Вторую девушка, ту, что они похитили в Цфате, уже отправили в Акко, в надежное место. Их надо было послать на корабле в Измир, а там, как сказали арабу, о них позаботятся.
- Вот и славно, - он пожал плечами, принимая задаток.
Он приподнял голову и усмехнулся. Над озером пронесся жалобный, приглушенный стон. Подручный, придерживая потерявшую сознание девушку, быстро доплыл до лодки. Араб, принимая ее, связывая, закрыл рот кляпом: "Повезет какому-то паше или наместнику провинции, ничего не скажешь. Такое тело редко встретишь. Кожа, будто жемчугом светится". Он завернул девушку в ковер. Подручный оделся: "Она быстро очнется. Я легко ударил, ничего страшного".
- Когда она очнется, - пробормотал араб, вглядываясь в горизонт, - мы будем далеко отсюда. И чтобы никто даже пальцем к ней не прикасался - строго велел он: "Возок наглухо закрыт. Мы ее будем держать связанной, никуда ей не сбежать. Двигаемся, - он подогнал тех, что сидели на веслах.
Араб вытащил якорь. Лодка быстро пошла вдоль берега на север, к маленькой рощице, где их ждали лошади и возок, крепкий, с железным засовом на маленькой дверце, без единого окна.
Легкие, тихие волны набегали на берег. На песке кучкой лежала сброшенная одежда, и стояли маленькие, девичьи туфли с загнутыми носами.
Часть третья
Стамбул, лето 1855
Шелковый, толстый ковер скрадывал шаги. В коридоре дворца Долмабахче пахло свежестью. Босфор был совсем рядом. Кизляр-агаши, глава черных евнухов, провел рукой по хрустальному поручню лестницы. Он полюбовался огромной люстрой из богемского стекла, подарком королевы Виктории султану Абдул-Меджиду.
Стены были увешаны морскими пейзажами, в тяжелых рамах. Кизляр-агаши, смешливо, подумал: "Вот же эти армяне. Дворец пять миллионов золотом стоил. Из них подрядчики себе немало в карман положили, и еще ухитрились комиссию своему соплеменнику организовать. Но хороший живописец, ничего не скажешь".
Дворец начерно завершили весной. Первой отделали женскую половину, с роскошным садом, каскадом прудов, золочеными потолками, и мраморными бассейнами. В комнатах валиде-султан отопление проложили под полом. В огромной ванной устроили серебряные краны и поставили лондонскую новинку. Кизляр-агаши сначала усомнился, что она будет работать, но английский инженер усмехнулся: "Смотрите. Такое демонстрировали на выставке в Хрустальном Дворце, еще четыре года назад".
Вещь была изготовлена из лучшего, белоснежного фарфора. Инженер дернул за серебряную цепочку. Евнух, заглянув через его плечо, присвистнул: "Никогда бы не подумал, что это возможно, Сулейман-ага". Он заставил себя не отводить глаз от лица инженера. Это было непросто, но кизляр-агаши повторил себе: "Ты к нему привыкнешь. Каждый день будешь смотреть, и привыкнешь. Аллах милосердный, хорошо, что у него голова после всего этого работает, и отменно. Сильный человек".
Осенью прошлого года его вызвал Абдул-Меджид.
Султан поиграл серебряным ножом для разрезания бумаг: "Вот что, дорогой мой. Я знаю, ты занят на стройке, но тебе придется перепоручить часть своих обязанностей другим евнухам. Я хочу, чтобы ты поухаживал за одним человеком. Лучшие врачи, лучшие снадобья. Его только что привезли в Стамбул. Я велел его держать на Кызал-Адалар, на вилле ее величества валиде-султан. Там меньше любопытных глаз. Бери лодку, отправляйся туда, и помни, этот человек должен выжить. Все золото империи, - тонкие губы усмехнулись, - в твоем распоряжении".
Кизляр-агаши только поклонился. На пороге кабинета, он услышал голос султана: "Выжить, и не сойти с ума".
Евнух провел на островах всю зиму, выхаживая Сулейман-ага, как будто тот был его сыном. Он кормил англичанина с ложечки, менял повязки на лице, гулял с ним по саду. Тогда врачи еще боялись, что инженер потеряет зрение, и строго запретили ему снимать бинты с глаз. Кизляр-агаши ходил с ним по дорожкам, поддерживая за руку. Евнух разговаривал с ним, огонь лишь слегка повредил губы. Англичанин быстро стал произносить слова, и первым делом поинтересовался, где он.
- В Стамбуле, - мягко ответил кизляр-агаши: "После взрыва вас подобрал турецкий корабль. Мы за вами ухаживаем. Как только вы оправитесь, вы сможете уехать домой".
Пальцы англичанина зашевелились. Он, приподнялся в постели: "Я бы хотел послать письмо, в Лондон, семье..., И встретиться с английским послом".
- Разумеется, - успокоил его кизляр-агаши: "Как только разрешат врачи".
Инженер вышел из отделанной итальянским, розоватым мрамором умывальной. Он, хмуро, спросил: "Вы так и не получали весточки из Лондона?"
- Я и твои письма не отправлял, - улыбнулся про себя кизляр-агаши. Все, что писал инженер, он сразу сжигал. А вот английский посол приехал навестить соплеменника. Сэр Чарльз Стратфорд-Каннинг спокойно пребывал в своем особняке на берегу Босфора, не подозревая о том, что происходит на островах. Кизляр-агаши тогда извинился перед инженером: "Его превосходительство посла вызвали в Лондон. С вами встретится поверенный в делах".
У поверенного имелись визитные карточки на атласной бумаге, сшитый в Лондоне костюм и безукоризненный английский язык. Он пообещал сэру Стивену Кроу поддержку посольства, пожелал скорейшего выздоровления и отбыл обратно в Стамбул. В городе, кизляр-агаши выдал бывшему лейтенанту английской армии, перешедшему служить туркам, и принявшему ислам, немалую сумму золотом.
- Мне даже понравилось, - тот принял деньги: "С удовольствием навещу его еще раз".
- Мы, конечно, рискуем дипломатическим скандалом, - заметил Абдул-Меджид, рассматривая здание Арсенала на Золотом Роге: "Но это если мы его отсюда отпустим. А я этого делать не собираюсь. Пусть достроит дворец, пусть обучит наших новых инженеров, заложим начало парового флота, а потом..., - он не закончил и указал рукой на Босфор.
- Этот сэр Стивен Кроу все равно мертв, я сам некролог в Times читал, - султан расхохотался.
- Пока нет, - развел руками кизляр-агаши: "Сами понимаете, война. А телеграммы я, конечно, отправил, Сулейман-ага".
Изуродованное, покрытой красной, блестящей кожей лицо нахмурилось, лазоревые глаза, в обогоревших ресницах, погрустнели. Он почесал голову, в заживающих шрамах, и пробурчал: "Ладно. Мне на занятия пора, где там переводчик мой?"
Он ушел, сопровождаемый белым евнухом. Кизляр-агаши, щелкнув пальцами, велел одному из своих помощников: "Запиши. Такие же поставить в апартаментах его величества и госпожи новой кадины. Сиденья сделать из розового дерева и покрыть мехом соболя. Из тех, что русский император еще до войны прислал. Начинайте проветривать медвежьи шкуры, ковры и ткани. Скоро надо будет их сюда привезти".
Кизляр-агаши постоял еще немного на площадке Хрустальной лестницы, просто так, наслаждаясь видом на Босфор.
- Отличный получился дворец, - удовлетворенно подумал евнух, - а вот кадина..., - он нахмурился.
Ее величество, весной, поговорила по душам с кизляр-агаши. Евнух улыбнулся: "Конечно. Всех этих, -он поморщился, - старых, мы оставим в Топкапи. Нечего им делать в европейской обстановке. Пусть там сидят, возятся с детьми..."
Тонкая, красивая рука, с египетской папироской, покачала пальцем. Серые, большие глаза взглянули на него. Она была в халате китайского шелка, дымного, неуловимого цвета грозового неба, расшитом серебром. Темные, не тронутые сединой волосы, покрывала вуаль оттенка голубиного крыла. На шее у нее блестело ожерелье из жемчуга с южных морей, тоже серого, перемежающегося с бусинами из платины.
- Это ей Махмуд подарил, - отчего-то вспомнил кизляр-агаши: "Господи, я ее тридцать лет знаю, как время летит. Я тогда у Накшидиль служил, как ее привезли. Тоже мальчишка был, чуть за двадцать. А ей четырнадцать исполнилось. Махмуд ее был на два десятка лет старше. Я и не думал, что можно так голову потерять. Она умна, оказалась, конечно. Накшидиль ее сразу полюбила. Все же они обе европейского воспитания".
- Зачем? - Без-и-Алем подняла ухоженную бровь: "Подготовь мне список девственниц, из тех, что есть сейчас, и я его завизирую. Кое-кому мы разрешим, переехать в новый дворец. Мало ли, вдруг из этих пяти никто не подойдет. Опять же, - валиде-султан затянулась папиросой, - если что-то случится по дороге..."
Кизляр-агаши приложил ладонь к груди: "Ваше величество, я лично поеду в Эдирне за теми, кого везут из Европы, и в Измир, за девушками с вашей родины, - он позволил себе улыбнуться: "Я прослежу..."
- Ты да, - кисло заметила валиде-султан, - а вот они..., - женщина махнула в сторону выходящего в сад окна.
- Я отдам распоряжения, - пообещал кизляр-агаши, - чтобы с ними обращались со всей возможной осторожностью, ваше величество.
- Посмотрим, - отозвалась Безм-и-Алем. Евнух бросил взгляд на ее рабочий стол, - валиде-султан читала европейские газеты, ей доставлялись все новые книги, - и заметил там карту Африки. Женщина перехватила его взгляд и похлопала кизляра-агаши по руке: "Не подглядывай, друг мой. Придет время, и я тебе все расскажу".
- Я и сам из Африки, - кизляр-агаши спустился по лестнице. Он открыл своими ключами неприметную дверь, спрятанную за гобеленом, подарком от персидского шаха.
Его увезли из Эфиопии шестилетним мальчиком. Он до сих пор, закрывая глаза, видел свою деревню у озера Тана, маленькую синагогу с камышовой крышей, каменный очаг во дворе их хижины, и украшение, что отец вырезал из дерева, шестиконечную звезду, что висела на восточной стене. Отец вздыхал, гладя его по голове: "Там Иерусалим. Когда-нибудь все евреи соберутся в нем, и мы тоже придем. Пешком, но доберемся туда".
- Думал ли я..., - усмехнулся кизляр-агаши, заходя в каменный, подземный коридор. Святому языку его научила валиде-султан, уже здесь.