Он опустился на персидский ковер. Была жаркая, зимняя ночь, трещали цикады. Из раскрытых окон веяло эвкалиптами и сухим, острым запахом буша. Джон подышал и посмотрел на темное, без единого огонька море.
- Она могла, - отчего-то подумал мужчина: "Могла снять перчатку. Хотя врачи сказали, что у большинства людей иммунитет к этой болезни. Когда она вернулась из стойбища, я ее..., - Джон, не справляясь с тошнотой, добрался до умывальной и опустил голову в медную раковину. Его вырвало. Вернувшись в гостиную, он прополоскал рот виски, и нашел свой окурок в пепельнице. Джон прикурил от свечи: "Видит Бог, я это сделаю".
На следующий день врач Евы постучал к нему в кабинет. Закрыв дверь, он оглянулся:
- Ваша светлость, ее светлость, как она мне сказала, ожидает ребенка. Уже четвертый месяц. Она попросила, чтобы я дал ей снадобье, но диагноз, - врач замялся, - еще не подтвержден. Мы должны понаблюдать за тем, что происходит с этими пятнами. Может быть, это просто реакция на какое-то местное растение, или кожная болезнь. В любом случае, я не могу проводить такие манипуляции без разрешения мужа, поэтому я к вам и пришел..., - он замолчал.
- Я согласен, - герцог отложил перо. Светло-голубые, прозрачные глаза взглянули на врача. Тот, отчего-то, поежился: "Делайте все, что надо".
Когда доктор ушел, Джон вздохнул: "Все-таки одумалась". Больше они с женой об этом никогда не разговаривали.
- Развод, - он все смотрел на серую гладь моря: "Нет, к чему? Люди не поймут. Все знают, что Ева больна. С больными не разводятся, это недостойно джентльмена. А Корнелия, - он, внезапно, усмехнулся, - Корнелия младше меня на тридцать лет. Зачем я ей нужен? Пусть спокойно работает. Потом, как тетя Марта, выйдет замуж, и я ее посажу на бумаги. У нее голова отличная. Не зря тетя Марта ей учителей из Кембриджа приглашала. Если бы женщин в университеты пускали..., Хотя не в наше время, - Джон выбросил сигару. Он услышал, как кто-то, за его спиной, открывает дверь на террасу.
В спальне пахло ландышевыми каплями. Вероника, лежала на кушетке, прижимая к виску влажный платок. Женщина, слабым голосом сказала: "Это ты! Ты виноват, Франческо! Ты повез его в Италию. Ты приглашал сюда этого Мадзини! В конце концов, этот Ньюмен, что принял католичество, тоже твой друг. А теперь, - она приподнялась, - теперь мы лишимся сына..."
Пьетро через неделю должен был отплыть на континент. Он ехал в Рим через Амстердам и Брюссель. "Заодно с родственниками повидаюсь, - улыбнулся мужчина. Взглянув в заплаканные глаза Вероники, сын твердо добавил: "Я решил, мамочка, и от своего слова не отступлю. Не волнуйся, я год поучусь, и вернусь".
- Этим, этим..., - Вероника подышала. Поднявшись, она зашуршала пышным, украшенным бантами платьем. Шелк цвета голубиного крыла отливал серебром в свете туманного, влажного дня. Погода началась портиться, пошли дожди.
- Католиком, - помог ей сын. Вероника подумала: "Даже сказать этого слова не могу. Господи, за что нам все это".
- Мамочка, - Пьетро обнял ее за плечи. От матери пахло знакомо, чернилами, и ее ароматической эссенцией. Она, всхлипнула: "Как же так? У них обет..."
- Это у священников обет, - рассудительно заметил сын: "Я еду изучать догматы католицизма. Вернусь и буду преподавать в университете. Латынь, итальянский..., Я просто, - Пьетро вздохнул, - пообещал, мамочка. Ему, - он указал куда-то вверх.
Ньюмен только усмехнулся:
- Если бы мне давали гинею за каждого юношу, что прибегал в церковь с разбитым сердцем, надеясь на утешение, я бы уже разбогател. То есть община, - поправил себя священник. "Что ты мне сейчас говоришь, Пьетро, мол, никого другого тебе не надо, так тебе двадцать семь. Ты молодой человек. Поезжай в Рим, поучись в Английском Колледже". Священник прикоснулся к руке Пьетро: "Потом посмотрим. И постригать я тебя не стану, и принимать в католицизм, тоже".
Пьетро открыл рот от удивления: "Я думал, что..."
- Думал, - Ньюмен выплеснул грязную воду в канаву: "У тебя голова горячая. Она у всех такая была. В Риме остынешь. Тебе по десять часов в день учиться придется. Остынешь и решишь, что тебе дальше делать".
- Почему лишимся? - Франческо забрал у нее платок и окунул в серебряную миску с холодной водой. Шторы были задернуты, дома царила тишина. Полина, с кузенами, уехала в Мейденхед.
Он нежно приложил к виску жены кружево: "Сидония и Мартин тебе то, же самое сказали". Франческо поцеловал ее высокий, белый лоб: "Католик. Ничего страшного, они в парламенте давно заседают, и в судах выступают. Женится, у нас внуки будут..."
- На ирландке, - вздохнула Вероника: "На какой-нибудь девчонке с фермы. Хуже того, на дочери эмигранта, пропахшего виски. Других католичек здесь нет. Она будет неграмотная, начнет рожать каждый год..."
- Ты сама хотела внуков, - удивился муж: "Они и появятся. Не плачь, пожалуйста. Пьетро едет учиться. У него нет намерения, участвовать в тамошней революции, я тебе обещаю. Он спокойный, разумный мальчик. Может быть, - он подмигнул жене, - на итальянке он и женится".
- Твой отец женился, и вот..., - Вероника не закончила и нахмурила лоб: "Мама мне говорила..., Принеси-ка, - попросила она, - Дебретта".
Франческо подал ей справочник дворянских родов Европы. Вероника, найдя нужную страницу, торжествующе сказала: "Я помнила. Наша прабабушка, мать того маркиза де Монтреваля, которому отрубили голову в революцию, была дочерью герцога Осуна, испанского гранда. Ее сестра вышла замуж за итальянца, римского герцога Гравини, - ухоженный палец Вероники уперся в книгу, - они все здесь".
- Герцог Доменико Гравини, - прочел Франческо, - женился на Марии Луизе Торлонья. Сын, две дочери.
- Младшей двадцать, - со значением сказала жена, - не замужем. Этот герцог Доменико, - она пошептала, - мой кузен в третьем колене. Пусть Пьетро с ними встретится, - велела женщина, захлопывая справочник. "Они ведь, - Вероника сладко улыбнулась, - тоже католики".
Муж забрал у нее книгу. Рассмеявшись, он поцеловал русый затылок.
- Я знал, что ты скоро успокоишься, - добродушно заметил Франческо.
Вероника взяла его руку, и, улыбнувшись, приложила к своей щеке.
- Я уезжать собрался, - сварливо сказал герцог, оглядывая сына: "Почему ты записки не оставлял, в положенном месте? Забыл, зачем я тебя в Уайтчепел послал?"
Юноша, вдруг, улыбнулся.
- Отдохнувшим выглядит, - понял герцог. Сын почесал коротко стриженые, светлые волосы. Свернув папироску, закурив, юноша присел на ступени. Герцог прислонился к деревянным перилам, выкрашенным уже выцветшей краской. Джон, требовательно, спросил: "Что молчишь?"
- Я у мамы был, - Маленький Джон скрыл зевок, темные, длинные ресницы дрожал: "Говорил с ней. Я, папа, обручился, - он поднял голову, - после Пасхи венчаюсь. С кузиной Полиной, дочерью тети Джоанны, из Брюсселя".
Отец молчал, а потом спросил: "Она что, в Лондоне сейчас, эта Полина?"
Маленький Джон кивнул: "Проездом, из Брюсселя. Она будет учиться в Америке, в Оберлин-колледже. Я тоже, папа, туда поеду, вместе с ней. В штат Огайо".
Герцог смотрел на море, а потом велел: "Пойдем. Нам надо поговорить".
Белокурые волосы девушки шевелил ветер с реки. Полина посмотрела на нежную зелень дуба. Могилы уходили вдаль, серые камни, белые, мраморные кресты. Вокруг было тихо, и она спросила: "Так вот это, бабушка Марта, самая первая?"
- Я есть Воскресение и Жизнь, - кивнула Марта, легко наклонившись, погладив камень.
- Три сотни лет он здесь лежит, первый Питер Кроу. А миссис де ла Марк, Ворон, адмирал, они все на дне морском.
Женщина была в трауре, бронзовые, подернутые сединой волосы, прикрыты черным капором. "Восемьдесят восемь лет, - зачарованно подумала Полина: "Тетя Сидония мне рассказывала, ее мерки за тридцать лет не изменились. И какая спина прямая".
- Юджиния тоже, - лукаво сказала девушка, глядя на надпись.
- Конечно, - зеленые глаза заиграли смехом. Марта велела: "Пошли. Сегодня итальянский обед, раз Пьетро сюда приехал".
Увидев портрет миссис де ла Марк, Полина ахнула: "Вы так на нее похожи!"
- Еще икона была, - вздохнула Марта: "Образ Богоматери, что в Сибири пропал. Ее тоже, наверное, с миссис де ла Марк писали". Полине нравилось в Мейденхеде. Дедушка Питер рассказывал ей о путешествиях на восток, бабушка о французской революции.
- Я твою бабушку Мадлен, и деда твоего сосватала, - как-то, смешливо, заметила она: "Там, в Бретани". Полина увидела китайский, лаковый комод с письмами, в кабинете у бабушки: "Вы их все храните?"
- Да, - просто ответила женщина.
- Видишь, один сын при мне остался, второй в Америке, обе дочки умерли..., Читаю, вспоминаю. И ты тоже, - велела Марта - мать не забывай, пиши ей. Джоанна редкая женщина. Это она в тетку свою, госпожу Мендес де Кардозо, ту, что на Святой Елене погибла. Впрочем, - Марта порылась в бюро, и достала большую, переплетенную в кожу тетрадь, - у вас роду всегда такие женщины были. Читай, -она протянула Полине записи.
Полина сидела с ногами на бархатном диване, вдыхая запах жасмина и виргинского табака. Она читала о Вороненке и Черной Джо. Подперев подбородок кулаком, девушка задумчиво сказала: "Издать бы все это, бабушка". Полина погладила нежным пальцем родословное древо. Там уже было отмечено, что ее старший брат похоронен на Пер-Лашез.
- Это для семьи, - отрезала Марта, забирая тетрадь: "Правнучка моя приедет, тоже Марта. Вы с ней познакомитесь, как ты в Америке будешь. Ей тоже, - женщина улыбнулась, - дам почитать. Ты учись, -она погладила Полину по голове, - может и вправду, когда-нибудь в университете станешь преподавать".