Когда все было готово к походу, воины под руководством трибунов приняли развернутую присягу, тогда как прежде солдаты только давали клятву, что соберутся по приказу консула и без его приказа не разойдутся.
Накануне выступления из города к Луцию Эмилию пришел Фабий Максим. Он попытался ободрить консула и укрепить его волю. Фабий говорил: "Ты добрый гражданин и полководец, но государство хромает на вторую ногу. Тебе важно не столько самому проявить себя хорошим, сколько не дать возможности другому быть плохим. Конечно, ты и сам понимаешь, что тебе противостоят двое: и Ганнибал, и Теренций, причем Пуниец едва ли опаснее римлянина. С Ганнибалом тебе предстоит сражаться только на поле боя, а с Варроном - всегда и везде. Поверь мне, карфагенянам необходимо переломить ход войны, которая, несмотря на их победы, складывается для них неблагоприятно. Пунийцев гнетет враждебная страна, они жаждут решительного сражения, ибо в противном случае их войско погибнет от голода и иных лишений или будет вынуждено бежать из Италии. Если же ты не сможешь обуздать плебейского консула, то либо я не разбираюсь в людях и никудышный полководец, либо какое-то место в Италии прославится еще одним поражением римлян. Чтобы противостоять Теренцию, необходимо оставаться глухим к ропоту плебса, не угождать толпе в погоне за ложной славой, тогда в конце концов придет слава истинная". Было сказано и многое другое. Эмилий не излучал оптимизма и заверил Фабия лишь в одном: если Отечество постигнет несчастье, он, Павел, предпочтет смерть от вражеского оружия оскорблениям разъяренной толпы сограждан.
23
Настал час, когда огромная армия торжественно двинулась в направлении через Самний в Апулию навстречу Ганнибалу. Этот день воспринимался народом как праздник, столь радужными представлялись перспективы. В войске также царило небывалое воодушевление. Простой люд торжествовал по поводу "своей" победы над сенатом. После такого шумного успеха на внутреннем фронте внешний враг уже казался не страшен, ведь легионы ведет несравненный Теренций! Все в римском лагере было пронизано духом обновления и великих надежд.
Проникся ненадолго общим вдохновением и Публий, тем более что Сципионы при всей своей аристократичности снисходительно благоволили к Теренциям. Варрон к этому времени обмаслился в потоках восхвалений и приобрел некоторый лоск, он был восприимчив по натуре и крепко вжился в роль народного героя. Сципион, по молодости, все еще поддавался очарованию внешних атрибутов, блеску начищенной поверхности явлений, особенно его восхитило единение массы и вождя, производила впечатление и количественная необъятность армии, голос разума заглушался топотом сапог бесчисленных полчищ. Однако даже при первом взгляде на нового консула Публий поморщился от проступавшей сквозь его манерность "великого человека" плебейской молодцеватости. Потом он увидел хмурого Павла, с которым был давно знаком: отец водил его, еще тринадцатилетнего мальчика, на обед к Эмилию. Сципион догадался о противоборстве консулов, а поскольку хорошо знал, кто такой Павел, по одному только противопоставлению мог определить, кто есть Теренций. Его настороженность росла с каждым днем, но трудно было поверить, что Варрон - всего лишь мыльный пузырь, раздутый пропагандой, казалось невероятным, чтобы после стольких потрясений народ повторял ошибки с выбором полководцев. Публий не делал окончательного вывода и продолжал изучать консула, добросовестно ища зерно разума в навозной куче тщеславия.
Ганнибал несказанно обрадовался, когда узнал о прибытии противника, несмотря на почти двойное его превосходство в численности. Он, конечно, уже знал, кто будет вести против него кампанию этого года, да только никак не мог надивиться на свое счастье, видя, что римляне, терпя поражение за поражением, выставляют ему в соперники все более бестолковых полководцев.
Едва противники увидели друг друга, как завязалась схватка. Легионеры, не дожидаясь приказа, напали на пунийцев, когда те добывали продовольствие и фураж, и перебили более тысячи. В тот день согласно очереди командовал войском Павел. Он остановил преследование неприятеля, опасаясь засады. Теренций устроил истерику перед солдатами, вопя, что римлян предали, у них украли победу, ибо сегодня война должна была закончиться.
Ганнибал решил из мелкой неудачи извлечь крупную выгоду. Он прикинулся напуганным римским нападением и ночью покинул лагерь. Однако, завернув за горный хребет, пунийцы остановились и тихо расположились за холмами. В пустом лагере остались зажженными факелы и костры якобы для сокрытия отступления.
Утром римляне, удивленные тишиной в стане противника, мало-помалу приблизились к валу и обнаружили исчезновение врага, причем бегство казалось весьма поспешным, так как были брошены палатки и значительная часть снаряжения.
Солдаты окружили консулов и стали требовать, чтобы их отпустили грабить лагерь и преследовать трусливо удирающего противника. Эмилий Павел послал конный отряд на разведку. Вернувшись, те сообщили, что в лагере палатки раскрыты и все добро как для приманки разложено на виду, кое-где на дорожках валяется серебро. Такая картина не допускала сомнения в преднамеренности устроенной демонстрации добычи, а значит, римлян ожидала западня. Но у солдат, в которых Теренций заискиваниями развил своеволие, полученная информация не вызвала тревоги, наоборот, узнав о том, что лагерь набит барахлом, они готовы были даже и без команды ринуться вперед. Варрон уже вознамерился следовать за толпой, но ауспиции дали предостерегающий результат. Эмилий Павел долго убеждал коллегу послушаться совета богов и не повторять ошибок Фламиния. Наконец Эмилию удалось остановить Теренция, но лишь растравив его суеверие.
Через некоторое время вернулись двое бежавших от Ганнибала пленных и рассказали, что все пунийское войско сидит в засаде по ту сторону гор в ожидании, когда римляне увлекутся грабежом, сделавшись при этом легкой добычей африканского оружия.
Поняв, что их хитрость в этот раз не удалась, карфагеняне вернулись в свой лагерь. Но долго оставаться там Ганнибал не мог. Среди его наемников назревал бунт, солдаты требовали жалованья и пищи. Испанцы уже составили заговор о переходе на сторону римлян. Пуниец ближайшей ночью вывел из лагеря свои озверевшие полчища и направился с ними в апулийские равнины, где хлеб созревает несколько раньше. После себя африканцы, как и прежде, оставили огни, чтобы римляне и теперь опасались засады и предоставили им возможность свободно уйти.
Консулы, произведя разведку и убедившись, что на этот раз противник действительно ушел, двинули свои легионы в долину реки Ауфид.
24
Увидев, что полководцы ведут войско на равнину, где невозможно противостоять Ганнибаловой коннице, Сципион окончательно прозрел и теперь уже точно представлял себе судьбу армии, а значит, и самого Рима. Он опять заметался в бессильных попытках предотвратить катастрофу. Не оставалось ничего иного, как обратиться непосредственно к полководцу. Публий уже давно сблизился с окружением Павла. Тот вербовал себе сторонников в борьбе с внутренним врагом, часто собирал вокруг себя молодежь в основном аристократических фамилий и подолгу беседовал с ними о положении в государстве и войске. В частности, он пересказал им напутственные слова Максима.
Во время одной из таких бесед в довольно узком кругу, когда Павел стал распространяться о важности противодействия губительному пылу Варрона, Публий предложил ему от оборонительной тактики в противоборстве с другим консулом перейти к наступательной. Раз уж Теренций решил дать сражение, то остановить его можно сегодня, завтра, но неотвратимо придет день, когда он совершит задуманное, потому, по мнению Сципиона, Эмилий Павел должен опередить неразумного коллегу и сам повести войско в бой с Ганнибалом в свой черед командования. "Поскольку сражение неизбежно при сложившейся политической обстановке в государстве, пусть уж лучше оно произойдет под началом более сильного полководца", - закончил Сципион под одобрительные возгласы других офицеров.
Павел был ошеломлен этим предложением. В условиях беспрестанной травли со стороны плебса и его вождей, продолжавшейся еще с его прошлого консульства, он чувствовал себя измотанным и неспособным сделать столь решительный шаг. Сознание своего бессилия, глубина которого подчеркивалась тем, что к нему даже и не закралась такая смелая мысль, легко посетившая юную голову, вызвало его раздражение, нашедшее себе выход в резкости по отношению к военным трибунам. Публий и его товарищи ушли из шатра претория ни с чем.
25
Тем временем войско вышло в долину Ауфида, которая сразу показалась Сципиону зловещей, она уже сейчас представлялась ему гигантским кладбищем римского народа. Какой злой рок повлек почти все взрослое мужское население государства за сотни миль от родного города на бесславную гибель в эти унылые равнины? Ауфид извивался, как змея, чем вызывал впечатление некоего природного сродства с Пунийцем. Здешние места соответствовали характеру врага: за внешним обликом открытости, широкого простора глубинами души смутно угадывалось свирепое коварство, как будто под этими плоскими полями скрывались катакомбы и даже целая подземная страна с горами и ущельями, ядовитыми потоками и черными тенями. Чудилось, что стоит Ганнибалу, вступившему в сговор с подземным миром, подать сигнал, как безобидные луга разверзнутся и пропасть проглотит легионы. Куда бы Публий ни обратил взгляд, везде читалась обреченность.