А через год ему отписали, что ту девушку изнасиловал княжеский сынок, она же, не выдержав позора, повесилась. Вы, наверное, слышали, что в русской армии служба длится двадцать пять лет.
И Егор вернулся домой почти стариком, он так и не женился. Вот он мне и помог бежать. А когда прощались в лесу, сказал: "Ты, Мовла, если доберешься до Кавказа, то по возможности руби головы тех и стреляй в тех, кто носит золотые погоны. Солдаты же, сам видел, - это несчастные люди".
- Он по-нашему говорил?
- Да нет. Я русский язык знал.
- Поклянись!
- Валлахи ва биллахи, знал!
- Переведи, как ты сказал?
- Да это совсем не трудно, - Мовла окинул всех гордым взглядом. - "Наш барин Рангал изнаешь?" - спрашивает он.
"Изнай", - говорю. "Йо, башка долой, золотой пагон эпсар башка долой. Висе золотой пагон эпсар саббак. Салти-мужиги, один биднак". А я ему: "Яхши, Егор, яхши. Висе золотой пагон башка долой изделаем".
- Ну и Мовла! - зацокали со всех сторон.
- Настоящий урус!
- Вот только нос у него другой.
- Длинноват, точно!
- Ничего, зато они ему одну руку подрезали.
- Мовла, а ты сдержал данное слово?
- Аллах помог мне добраться до Нохчичо. И как замечал золотой погон, так сразу Егора вспоминал. И ни одного случая не упустил. Так что свое слово я сдержал. Вот почему мне и интересно будет заглянуть в могилу Шахби. Если верить Маккалу, то Шахби должен попасть в ад, а Егор - в рай. Они же и могилами должны поменяться.
- Ошибаешься, - впервые мрачно засмеялся Касум. - Шахби - мулла, значит, его поменяют только на русского попа…
Костер догорал. Люди стали понемногу расходиться. Усталость и недоедание брали свое.
- И сегодня они не вернулись, - тихо проговорил кто-то. Ему не ответили.
Из ближайшей землянки до них доносится жалобный голос ребенка:
- Нана…
Мать не отозвалась. - Нана…
- Что тебе, моя хорошая?
- Я сискал хочу…
- Где ж его взять, радость моя?
- Нана, хоть немножко…
- Вот рано утром пойду в село и принесу много-много хлеба. А сейчас спи, спи… пока.
- Нана…
Девочка замолчала. В землянке стало тихо. Потом в этой тишине послышалось рыдание матери…
Мужчины, опустив головы, хмуро глядели на догорающие угли костра. Они, закаленные в боях войны, давились слезами, вспоминая своих собственных детей, кого уже мертвых, а кого живых, но таких же голодных, как эта плакавшая в ночи девочка…
ГЛАВА IV. МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ
Журавль пролагает свой путь в небесах,
Из черного облака кличет "курлы",
Изгнанника гонят надежда и страх,
Что может он в мире, где люди так злы?
О. Туманян
Путники вошли в лагерь, соблюдая полную тишину, словно сопровождали покойника на кладбище.
И лагерь молчал, но это не означало, что все люди в нем спали.
Вот и Тарам стал с недавних пор страдать бессонницей. Как ни заставлял себя, а уснуть никак не мог. Впрочем, оно и понятно, какой может быть сон на голодный желудок. Где же в конце концов эта самая справедливость? Да и существует ли она вообще? Тарам в периоды ночных бдений проклинал весь белый свет, настолько опостылела ему жизнь. Жену и четверых детей схоронил Тарам, и разве уснешь, если вопрошающие глаза ни в чем не повинных детей постоянно преследуют тебя, а особенно, в ночные часы.
Тарам глядел в темноту, и жизнь казалась ему такой же беспросветной, как и эта окружавшая его ночь. Жгучая ненависть все сильнее и сильнее овладевала им, разгоралась с небывалой дотоле силой. И рука невольно судорожно стискивала холодную рукоять кинжала. Раньше с такой же ненавистью он рубил своих врагов на поле боя, и скольких врагов! Не щадя никого. Но тогда Тарам видел их в лицо. Это они разоряли аулы, убивали, грабили, уничтожали посевы. Потому Тарам и бился с ними насмерть. А теперь здесь, сейчас враг невидим. И с ним не вступишь в бой, хотя его соотечественники, земляки Тарама, все гибнут и гибнут по вине этого скрытого врага-невидимки…
Дважды не выдерживал Тарам и дважды водил людей на штурм Муша.
Разграбил его окрестности, и на душе вроде полегчало. Но что он скажет теперь Арзу? Как и чем будет оправдываться перед ним? А Арзу рассвирепеет… Да, Аллах с ним! Зато Тарам хоть чуть-чуть душу отвел…
Темные силуэты каких-то людей показались на дороге к лагерю.
Во мраке и не различишь - свои это или чужие. Вот они поравнялись уже с землянкой Тарама.
- Ассалам алейкум, да послужит добру твой ясный ум,-
Арзу чуть замедлил шаг, приветствуя Тарама.
- Ва алейкум салам! - чуть не подпрыгнул от неожиданности Тарам. - Да будет добрым ваш приход. Не унесла ли кого из наших неумолимая смерть?
- Слава Богу, пока все живы. Только вот Данча захворал, - Арзу указал на носилки.
- Да поможет ему Аллах! - сказал Тарам и присоединился к группе.
Уже издали они заметили высокую худую женщину, застывшую у входа в землянку. Это Хеди, заслышав знакомые голоса, вышла встречать мужа.
Данча попросил опустить носилки. Встал сам, оттолкнув попытавшегося поддержать его Чору, медленно пошел к своей землянке. Принесли бы его на носилках, вся семья бы переполошилась. Нет, этого Данча не мог допустить.
Но Хеди все видела и поняла, что мужу очень худо. Но виду не подала.
О том, чтобы зайти в землянку и посидеть всем вместе, не могло быть и речи. Ни в одной не уместилось бы столько людей сразу.
Поэтому, поговорив немного с Хеди и успокоив ее, все разошлись по своим землянкам.
Данча прилег на постланный в углу войлок. Состояние его было тяжелым, но он не стонал и старался дышать как можно ровнее.
- Тебе очень плохо? - тихо спросила Хеди.
- Ничего… Может, и пройдет, - чуть помедлив, ответил Данча.
Хеди растерянно сидела у его ног, не зная, что же ей предпринять. "Может, он голоден?" - подумала она.
- У меня сыру немного осталось. Нам одна армянка принесла. Для тебя сохранила. Покушаешь?
- Не хочется. Устал я с дороги.
Хеди на своем веку немало повидала и мертвых, и тяжелобольных.
Но видеть, как мучается самый близкий человек, было для нее невыносимо.
- Жена, ты что плачешь? - спросил Данча, расслышав сдавленный стон и рыдания.
И тогда Хеди заплакала, уже не сдерживаясь.
- Ну вот тебе и встреча! - попытался шутить Данча. - Муж устал, прилег с дороги, ну, прихворнул немного, а она уже и хоронить его готова… Нет, жена, будь мужественной! Ты же не плакала, когда меня насквозь проткнули штыком, выломали четыре ребра, и я был без сознания? Почему же ты тогда не плакала? Ну…
ладно, ладно… А то детей разбудишь…
- Я и тогда плакала, - всхлипнула Хеди. - Потихоньку от тебя.
Данча помолчал. Потом окликнул жену:
- Хеди!
- Что?
- Ты успокоилась?
- Да.
- Вытри глаза… Нам с тобой нужно поговорить… Но первая моя просьба к тебе - не плакать, что бы со мной ни случилось.
Надеюсь, тебе ясно? - Данча выдержал паузу. - Интересный вы народ, женщины! На войне всегда были рядом с нами, с мужчинами, не моргнув глазом принимали любую смерть, всего насмотрелись. А здесь, на чужбине, вы вдруг стали женщинами, причем чувствительными: чуть что - сразу в слезы… Не забывай, что чеченская мать должна быть смелой и стойкой. Ибо ее сыновья принадлежат не ей, а народу, родине. Ты знаешь, Хеди, никогда не думал и не говорил о смерти, но сейчас приходится… Конечно, я надеюсь на лучшее, но кто знает, что может случиться. Поэтому и хочу тебе сказать все заранее…
Хеди почувствовала всю серьезность положения. Если муж так говорит, то… надежд у него нет никаких…
- В жизни я совершил одну-единственную ошибку - привез вас сюда. Берс меня убеждал не делать этого. Арзу и Маккал уговаривали. Но живя среди людей, ты уже не принадлежишь только одному себе. Все мои родичи поехали, значит, и я с ними. Конечно, будет очень обидно умереть здесь. Мне следовало бы лежать в той земле, за которую пролил кровь. - Данча передохнул, провел языком по пересохшим губам. - Из родственников уже почти никого нет. Те же, что остались, думают только о себе. И вот какая моя вторая, главная просьба к вам: будете живы, любой ценой уезжайте отсюда. Здесь ни в коем случае не оставайтесь, даже если тебе посулят золотые горы, а сына сделают пашой. Дети должны помнить, откуда они и чьи они, и говорить на родном языке… Если не сможете вернуться домой сразу, постарайтесь сперва добраться хоть до Грузии. Она начинается сразу же за чертой границы. Пусть грузины и другой веры, но они все же горцы, можно даже сказать, одной крови с нами. Я буду считать, что вы уже почти на родине… - Данча вздохнул. - Наверное, я оказался плохим мужчиной, Хеди, если покинул родину. Что я искал? Лучшей жизни? Но вдали от родины она невозможна… Нет, невозможна!