Сципион уже вторую ночь не мог спать. Сознание своего бессилия отравляло его мозг. Запертая извне страсть к действию раздирала душу изнутри, грозя разорвать ее на клочья. От безысходности он вновь лелеял мысль, переодевшись греческим купцом, поскольку отменно владел языком эллинов, проникнуть во вражеский стан и заколоть Ганнибала. Ему представлялось, как разъяренные африканцы поведут его к кресту для казни на свой варварский манер, однако этот гнев будет их последним самоутверждающим чувством, за ним последует растерянность и далее - смерть. Он будет распят, но, прибитый гвоздями к кресту, увидит утреннюю зарю над Римом. Пусть лучше разопнут его тело, чем душу. Подобные приступы беспомощного отчаяния не раз терзали его в ту длинную ночь, но временами воля брала верх, и на смену кошмару приходили проблески мыслей. Он убеждал себя, что не вправе только ждать, когда народ вручит ему войско, потому и в нынешнем положении должен суметь проявить себя и оказать помощь Отечеству. Спасти римлян от поражения ему не под силу, но уменьшить его тяжесть он обязан.
Публий переговорил с другими трибунами и, найдя единомышленников, среди которых наиболее значительной фигурой был видный патриций Аппий Клавдий Пульхр, договорился с ними о взаимодействии во время предстоящего сражения, чтобы в случае неудачного исхода самостоятельно с вверенными им подразделениями предпринять какую-либо акцию по спасению ситуации. Сципион дополнительно старался привлечь к себе еще и центурионов, намекая им, что их любимый Теренций будто бы поручил ему особую миссию. Полностью он доверился только одному центуриону - потомку переселившихся в Рим несколько десятилетий назад вольсков из Анция - Авфидию. Это был ветеран, командовавший первой центурией второго манипула триариев второго легиона, тело которого украшали не менее пятидесяти шрамов. Опыт дополнял его добротный крестьянский рассудок, потому он быстро определил цену похвальбе Теренция и так же, как Публий, опасался за судьбу Отечества, ввиду чего с готовностью примкнул к тем, кто как-то пытался защититься от беспутства консула. Показывая на змеившийся в бахроме кустов Ауфид, Сципион говорил ему: "Видишь, здешняя река носит твое имя. Не добрый ли это знак для тебя? Кому, как не тебе, прославиться на этих берегах!"
26
Выйдя на песчаные равнины, Ганнибал не стал более прикидываться запуганным и прекратил отступление. Возле маленькой деревушки Канны справа по течению Ауфида пунийцы возвели лагерь. Римляне расположились по обоим берегам реки. Слева поставил палатки отряд Гнея Сервилия - консула прошлого года, включавший один легион и подразделение союзной конницы, справа разместились консулы с остальным войском.
На следующее утро Ганнибал вывел своих наемников из лагеря и выстроил к бою. В римском стане разгорелись воинственные страсти, однако Павлу, начальствовавшему в тот день, удалось удержать солдат за укреплениями. Простояв напрасно несколько часов в поле, Пуниец вернулся в лагерь, но послал нумидийцев дразнить противника. Африканские всадники долго маячили перед валом, и Теренций, видя это, клокотал гневом. Уже не только солдаты, но и большинство офицеров приняло его сторону, из легатов только Сервилий продолжал поддерживать Эмилия. При таком раскладе сил, несомненно, надвигающийся день нес в себе битву.
С первым утренним светом Варрон, даже не взглянув на коллегу, ни с кем не посоветовавшись, дал сигнал к бою. Легионы перешли реку и, присоединив солдат малого лагеря, выстроились в боевом порядке. Ганнибал также стал выводить свое войско на поле.
У римлян, половина которых впервые видела врага столь близко, но была весьма наслышана о его победах, а другая часть не раз бежала от него, неприятельские ряды вызвали дурные воспоминания, и их воинственность остыла. Самые храбрые вчера, сегодня вдруг обратились в первых скромников. И пунийцы притихли, подавленные многочисленностью соперника. Однако Ганнибал сумел поднять им дух. Гизгон, один из его бравых офицеров, впервые в жизни поник головой и смущенно пробормотал, что его удивляет огромная масса римлян. Ганнибал в тон ему принял сумрачный вид и угрюмо сказал: "А не заметил ли ты нечто еще более удивительное? Во всей этой толпе нет никого, кто звался бы Гизгоном". Окружающие взорвались дружным хохотом. Шутка поползла с небольшого возвышения, где стоял вождь, вниз и оживляющей волною пронеслась по рядам солдат. Вскоре веселилось все войско. Карфагеняне поняли: перед ними всего лишь серая масса, в которой нет героев, подобных им. Тут Ганнибал произнес перед воинами короткую, но энергичную речь, суть которой сводилась к утверждению, что нынешний день бросит к ногам африканцев всю Италию.
В римском построении центр составляли легионы с Гнеем Сервилием во главе, слева к ним примыкали союзники, на правом фланге, которым командовал Эмилий Павел, стояли римские всадники, на левом, где находился Варрон, расположилась союзная конница. У пунийцев правый край занимал Магарбал с нумидийцами, левый - Газдрубал с галльской и испанской конницей, пехота клином выступала вперед, создавая впечатление направления главного удара, в передних рядах ее были испанцы и галлы, ближе к флангам и позади строя заняли позицию африканцы.
Первыми вступили в дело легковооруженные, выбежав вперед и пуская стрелы, дротики, камни и пули из пращей. Одновременно сшиблась с противником римская конница. Выпустив снаряды, метатели шустро отошли назад, предоставив простор тяжелой пехоте. Тут же двинулись легионы, но, прежде чем они сошлись с белыми рядами испанцев и беснующейся, орущей и пляшущей в экстазе толпой голых по пояс галлов, конница на правом фланге уже оказалась смята превосходящим противником. Слева бой начался вяло. Нумидийцы действовали нерешительно, а один отряд в пятьсот человек даже, побросав оружие, сдался римлянам.
Происходящее Публий видел уже не раз. Традиционное построение - конница против конницы по флангам и пехота в центре - всегда приводило к разгрому в сражениях с Ганнибалом. Впрочем, каких-то тактических откровений от Теренция ожидать не приходилось. Публий уже знал, что будет дальше: многочисленные и ловкие, чуть ли не родившиеся верхом всадники пунийского войска вскоре обратят вспять италийцев и ударят в тыл легионам. Он несколько придерживал свой эскадрон, понимая всю бесперспективность конной схватки и не желая напрасно губить людей.
Публий смотрел на окружающее как бы со стороны и впервые во время сражения был столь хладнокровен. Еще с вечера его охватила апатия: все складывалось настолько удручающе бесперспективно для римлян, которые сами рвались к позору и гибели, будто кто-то опоил их одуряющим зельем, что надеждам не оставалось места. Казалось, разгневанные боги запустили государство с горы, и оно вертящимся комом несется по гладкому склону в пропасть. Первый раз ему удалось проспать всю ночь перед боем, однако сон почему-то не освежил силы, тело наутро оказалось налитым тяжестью, а дух объят гнетом обреченности. Когда исход столь очевиден, не о чем заботиться, не к чему стремиться.
Публий удивлялся своему отчуждению. Вокруг раздавались воинственные крики и вопли жертв, но он будто не слышал их, не чувствовал под собою коня. Месиво из тел людей и лошадей, мертвых и живых, как бы кто-то отделил от него стеклом. Все ощущалось как неестественное, создавалось впечатление, что изображения отделены от звуков и существуют сами по себе. Временами казалось, будто бы он и вовсе умер, и лишь дух, растворяясь в воздухе, еще воспринимает какие-то обрывки мира.
Сципион пребывал в составе легионной конницы на правом фланге, где атаку начал сам консул. Только разогнав коней, римляне поняли первую хитрость Ганнибала. Он занял подветренную позицию, как опытный флотоводец, и теперь юго-восточный ветер Волтурн, поднимая с песчаных полей тучи пыли, бросал их в лицо римлянам, заставляя их в замешательстве отворачиваться. Конный бой проходил на малой территории, ограниченной с одной стороны рекой, с другой - пехотным строем, потому правильного сражения не получилось, все смешалось в беспорядочную свалку. Даже копья трудно было использовать, так плотно сбились ряды. Противники сумбурно рубились мечами в такой толпе, где искусство полностью уступало случаю. Потерявшие коней стаскивали на землю других всадников, и местами уже шел пеший бой. В этой ситуации шансы соперников несколько уравнялись, правда, и здесь все-таки сказывалось умение испанцев устойчиво держаться на конях. Однако в скором времени двойной численный перевес врага дал результат, и римлянам оставалось бежать либо погибнуть. Некоторые выбрали смерть, но большинство - первое.
Сципион несколько дней готовил своих друзей, а через них и простых солдат к этому критическому моменту. Он сумел сохранить три сотни всадников своего легиона и теперь с ними стал пробиваться влево, к пехоте. За ним последовали, как было условленно ранее, Фабий, Аппий Клавдий с их отрядами и некоторые другие офицеры. Видя, что среди общего хаоса поражения какая-то группа ведет себя организованно и осмысленно, к ней примкнули и многие другие подразделения римлян. В конце концов они увлекли за собою и Павла, который обрел надежду переломить ход битвы натиском пехоты.
К этому времени легионы дружным порывом сломили сопротивление галлов и испанцев и, веря в победу, устремились вперед, как вдруг наткнулись на свежие ряды африканцев. Римляне уже устали и поломали строй, преследуя врага, а теперь им предстояло как бы начать новое сражение. Кроме того, оттеснив второстепенные части пунийского войска, они зашли в глубь построения карфагенской армии, и ливийцы обрушились на них сразу с трех сторон.