Обещанная одежда еще не была приготовлена, старую натянул. Лакей, сам похожий на князя, повел его по переходам из одних покоев в другие, а там и в третьи-четвертые, попробуй сосчитай. Алексей тащился угрюмо. После такого знатного ужина да знатно бы поспать! Так нет - подняли. Его дело такое, подчиняйся. Привели и втолкнули, поскольку он в изумлении упирался, уже в другую ярко освещенную залу. Но не свет ослепил, а все те же сегодняшние чудеса. За длинным столом, покрытым малиновой золоченой скатертью, сидели офицер, названный князем, великомудрый земляк отче Феофан, еще какие-то люди… и знакомый кадетик, которому он когда-то оторвал рукав. В новеньком черном мундирчике, по обшлагам и по отворотам обшитом серебряной басмой. Он, конечно, узнал своего обидчика, но виду не подал, как равный с этими взрослыми и важными людьми, продолжал свое:
- Силлабический стих? Он велемудр для Польши, но что ему прозябать в России? Он повелевает порядок, строгий размер - какая мера у нас? Какой порядок? Вот вы, отче Феофан, писали: "Что се есть? До чего мы дожили, о, христиане? Что видим, что делаем? Царя Петра хороним". Я бы только присовокупил: дело его хороним. Несчастные мы!..
И Феофан, и хозяин видели же молчаливо стоящего у порога гостя, но не перебивали кадетика. Лишь когда он оборвал еще совсем недорослый голос, хозяин повел гостеприимно рукой, приглашая:
- Прошу, юный спевак, так счастливо попавший в фавор!
Алексей не знал, куда он попал, да и слова такого не слыхивал, но в подражание отцовской фамилии - Розум! - уразумел: за стол велят садиться. А раз повелевают, так слушайся. Ты человек малый. Про свой, опять всех удививший, рост и не подумал.
Нехотя, не глядя, громыхнул тяжелым, тоже, видно, как и стол, дубовым стулом - оказался по правую руку кадетика. Заважничавший кадетик и это не принял во внимание.
- Что же ты, Александр? Мой Алешка впервые попадает в такие хоромы, смущается. Приободри хлопца.
Феофана Прокоповича кадетик, видно, и уважал, и слушался, потому что сразу оборотился:
- Певчий? Слышал, слышал: знатно поете. Иначе цесаревна Елизавета не положила бы на тебя глаз…
- Ухо, - поправил Феофан Прокопович. - Протопоп Илларион до сей поры не может прийти в себя. Так и говорит: на беду, ухом своим чутким да светлейшим подловила хлопца прекраснодушная Елизавет. Слезьми заливается отче Илларион: куда да как, мол, буду я без Алешки-заголоса? Не возгордись, - строго посмотрел на Алексея. - До поры до времени больше слушай, что другие говорят, да на усишки свои мотай.
Все опять заговорили о прежнем. Теперь хозяин начал:
- Может, и прав Александр, но мне уже не отойти от силлабики. Как мыслите, ваше преосвященство?
- Так и мыслю, как Александр: мне тоже с силлабикой не бороться. Разве что ты: и молод, и начитан, языки иноземные знаешь. А мне - куда там! И оду-то на восшествие Анны Иоанновны сладить не могу… Ты, говорит Александр, преславно ладишь? Читай.
- Какие оды, ваше преосвященство!.. У меня тоже не пишутся. Все больше сатиры.
- Ну, так сатиру новую изволь.
- Горьки они выходят… В пренебрежении народ. Мы забываем, откуда вышли родом, как и вирши наши. Предки нам трудами своими расчистили ключ воды чистой, сиречь дорогу к чинам, к богатству, к славе. От земледетелей мы все явились, иль забыли? Отсюда и мысль моя заключительная:
От них мы все сплошь пошли, один поранее
Оставя дудку, соху, другой - попозднее.
На столе в старинной братине, - не оловянной, как в церкви, а золоченой, может, и сплошь золотой, - стыло темным недвижимым зерцалом вино, птица разная жареная на серебряном подносе вкусный дух испускала, ягода виноград, которую Алексей и видел-то только на иконах, небрежной горой вздымалась, а они не ели, не пили, всякую тарабарщину разводили. Как в темной сказке. В добром же сказании все бывает ясным-ясно. Хоть про Наливайку, хоть про Богдана Хмеля. А у них?.. Какие-то Фебы, Зевсы, Амуры!
Особенно потешала картина, висевшая как раз напротив: крылатый голопузый хлопчук, летя на облаце, в лук стрелу закладает и стреляет… в кого?.. Не видно татарина, не видно турка. Да и по руке ли младому хлопчуку тугой лук? Про себя посмеивался Алексей, засыпая, от всей этой несообразности - и от картин, и от речей пустопорожних, но от последних слов хозяина вздрогнул и непроизвольно согласился:
- Ага, дудка. Ага, соха. Как без сохи проживешь?..
Кадетик пырнул его локтем, но Феофан Прокопович в густейшую свою бороду смешок пустил:
- Каково, Антиох? Ни писать, ни читать толком не умеет, а ведь узрел твою мысль: народец-то наш в пренебрежении… Однако ж соловейку басенкой не кормят. Ты угощаешь али нет, князь?
Хозяин дернул висевший у него за спиной шнур. Явились сразу четыре лакея - по числу застольщиков, - наполнив кубки; встал и за стулом. Кто-то же и Алексею достался. Он не оборачивал головы, но чувствовал на своем затылке дыхание.
Феофан Прокопович по старшинству встал.
- О виршах мы благо наговорились, но пора и во благость воздать нашему гостю. Лови фортуну, Алексей, как князь Кантемир сказал. Доброго тебе шляху, мой самостийный земляк!
Здесь не чокались, а просто после таких важных слов не торопясь выпивали.
Вино было темное, сладкое, густое, не чета сивухе, которой угощала его рыбачка Марфуша. Под впечатлением этого неурочного воспоминания неприятно хлипнуло под ложечкой. С Марфушей он иногда встречался, все в том же набережном шалаше, еще гуще обмазанном глиной и превращенном в некую хибару. Но после сегодняшнего-то всего, хоть и обещал, как глаз покажешь?
Видно, что-то такое, смурое, проступило на лице, щека даже дернулась.
- Не зуб ли разболелся?
- Он, треклятый, - вздрогнув от внезапности, уцепился за эту подсказку Алексей.
- У меня после драки тоже болел. Ну и кулачищи у тебя!
- Так и ты ж мне в гузку дал.
- В гузку?..
- В самую что ни есть, - повторил Алексей, не догадываясь, что кадетик и понятия не имеет о каких-то хохлацких гузках.
Сам за это время осмелел. Хоть и накормлен был с вечера хорошо, а потянулся к виноградной ягоде, больше глазами спрашивая у хозяина:
- Можно?
Тот догадался, кивнул стоящему за стулом лакею - прямо с рук на руки влетела громадная кистень.
- Благодаренько тоби, - повернул голову в сторону лакея.
Кадетик снова пырнул локтем:
- Лакеев не благодарят.
Но у преподобного Феофана ухо, хоть и заросшее густейшим седым волосом, было чуткое. Он ответствовал:
- Господь Бог не делил людишек по злату, по серебру - не подобает и нам. Лишь одно меня беспокоит: будет ли Алексей, паче чаянья оказавшись в фаворе, вот так же благо дарить худородным да сирым?..
Улыбки в его глазах не было.
III
Алексей оглянуться не успел, как оказался в числе не то челяди, не то увеселителей, не то компанейщиков цесаревны Елизаветы, - он уже теперь знал, кто похитил его у протопопа Иллариона, у самой Богородицы…
Если не хитрить и отбросить стыд, это было ведь второе похищение…
Первое случилось после последней встречи с рыбачкой Марфушей, в дымном, но утепленном на зиму шалаше, который она называла домом.
Три дня и всего-то прошло, помнил. Едва успев на службу, он привычно встал о левую руку отца Иллариона и своим басом поднимал к шатровому небу псалмы Давидовы. Другие песельники вторили, подпевали да подвывали. Все шло своим чередом.
Не так солнцеподобно, как вечор, но тоже явилась получше других одетая богомолка, в беличьей шубке и в пестрядинном плате на верткой голове. Ничем особо от купчих не отличалась. Он не сразу на нее и внимание обратил, поскольку песельники после загула врали кто во что горазд, приходилось докрывать их своим голосом. Не дай Бог заметят! В тот раз было немало хорошо одетых людей, купецкого, а может, и какого другого звания. Братина ничего, позванивала. Никак нельзя было осрамиться. И все прошло гладко. Он получил отходное благословение отца Иллариона, вышел на паперть, кивнул уже примелькавшимся нищенкам и, по свежему воздуху расстегнув кафтанчик, намеревался идти к себе напрямки, через невырубленный сосенник, как его окликнули:
- Не спеши, сладкоголосый.
Та самая, в беличьей шубке. Под конец-то он все-таки приметил ее, стояла в первом ряду. Да мало ли кто стоит! Разве что плат - не черный, а пестрядинный. Сейчас и того не было, затейливая шляпка на голове, с алым бантом на-боку. А ведь ветер дул со взморья, трепало.
- Как не спешить, сударынька, - уклончиво ответил, останавливаясь. - Устал. Целый день на ногах.
- Вот я и говорю: подвезти надо такого славного певчего. Садись. Я же знаю, где вы, певчие, обретаетесь.
Сам не поймет почему, но сел в легонькие санки. Ихнее дело - уважь прихожанина ли, прихожанку ли. Так и отец Илларион постоянно внушал. Приход-то бедный, кажинный молельщик на счету.
Покатили сани, закрытые ковровой полостью, - сама хозяйка и натянула спереди коврик. Кучер кнутом взмахнул. Лихо!
У меня матушка болезная. Утешь ее, сладкоголосый. Славно ты псалмы поешь! - Прямо душу маслицем помазала.
- Можно потешить, - оставалось отвечать.
- Нужно. Как звать тебя?
- Алексеем.
- Хорошее имя, божеское.
- Как у татки с языка сорвалось, а мати с ним согласилась.
- Так согласно они жили?
- Какое там!.. Татка постоянно пьян, меня даже бивал, пока я в силу не вошел. Во, топором в голову запустил! - отвернул Алексей свисавший чуб, открывая старый шрам.
- Страсти Господни! Родитель… топором?
- Казак, по-казацки и учил. Я тож не андел, чегой-то, уж не памятую, нашкодил…