Кантемир того лучше: хоть и знал, кто сидит на козлах, ткнул тростью в бок, в заиндевелый тулупчик:
- Смотри у меня, неумытая рожа! Не вывали на раскатах.
"Невы… валю… - Шагом, шагом тронул кучер лошадь и, только уже порядочно отъехав, гикнул: - Геть, мои каурые!
А и всего-то была одна лошадка, неизвестно, какой масти. Но верно: от инея каурая… Как и он сам.
Елизавета, оглянувшись, дернула полость и припала к его обмерзшей спине:
- Этой же ночью сошлю тебя, мой Черкесик… на свою потайную мызу. Не пугайся.
- Не пугаюсь, господыня. Ссылайте. Можливо, так потребно?
- Потребно, Алексей. Не хочу доводить тебя до Камчатки… Вроде проговорилась. Да неужто он не знает? Чего-чего, а злые слухи быстро разносятся.
VIII
Той же ночью Алексея отправили на заброшенную, совсем махонькую мызу. Хотя называлась она хорошо: Гостилицы. Для гостей, значит. А чем он не гость?
Отъезд был поистине тайный: с наемным извозчиком. Расторопная Грунька все и устроила. Пока нового коменданта-соглядатая кормили и поили, да что там - упаивали, перенесла в сани, предусмотрительно оставленные на дальнем подъезде к дому, кой-какие вещи, кой-какую провизию. Когда комендант, конечно из инвалидной команды, совсем уж завалился на лавку в прихожей, лукаво мигнула: прощайся, мол.
Алексей хотел постучаться в спальню Елизаветы, но она сама вышла. Как знала, в какую минуту.
- Булы б здоровэньки, господыня-цесаревна, - низко поклонился Алексей.
- Будь и ты здрав, наш новый домоправитель, - вполне серьезно нарекла Елизавета его очередную должность. - А чтоб не посчитали чужаком да чтоб и в дороге не заблудиться, тебя проводит Груняша. Девка бедовая, дорогу знает, бывала там. Только не задерживайтесь. - Говоря это, на храпевшего коменданта покосилась.
Недалеко оказалось, часа в три доехали. Слава Богу, свежего снегу не было, накат на дороге держался, в сторону Копорья, как выяснилось. Правда, версты три уж по чистому снегу тащились. Ни следочка, ни огонечка.
Алексей не сразу эту мызу и заметил. Все снегом закуржавело. Но Груняша прошлые наезды помнила, без ошибок в прогалы просек дулом мушкета указывала. Тоже предусмотрительность нелишняя: выло-подвывало в округе.
Прикладом мушкета и в дверь оснеженную загрохала:
- Открывай, Карпуша! Пьян, окаянный?
Долго там кашлялось, чихалось, чертыхалось, пока из-под сырого, видимо, кремника не вздулся огонек лучины. Вот те и царский дворец!
Карпуша оказался немолодым одноногим солдатом. В двух валенцах в сени вылез. Сильно припадал, но ничего, держался.
- Кой пьян? - ворчал он, створкой двери отжимая давно не убиравшийся с крыльца снег. - Пить ишь… С каких таких шишей?
- С таких, Карпуша, разуй глазищи, - пхнула ему Груняша в руки первым делом глиняный горлач. - Наша царевна-боярыня от своих щедрот посылает.
Куда и сон с лица Карпуши девался! Левой рукой горлач под мышку, а правой широко и душевно повел:
- Просим, гости дорогие. Я хозяин, я и угощаю.
- Не фасонь, Карпуша. Вот хозяин: Алексей Григорьевич, - подтолкнула Груняша. - Завтра, как проспитесь, покажешь ему все окрестные хутора, которые приписаны к мызе. Работных людей поможешь нанять. Грязь-то поразвел! Ну, задаст тебе государыня-цесаревна! Ее повеление: все тут привести в божеский вид. Может статься, и сама как-нибудь приедет.
У Алексея сердчишко екнуло. Но голос он подал хозяйский:
- Чего при лучине? Можно свету побольше?
- Как не можно! Все в нашей возможности, - засуетился, застучал Карпуша правым валенком, в котором угадывалась деревяшка.
Откуда и свечи взялись, и дверь на чистую половину из прихожей распахнулась, и даже чуток теплом от закоптелой печи повеяло.
Страсть было смотреть, как носится на своей деревяшке бедовый солдат-преображенец - засаленные зеленые фалды кафтана так и летали из угла в угол.
- Да ты не суетись, Карпуша. Нам некогда. Нам до свету надо обратно возвратиться, - не ему, а больше Алексею намекнула Груняша. - На чистую половину и не пойдем. Давай манерки царя-батюшки - и шагом марш обратно.
- Шагом арш! - как в давнишнюю боевую трубу протрубил Карпуша. - Да зачем же обратно-то на ночь глядя? Волки воют. Бивак устрою изрядный, не сомневайтесь.
- Не сомневаемся, но даже раздеваться не будем. Что, пораспродал манерки?
- Как можно, государыня Груня! - в истинном страхе замахал Карпуша руками, полез на стол, оттуда куда-то под потолок, и нашел-таки, вытащил на свет Божий колокольцами зазвеневший кожаный мешочек.
Их и было-то всего четверо, считая и кучера, а он с десяток серебряных манерок на столешницу высыпал, - что покатилось, что со звоном попадало.
Алексей на лету подхватывал. Сам и глиняный горлач от тугого кляпа освободил, резонно смекнув, что старый солдат в суете все тут переколотит.
- Геть, коли до шляху - так до шляху побыстрей, - опять сам же и поторопил.
- Хохол? - затряс давно не стриженными усищами Карпуша. - В нашей царской охранной роте, бывало, хохлов этих любезных царю Петру - что шведов под Полтавой!.. - совсем заговорился осчастливленный внезапно солдат.
Самое время посмеяться, но Груняша, наравне с другими принявшая петровскую, немалую, манерку, уже всерьез заторопилась:
- Пора. И утро близкое, и у волков ноги скорехонькие. Мушкет вот взяла - да что мушкет!
- Факел… хорошо насмоленный! - побежал в сени, гремя стоптанным валенком, Карпуша. - Есть ли у вас огниво?
- Как не быть, - уже возчик ответил, утирая бороду.
- Ну, с Богом тады.
- С Богом, - Алексей тоскливо повторил.
Нехорошо ему что-то стало при виде заворачивающих на обратный путь саней. Долго глядел с крыльца в темный прогал просеки. Луны не было. Хмарь сырая с залива набегала.
Это только ночью округа казалась безлюдной, днем по лыжному следу принесли весть:
- Волки людей разодрали!
Уже предчувствуя недоброе, Алексей еле дождался, пока не проспавшийся со вчерашнего Карпуша запрягал лошадь.
И версты не отъехали, как узрели страшное пиршество…
Где лошадь, где человек? - уже не поймешь. Весь снег в округе был истоптан и пузырился красным. Знать, великая стая налетела. Факел был сожжен до деревянного оголовья, мушкет валялся в санях разряженный. Даже топор, без которого конечно же не пускается в путь извозчик, был окровавлен. Отбивались до последнего…
Остатки лошадиной головы еще торчали в хомуте - хватило жратвы, - а от бедной Груняши даже косточки ледащей не виднелось. Что-то еще кровянилось по сугробью, но попробуй разбери - чье. Алексея, как выскочил из саней, начало рвать, - такой злой напасти у них на Черниговщине все-таки не бывало, не привык. Карпуша отнесся к ночному разбою спокойнее:
- Бывает по ночному времени, что делать. Как мы с царем Петром в Швецию зимой ходили да по пьяному делу забыли караулы выставить, волчары-то здешние…
Алексей не стал слушать, как вели себя волки при царе Петре, - пешью побрел обратно. Карпуша догнал.
- Надо ить государыне Лизавете весть дать, а то…
- А то - знаю! - остервенело отрезал Алексей, но посмотрел на старого солдата помягче. - Мне нельзя. Ты поезжай. Дом цесаревны на Васильевском найдешь?
- Как не найти. Бывал, ежели, да ведь помянуть сначала надо.
- Да не очень! - предостерег Алексей. - Тебя бы заодно не сожрали. Больше-то нет услужающих?
- К весне наберут, а сейчас я в едином духе.
- Ну, так помяни да тем же духом - к цесаревне. Меня-то тошнит и мутит…
- Как не тошнить! Без привычки-то. Не сомневайтесь: и за вас помяну страдальцев…
Хоть и кулдыбал, а все ловко делал Карпуша.
И два кубца глиняных - не серебряных, и шубу поверх истлевшего солдатского кафтана натянул, и подпругу у лошади поправил - покати-ил по той же страшной дороге! Даже с песенкой. Право, не ослышался Алексей.
Он весь этот день не выходил из дому. Даже за дровами в сарай, чтобы печь протопить. Теперь холод поджимал. Тоска дожимала…
Чтобы в рев не пуститься, пошел по горницам бродить. Дивился немало. В доме по-над замерзшей рекой, по зимнему времени неказистом, было четыре связи. Считай, четыре большущих горницы. Смекай, гораздо больше комнат-то. Только первая и была не разгорожена - зала. А дальше клетушки, с переборками дощатыми. В расчете на многих гостей, наверно. Печи так ставили, чтоб одна сразу несколько спален обогревала. Карпуша, видимо, время от времени протапливал. Холодило, но сырости не было. Может, и с дурного утра в жар бросало. Он сбросил даже полушубок. В одном легком кафтане домину осматривал.
Надо отдать должное солдату: порядок поддерживал. Пыли не так и густо было.
Кровати в спальнях стояли где по одной, где по две, а где и по четыре. На устойных ножках, на крепких досках. Мужики, что ли, тут бока проминали? Сенники скатаны в ногах. Суконные, а где и ватные, одеяла сверху сложены. В одиночных спальнях столики даже есть, стулья. Подсвечники, где медные, а где, пожалуй, и с закоптелой позолотой. В двух спальнях на подставках резных, деревянных - переливались зеркала. Дамы?.. Какие-то коробочки, шкатулки. Картина потускневшая, но вполне различимая, уже знакомая по прежним петербургским домам: пухлый, пузатенький младоребятенок, с крылышками за плечами, тетиву у лука натягивает, красную стрелу пускает в плачущего юношу-красавца. Э, как у князя Кантемира!
Он постоял, то о рыбачке Марфуше думая, то о своей господыне, с которой Бог связал таким чудным образом…