Евнух, что сидел в начале коридора, поднялся и поклонился кизляр-агаши: "Номер четвертый все еще бушует, - он склонил голову,- слышите? Та, что знает турецкий и арабский языки".
Девушек привезли только вчера. Валиде-султан подняла узкую ладонь: "Нет, милый мой, я не хочу вмешиваться. Его величество проводит меня на виллу, на острова. Мне надо поработать в тишине и покое. Пусть он сам сделает выбор".
- Нельзя их здесь долго держать, - озабоченно подумал кизляр-агаши: "Цвет лица испортится. И так они заплаканные. Кроме этой, номера четвертого. Как она еще голос не сорвала. В Измире в меня швырнула бокалом, и метко. Я еле отклониться успел. В комнатах ничего острого нет, одни ковры. Одежду у них забрали, никакой опасности. Но, как мне доложили, в Будапеште одна повеситься пыталась, а еще одна, соблазнить кого-то из этих уголовников. Сейчас его величество вернется, и пусть на них посмотрит. Только сначала я".
- Немедленно выпустите меня! - они вздрогнули от низкого, требовательного голоса, что донесся из-за глухой, с медным глазком, двери.
Кизляр-агаши прошел к ней. Он посмотрел на высокую, стройную, с растрепанными, рыжими волосами, девушку. Она, внезапно, прошагала вперед. Уперев руки в бедра, откинув голову, девушка сказала, на отменном турецком языке: "Ты еще пожалеешь, что на свет родился, подонок и сын подонка".
- Готовьте им ванны, - улыбнулся кизляр-агаши: "Вечером приезжает его величество. После купания доставьте их в круглый зал. Я оценю, что за товар нам привезли".
- Все будет сделано, - прошелестел евнух. Кизляр-агаши, выпятив губу, поднялся наверх. Он оглядел золото и мрамор, хрусталь и шелковые, невесомые занавеси.
- Новому дворцу, - сказал он удовлетворенно, - понадобится кадина. Посмотрим, кто это будет.
Ее привели в большую, отделанную мрамором комнату. Чернокожая служанка указала на бассейн, в нем была теплая, прозрачная вода. Еще в Измире Шуламит, увидела высокого, изящного, человека с кожей цвета каштанов. Он сказал на святом языке: "Здравствуйте, госпожа". Девушка метнула в него серебряный бокал с шербетом. "Я требую, - сдерживаясь, велела Шуламит, - требую, чтобы меня выпустили и немедленно отвезли домой! Кто вы такой и что вы себе позволяете?"
У человека были красивые, большие, немного грустные глаза. Подобрав бокал, он посмотрел на мокрое пятно, расплывавшееся по ковру.
- Надо убрать, - пробормотал человек, а потом, - Шуламит даже не успела отпрянуть, - взял ее длинными, железными пальцами за подбородок. Глаза мужчины похолодели.
- Слушай и запоминай, куколка, - шепнул он: "Меня ты можешь называть, как хочешь. Можешь и дальше метать в меня бокалы, - он рассмеялся, - но не в твоих интересах пытаться бежать, или делать еще что-то, - он повел рукой, - безрассудное. Просто поверь умному человеку, милая".
Он отпустил ее. Шуламит брезгливо вытерла лицо рукавом шелкового халата. Она нашла одежду, когда очнулась, в закрытом возке. Девушка гневно потребовала: "Я хочу вымыться. Вся, а не в тазу, понятно?"
- Слышу голос разума, - мужчина улыбнулся. Шуламит спросила: "Вы еврей?"
Он ничего не ответил и вышел, заперев снаружи дверь маленькой, без единого окна, комнатки.
Шуламит знала, что с ней на корабле плыла другая девушка. Тихой, безветренной ночью, лежа в своей каморке, в трюме, она, прислушалась и уловила сдавленные, горькие рыдания. Звать соседку было опасно. Шуламит пообещала себе: "Потом. Когда станет ясно, куда нас везут".
В Измире, - она поняла, что это Измир, разобрав турецкие слова, которыми обменивались моряки, -их, держали два дня. Потом, в наглухо закрытых возках, их привезли на другой корабль. Каюта была роскошной, но тоже без окон, устланной коврами, Шуламит прислуживала немая девушка.
- Эта тоже немая, - Шуламит, закрутила волосы на затылке, и погрузилась в воду. От нее пахло розами. Она вымыла лицо: "Стамбул. Когда нас от пристани несли, я почувствовала, что море рядом. Здесь влажно, папа рассказывал, что в Каире сухо. Это не Египет. Но ведь если Стамбул, - девушка, невольно, поежилась, - значит, это дворец султана, никто другой не стал бы..., - она заставила себя не дрожать.
Служанка распахнула перед ней шелковое полотенце. Аккуратно вытерев девушку, она повела рукой в сторону низкой кушетки. Ее растерли розовым маслом, расчесали волосы и завернули в невесомую, газовую вуаль цвета старой меди.
- Все равно я сбегу, - упрямо подумала Шуламит, когда ее привели еще в одну, застеленную коврами комнату, тоже без окон.
- Здесь есть евреи, много, они меня приютят. Доберусь как-нибудь до дома, ничего страшного. Бедные папа и мама. Они думают, что я утонула, уже и шиву отсидели, наверное. Хотя нет, это озеро, не море. Пока не станет ясно, что нет надежды, меня найти, нельзя соблюдать траур. Господи, хоть бы весточку им послать, что я жива. А как? - Шуламит вздохнула. Девушка присела на ковер, обхватив колени руками.
Низкая дверь в противоположной стене открылась. Давешняя служанка поманила ее. Шуламит осмотрела большой, уходящий вверх, круглый зал, с мраморными колоннами и таким же возвышением. Наверху она увидела закрытую галерею. Служанка сняла с нее вуаль и подтолкнула к ступенькам.
- Абдул-Меджид, - Шуламит, выпрямив спину, упрямо выставила вперед подбородок: "Он современный человек, проводит реформы, основал университет. Как он может таким заниматься, воровать девушек? Сейчас новое время. И все равно, - она погрустнела, - все равно, я подданная султана. В законе сказано, что он имеет полную власть над всеми жителями империи".
Кизляр-агаши стоял на галерее, задумчиво наклонив голову, рассматривая Шуламит.
- Да, - подумал евнух, - она, несомненно, понравится его величеству. У нее и глаза серые. Вообще, они похожи чем-то, даже странно. И с валиде-султан они похожи, - он сверился со списком и пробормотал: "Судакова. Надо будет потом спросить у валиде-султан, не знает ли она такую семью".
Из пяти девушек кизляр-агаши мысленно отметил двоих, Шуламит и высокую, стройную блондинку из Берлина.
- Амалия, - кизляр-агаши покусал свой карандаш и сказал евнухам, что сгрудились сзади: "Пусть им принесут фрукты, шербет..., Подождем его величество. Думаю, он сегодня пошлет кому-то перстень, -евнух хмыкнул: "Остальных можно либо отправить в Топкапи, либо подарить кому-нибудь. Пусть его величество решает".
Он свернул список, засунул его в карман халата и пошел в султанские апартаменты. Надо было все проверить, перед возвращением его величества.
Вилла валиде-султан стояла в ухоженном, обнесенном высокой, каменной стеной, парке. Здесь был устроен свой причал. Безм-и-Алем, провожая сына к паровому катеру, ласково прикоснулась к его руке: "Спасибо, что навестил меня, милый".
Ветер с моря развевал ее вуаль, женщина была в мужском наряде, в просторных шароварах черного шелка и белой, невесомой рубашке. Абдул-Меджид наклонился и поцеловал пальцы матери: "Что ты, мамочка. Я помню, ты мне говорила, это девушки другого воспитания"
- Именно, - сколотые на затылке волосы валиде-султан были украшены серебряным гребнем: "Пошли перстень, поговори с ней, поухаживай, свози на морскую прогулку...- красивые губы улыбнулись: "Мы хотим, милый, чтобы у нас была современная страна, хватит, - валиде-султан поморщилась, - хватит бессловесных дурочек. То есть, конечно, - она оперлась на руку сына, - для постели они годятся, но для воспитания будущего наследника..., - валиде-султан вздохнула.
Абдул-Меджид вырос с матерью и бабушкой. Женщины рассказывали ему о Париже и Лондоне. Накшидиль была дочерью французского графа, получившего, еще перед революцией, пост в колониях, на Мартинике. Его корабль атаковали берберские пираты, в Бискайском заливе. Тринадцатилетнюю девочку привезли в Стамбул. Она и сына своего, султана Махмуда, воспитала поклоннком Европы. Отец Абдул-Меджида знал французский язык. Дома, в своих апартаментах, Махмуд предпочитал западную одежду. Абдул-Меджид тоже носил сюртуки и брюки и даже иногда думал о том, что надо бы распространить подобные наряды по всей империи.
Мать и отец наняли ему лучших учителей. Валиде-султан читала ему европейские газеты, им привозили книги, и сейчас султан подумал: "Мама права, конечно. Все эти дети, от черкешенок, от других женщин, какие из них наследники? У меня будет сын от девушки, выросшей в Европе, или на Святой Земле. Там совсем другие люди".
- Я приеду к тебе с новой икбал, - пообещал ей сын уже на пристани: "Ты не скучай, мамочка. Впрочем, ты новым проектом занялась? - он подмигнул Безм-и-Алем.
Мать нежно погладила его темные волосы. Они были почти одного роста, султан только немного выше. Пахло солью, над темно-синей гладью Мраморного моря метались чайки. Солнце заходило над европейским берегом, золотое, огромное, летнее солнце.
- Очень надеюсь, - лукаво отозвалась мать, - что из икбал она быстро станет гедзэ, уже в следующем месяце. Привози ее, конечно. Я уверена, что она мне придется по душе. А проект, - валиде-султан поиграла серебряным браслетом на тонком запястье, - проект я тебе представлю, когда все подсчитаю. Ты говорил, у тебя инженер гостит, - мать подняла бровь, - англичанин? Мне может понадобиться его помощь, в технической части.
- Он приедет, - пообещал Абдул-Меджид: "Приедет, и ты с ним сможешь поговорить, мамочка".
- Из-за ширмы, - рассмеялась валиде-султан и помахала сыну, что взошел на палубу катера.
- Я тебе книг распорядился доставить, - крикнул Абдул-Меджид.
- Спасибо! - она проводила взглядом широкую спину сына. Султан был в расшитом золотом халате, с непокрытой головой. Женщина улыбнулась: "Он все сделает, как надо. Он у меня хороший мальчик".