Питер грустно кивнул: "Сейчас и не найдем его. И сабля родовая, что у дяди Теодора была, тоже в Сибири сгинула, и образ Богоматери. Жаль, конечно, - он развел руками, - хотя во время французской революции потерялся портрет бабушки Марты. Тот, что дядя Теодор писал. Да и вообще, кузина, в лондонском пожаре вся старая усадьба Кроу сгорела. Она у церкви святой Елены стояла. Но портрет тети Тео остался. Завтра сходим с вами, посмотрим на него, - он улыбнулся. "И портрет миссис де ла Марк вы увидите. Он в Мейденхеде висит".
- С ним, подумала Полина, было легко.
У него были веселые, лазоревые глаза, он рассказывал ей об Индии и Китае, шутил. Девушка спросила: "Вы опять в Бомбей едете, кузен Питер?"
- Еду, - мужчина подмигнул ей: "Там железную дорогу начинают прокладывать. Это для нашей компании очень на руку. Кузен мой, Виллем де ла Марк, я вам о нем рассказывал, женился, двое детей у него, а я их так и не видел. Мальчик и девочка, Виллем и Маргарита".
- Он на местной девушке женился? - поинтересовалась Полина.
Питер отчего-то покраснел.
- В колониях так не принято, - коротко ответил он.
- Даже если девушка англиканка, все равно..., - он вздохнул: "Как по мне, это ерунда, конечно. У Виллема жена из Батавии, из старой голландской семьи. Они там двести лет, как обосновались. Луиза ее зовут".
Питер замолчал и посмотрел в окно, на нежный, весенний закат. Тогда, в Бомбее, Виллем усмехнулся: "Даже не думай. Хочешь, возьми ее в сожительницы. Ты в Индии все равно на год, а то и больше, пока в Кантон не поедешь. Надо же тебе как-то устраиваться. Я устроился".
- Я не хочу устраиваться! - яростно ответил Питер.
Они сидели в саду усадьбы де ла Марков, на Малабарском холме. Вдали поблескивала гладь океана, шелестели листья пальм. Виллем разлил кокосовое молоко: "В следующем году мне привезут Луизу, из Батавии, а ее, - он кивнул на дом, - я отправлю куда-нибудь. В деревню. Подальше отсюда, в общем. Станет танцовщицей, ничего страшного".
- То есть проституткой, - гневно отозвался Питер.
Кузен пожал плечами: "Я ее обеспечу, на первое время, но не могу, же я всю жизнь давать ей деньги. Ребенка у нее нет, я был весьма осторожен. Она, может быть, даже замуж выйдет. Не бледней, в колониях, так все поступают".
- Я не собираюсь, - отрезал Питер: "Я пойду к ее родителям, и сделаю..."
Виллем расхохотался, показав крупные, белые зубы: "Они язычники, идолопоклонники, из касты неприкасаемых. Ее отец пол у меня в конторе подметает. Они просто не поймут, о чем ты говоришь. Хочешь, - он подмигнул Питеру, - я сам все устрою? Дам им денег. Считай это подарком".
Питер осушил серебряный бокал: "Нет, спасибо. Бесчестно калечить судьбу невинной девушки".
- Ей шестнадцать лет, - протянул Виллем, - скоро родители выдадут ее замуж за какого-нибудь, как они, мусорщика. Она умрет, не дотянув до сорока, рожая бесконечных детей. А так хоть немного поживет в холе и неге, - он усмехнулся: "Смотри, Питер, к шлюхам лучше не ходить. Сифилиса, что здесь, что в Кантоне, полным-полно".
- Я не хожу к шлюхам, - оборвал его Питер и больше они об этом не говорили.
- Надо было мне тогда настоять на своем, - горько подумал мужчина, вспомнив ее изящную фигурку в бедном, темном сари, кожу цвета корицы, и огромные, опущенные вниз глаза. Она помогала родителям убирать контору "Клюге и Кроу" в Бомбее. Там Питер ее и увидел, в первый раз. "Подумаешь, - вздохнул он про себя, - мама и папа бы поняли. Наверное. А я испугался. Какой я был дурак".
- В общем, - весело сказал Питер, глядя в синие глаза кузины, - может быть, я там встречу девушку, что мне по душе придется. А вы уже встретили, - он понизил голос.
- Кузен Питер! - удивилась Полина.
- Это у меня от бабушки Марты, - он оглянулся на родителей, что еще сидели за столом: "Она тоже смотрит на человека и все видит. Но я никому не скажу, не бойтесь".
- Спасибо, - Полина протянула ему маленькую, сильную руку. Питер, бережно, ее пожал.
- Мне в Уайтчепел надо будет вернуться, - подумала девушка, отпив кофе с кардамоном: "Я обещала. Тем более, я в каюте первого класса буду ехать. К моему багажу вообще не притронутся. Джон меня туда проводит. Заберу у Гликштейна материалы, и забуду обо всем этом".
Джон, несколько раз, порывался ей объяснить, что он делал на собрании. Полина только качала головой: "Не надо. Все, что было, то было. Ты сам сказал, такое больше не повторится. И у меня, -девушка прижалась к нему, - тоже".
- Чайка, - Джон, ласково, погладил ее по щеке: "Когда наши дети вырастут, мы им расскажем, как встретились. Кое-что, - он обнял Полину, - выпустим, конечно. До поры до времени".
- Я возвращаюсь в Бомбей, - добавил Питер, - еще и потому, что де ла Марки едут в Европу. Устали они жить в колониях. Там будет новый глава представительства, индиец. Я ему помогу на первое время.
- Мой брат покойный, - отчего-то сказала Полина, - он работал с шахтерами в "Угольной компании де ла Марков". Я слышала, у них и замок есть?
- Виллем его восстанавливать хочет, - заключил Питер: "Может быть, ваш бельгийский король ему еще и титул даст. Хотя они не католики, де ла Марки. Протестанты".
- В Бельгии сам король протестант, - отмахнулась Полина: "Ничего страшного. Леопольд очень свободомыслящий человек, увлекается техникой, наукой. Мы приняты при дворе, - улыбнулась Полина, - бабушка Мадлен дружила, чуть ли ни со всеми монархами европейскими".
Когда Кроу отправились домой и Полина пошла, спать, Франческо, проводил глазами жену. Вероника тоже поднялась по лестнице в их комнаты. Он постучал в дверь к сыну.
Пьетро сидел за столом, просматривая надписанные конверты.
- Тебя, который час не видно, - рассмеялся Франческо Он замер, заметив сложенные стопками книги и раскрытый саквояж на полу.
- Неужели он все-таки в Лидс отправится, - подумал Франческо, - в приходе Аарона служить? Аарон ему брат, а Ева и Диана сестры. Никто ничего не знает. Только тетя Марта и мы с Вероникой. И не надо, чтобы знал. Вероника, расстроится, конечно, но ведь Лидс, это не Китай. Туда поезда ходят. Ничего страшного.
- Да, - Пьетро, рассеянно, оглядел свой чистый, прибранный рабочий стол, - не видно.
Он поднялся и посмотрел на отца: "Я сегодня был в канцелярии архиепископа Кентерберийского. Подавал прошение о том, чтобы меня уволили за штат".
- Ты снимаешь с себя сан? - Франческо даже отступил назад.
- Да, папа, - кивнул Пьетро и его серые, большие глаза внезапно улыбнулись: "Я уезжаю в Италию, папа. В Рим".
Герцог, стоя на ступенях, допил чашку остывшего кофе и посмотрел на горизонт. Скоро за ним должна была прийти паровая яхта из Лондона. Кабеля от сына так и не было. Джон едва заметно дернул щекой: "Как только мы возьмем Гликштейна и всю эту банду, я объясню мальчику, что к чему. Это не повторится. Чайку мы подержим у себя, поспрашиваем ее о том, что происходит на континенте. Думаю, и французские, и немецкие коллеги будут рады этим сведениям. А потом вышлем на континент, когда станет понятно, как во Франции дела устроятся. Республики у них не будет, в этом я уверен. Найдут себе другого короля. В Бельгии тоже, несмотря на все баррикады, до сих пор монархия".
Он вынул из кармана простой блокнот и пролистал его.
- Гарибальди, Гарибальди..., - пробормотал Джон: "Даже обидно, мой племянник отлично знает язык, мальчик он взрослый, но разве пошлешь в Италию англиканского священника? Смешно. И Вероника будет против этого. Надо поднять досье, посмотреть, кого из эмигрантов можно использовать. Последить за ними. Мало ли, вдруг у кого-то есть карточный долг, или чужая жена в любовницах".
С тех пор, как Корнелия, герцог звал ее именно так, уехала, он просыпался каждую ночь, ища ее рукой.
Так было, и в Австралии, когда Еве поставили диагноз и Джон отселил ее в отдельный, закрытый коттедж. Он тогда лежал по ночам, глядя в потолок. Потом, устроившись на узкой кровати в спальне сына, он прижимал мальчика к себе и шептал ему, что все будет хорошо. "Малыш плакал, каждую ночь, - вспомнил герцог, - звал мать. Я к нему приходил и пел ему колыбельные. И Ева плакала".
Он увидел перед собой огромные, голубые глаза и услышал ее тихий голос: "Джон, как же так? Это дитя, ты был рад..., И врачи еще не знают. Может быть, это не..., - Ева помолчала. Справившись с собой, она продолжила: "Не та болезнь. Зачем...?"
Джон наклонился к жене, что сидела, забившись в кресло. Не касаясь ее, он спросил: "Ты хочешь, чтобы наш ребенок всю жизнь страдал? Чтобы он до конца своих дней не смог обнять отца, и брата? Я понимаю, Ева, ты думаешь о себе..."
Жена, было, открыла рот. Джон жестко прервал ее: "О себе. Тебе хочется компании, если диагноз подтвердится. Тебе страшно всю жизнь провести одной. Выбирай, либо ты принимаешь, - он поискал слово, - снадобье, и едешь со мной и Джоном в Англию. Я тебя селю в Саутенде, обеспечиваю, не развожусь с тобой..."
- Либо? - белокурая голова задрожала. Длинные пальцы в темных перчатках схватились за ручку кресла.
- Либо я получаю развод, - Джон закурил сигару, - это все устроится быстро. Ты мне уже никогда не сможешь быть женой. Мы с Джоном возвращаемся домой, а ты с ним, - он кивнул на живот Евы, -остаешься здесь, в том месте, которое ты видела. В колонии, для таких больных, как..., - он не закончил: "Маленький Джон вырастет без матери. Я ему скажу, что врачи запретили тебе путешествовать, вот и все".
Она поднялась. Ева была выше его. Не успел герцог опомниться, как жена хлестнула его по щеке.
- Перчатка, - понял Джон: "Она не сняла перчатку".
- Мерзавец, - коротко сказал Ева, и вышла из комнаты.