чем один день здесь… Собери завтра аульских старшин и начальников отрядов. Будем решать все вместе…
Последние слова Арзу произнес почти засыпая. Но заснуть им не дал отчаянный мальчишеский крик:
- Арзу! Маккал! Дада умирает…
Болат уткнулся в горячее плечо Арзу и затрясся всем телом.
Данча умирал…
ГЛАВА V. ДАНЧА
Путь добрый тебе, мой милый журавль,
С птенцами, с подругой летишь прямиком,
Весной, как в родимую гавань - корабль,
К чинаре своей с прошлогодним гнездом…
О. Туманян
О ночь! Как длинна ты бываешь и жестока! Ни жалости в твоем мраке, ни милосердия. Холодны и безжизненны твои объятия.
Когда же ты кончишься, ночь? Под покровом твоей мглы раненый взывает о помощи, умирающий смотрит в бездушные глаза смерти.
Слышишь, как кричат больные дети, стонут безутешные матери, воют голодные звери. Почему же ты так безмолвна, ночь? Почему нет в тебе ни капли сострадания к голодным и измученным людям?
Может, ты знаешь, в чем вина их? Скажи, ибо люди о том не ведают. Вольную волю добывали, лучшую долю искали. Уповая на Бога, ютились в холодных саклях, мечтая о хлебе насущном.
Простирали к солнцу свои руки, но и небо над ними жестоко надсмеялось. Так кто же выведет их к свету? Обогреет?
Обласкает? Наполнит души новой надеждой? О ночь!
Нет, не по собственной воле устремились эти несчастные в неизвестный край, где им рай на земле посулили. И они черным людям поверили на слово. Черные люди сюда и загнали их обманом, сюда, под твой покров. О ночь!
Как ты холодна! И горячая кровь не струится по жилам, и сердце бьется все медленнее, потому что нет у ночи родины.
Прислушайся, ночь, к стонам мужчин, в безысходной тоске вопрошающих: "Аллах всемогущий, за что так жестоко, за какие грехи мы тобою наказаны? Смерть пощадила нас в бою справедливом, но обрекла на гибель позорную на чужбине. Приди же на помощь, всемогущий Аллах…"
О долгая черная ночь!.. Ты долга и тяжела, как думы о родине.
О страшная ночь! Избавь скорее от мучений того, кто ждет доброго солнца, глядя в лицо умирающего…
А Данча умирал… И он знал, что умирает. И что-то странное привиделось ему то ли в бреду, то ли наяву… Он один стоит живой и невредимый, а вокруг лежат тела товарищей. Какие-то белые облака ползут по земле и все ближе и ближе подступают к нему. Нет, это не облака, это солдаты. Стройными рядами наступают они на него, с головы до ног одетые во все белое.
И руки, и лица у солдат тоже белые. Только штыки черные. А Данча один. В стороне горит аул. Языки пламени извиваются вокруг него. Вот солдаты ускорили шаг. Они уже бегут. Данча размахивает саблей, но помочь ему некому. Он один. На всем белом свете. А из-под тел товарищей ручьями течет кровь. Данча видит лужи крови. Потом целое озеро. И по поверхности кровавого озера плавают тела воинов. И Данча стоит уже по колено в крови. Он оглядывается, но вокруг ни одной живой души. Поднимает глаза к небу. Вон Арзу летит на белом коне.
А кровь все поднимается и уже достает ему до подбородка.
- Арзу! Арзу!.. - закричал Данча и открыл глаза. Холодным потом покрылось тело. Дыхание перехватило. Он протяжно застонал, и лицо его исказилось от боли. Данча судорожно пытался схватить воздух открытым ртом.
- Болат, Болат! Скорее зови Маккала! - страшно закричала Хеди.
Но жизнь, видимо, не желала так быстро покинуть тело Данчи.
Данча за всю свою жизнь ни разу не болел, если не считать ранений, заставлявших его подолгу лежать в постели. Но на чужбине болезнь настигла его…
Теперь Данча перестал метаться и лежал тихо. Прибежавшие Маккал и Арзу по его дыханию определили, что конец уже близок…
Маккал занял свое место у изголовья и начал шептать ясин.
Арзу подошел к окаменевшей Хеди.
- Не печалься, Хеди, - сказал он. - Данча крепкий. Он еще нас с тобой переживет.
- Ему ведь было лучше. Я думала, он уже поправляется.
- С помощью Аллаха поправится…
Хеди лишь горестно покачала головой.
- Мы уже приспособились, - с грустью выдохнул Маккал. - Снесем его в рощу. Передай Хеди, чтобы воды нагрела. И еще спроси у нее, может мыло найдется. Обычно на такой час каждый бережет для себя кусочек мыла и бязь для савана.
Тело Данчи положили на носилки и вчетвером - Маккал, Арзу, Мачиг и подоспевший Чора - понесли к роще. Там переложили его на дубовые ветки, освободили от одежды. Открылось тело, сплошь покрытое шрамами. На спине - две глубокие вмятины от сквозных ударов, полученных в штыковом бою. Одному Аллаху известно, как Данча остался жив после них. На правом боку резко проступали выломанные ребра.
- Он был мужчиной.
- Настоящий воин.
- Тело-то какое чистое, - проговорил Маккал с таким спокойствием, словно омывать покойников стало для него обычным делом. - Сколько их прошло через мои руки, да простит мне Аллах такие слова. Попадаются такие, что от него на десять шагов отойдешь, но все равно еще дальше бежать хочется. Что творится в бороде, под мышками. Представить столько насекомых и то жутко. Как муравьи кишат. Одного мне даже ножом пришлось скоблить. Столько этих паразитов развелось. Потом и на еду смотреть невозможно: тошнит. Неплохое средство при голоде, верно?
- Маккал, - Арзу поморщился, - давай о другом?
- Гляди, какой чувствительный! Уже тошнит? От одних моих слов?